Напомнив о «вредительских» процессах конца 20-х — начала 30-х годов над беспартийными специалистами, Молотов недвусмысленно указал, по кому сейчас должен быть нанесён главный удар. Отмечая, что руководители предприятий «почти сплошь уже теперь коммунисты», он подчёркивал, что «особенность разоблачённого ныне вредительства заключается в том, что здесь… использован был партбилет для того, чтобы организовывать вредительские дела в нашем государственном аппарате, в нашей промышленности» [595].
Заявив, что «последние факты раскрывают нам участие не только троцкистов, но и бухаринцев в организации вредительских актов», Молотов процитировал показания одного из «бухаринцев», который на вопрос: «Информировали ли вы всесоюзный центр контрреволюционной организации правых о вашей подрывной деятельности?» ответил следующим образом: «Да, я информировал члена центра Угланова… Я припоминаю, как в одну из наших встреч на его квартире Угланов с удовольствием сказал: „Молодец, Вася, ты здорово развернулся“. (Постышев: Да, Вася. Голос с места: Сволочи какие, а!)» [596]
С особым раздражением Молотов говорил о работе комиссий, созданных Орджоникидзе для проверки фактов вредительства на предприятиях Наркомтяжпрома. При этом он уделил главное внимание итоговой записке комиссии Гинзбурга — Павлуновского, которую Поскребышев на следующий день после похорон Орджоникидзе потребовал прислать Сталину. В этой связи примечателен следующий факт: узнав о намерении Гинзбурга передать Сталину записку без поправок о «вредительстве», М. М. Каганович — в то время один из руководящих работников Наркомтяжпрома, сказал Гинзбургу, что в таком случае ему «надо подготовить маленький чемоданчик» (имея в виду возможность его ареста) и прибавил к этому: «Вы не младенец и знаете, что творится в стране» [597].
В докладе Молотова работа комиссии Гинзбурга — Павлуновского расценивалась как «показатель того, что мы туго перестраиваемся; это показатель неумения развить зоркость, бдительность, неумения развить проникновение во все ходы врага». Молотов указывал, что в течение ряда лет во главе Уралвагонстроя стоял «активнейший вредитель Марьясин, который потом признался во всех этих делах, и в течение длительного периода секретарём партийного комитета на Уралвагонстрое был вредитель троцкист Шалико Окуджава. Это была сбитая группа. Явно, что они сделали немало вредительских актов против нашего государства. Но как понять в свете всего этого такой факт, что уже в феврале месяце этого года по поручению Наркомтяжпрома выезжала комиссия для проверки вредительских дел на Уралвагонстрой, которая… констатирует: „Вредительская работа на стройке не получила большого развития…“ (Голоса с мест: Не получила? Чепуха. Не получила?)… И они указывают, почему они приходят к этому выводу. Но пока они ездили в феврале месяце туда, Марьясин тут дал новые показания, более конкретные, и они не совпадают с этими выводами. Как же тут понять?.. Нельзя ли, товарищи из Наркомтяжпрома, ещё раз проверить и Марьясина, и комиссию, которая ездила на место? [598] (Голоса с мест. Правильно!)» [599] Этот пассаж молотовского доклада служил недвусмысленным предупреждением партийным и хозяйственным руководителям о недопустимости ставить под малейшее сомнение правдивость самооговоров, полученных в застенках НКВД.
Ещё более откровенно и цинично эта мысль была выражена в опубликованном тексте доклада, где говорилось: «Политическая близорукость комиссии совершенно очевидна… Достаточно сказать, что эта комиссия не привела ни одного факта вредительства на стройке. Получается, что матёрый вредитель Марьясин вместе с другим вредителем, Окуджавой, сами на себя наклеветали» [600].
Комментируя данное место доклада Молотова, Троцкий писал: «Читая, не веришь глазам! Эти люди утратили не только стыд, но и осторожность… Доследование „фактов вредительства“ понадобилось, очевидно, потому, что общественное мнение не верило ни обвинениям, выдвинутым ГПУ, ни исторгнутым им показаниям. Однако комиссия под руководством Павлуновского, бывшего долголетнего работника ГПУ, не обнаружила ни одного факта саботажа» [601].
История с Уралвагонстроем имела примечательное продолжение. После смерти Орджоникидзе на пост наркома тяжёлой промышленности был назначен Межлаук, который вскоре был заменён Кагановичем. В поисках вредителей Каганович побывал и в Нижнем Тагиле. После осмотра построенного вагоностроительного завода он вышел в обнимку с его новым директором. В ту же ночь произошёл третий по счету арест директора этого завода, а заодно и почти всех других руководящих работников завода и города [602]. Тем не менее, вернувшись в Москву, Каганович вызвал Гинзбурга и, избегая разговоров о вредительстве, рассказал, в каком великолепном состоянии он нашёл Уралвагонзавод [603].
От изложения конкретных «фактов вредительства» Молотов переходил к опровержению бытовавших среди хозяйственных руководителей «рассуждений и разговоров, что вредительство сильно раздуто». Подчёркивая, что «такое рассуждение, конечно, является грубой ошибкой, ошибкой политической близорукости», Молотов призвал «вовремя смотреть за врагом и вовремя ему наносить удары, отрывая руки, а когда нужно, и вырывая с корнем, уничтожая врага» [604].
В заключение доклада Молотов выразил уверенность, что «выкорчёвывание вредителей, диверсантов и шпионов и прочей мерзости из промышленности и всего нашего государственного аппарата» позволит в течение «ближайших нескольких лет» «догнать и перегнать передовые по технике капиталистические страны» [605].
Вслед за Молотовым с докладом выступил Каганович, ошеломивший участников пленума данными о размахе вредительства на железнодорожном транспорте. Он сообщил, что Турксиб и другие железные дороги были «построены вредительски», что все журналы «по паровозам, по вагонам, по связи и т. д.» и все кафедры вузов, находившихся в ведении НКПС, были в руках вредителей, что почти все докладчики на диспетчерской конференции, проведённой в 1934 году, «оказались вредителями и арестованы как японские шпионы и диверсанты». Не менее страшной была оглашённая Кагановичем статистика развернувшихся на транспорте репрессий. По его словам, только на 26 оборонных узлах было раскрыто 446 шпионов и «целый ряд других мерзавцев» [606].
Естественно, что эти данные наталкивали на вопрос: как мог сам Каганович, работавший с 1935 года наркомом путей сообщения, проглядеть такое количество вредителей и шпионов. В этой связи Каганович выдвинул целый ряд объяснений.
Во-первых, он каялся в том, что оказался «слишком доверчивым» и в качестве примера такой доверчивости указывал: он не обращал внимания на то, что один из работников его наркомата — «давнишний приятель Серебрякова и каждый раз, когда приезжал в Москву, обязательно ходил к Серебрякову». Приведя несколько других аналогичных фактов, Каганович заявил: «Единственное моё тут утешение — что я не один, а многие из вас в таком же положении (шум, движение в зале), но это утешение малоприятное и я думаю, каждый из вас мог рассказать о таких же примерах и безобразиях» [607].
Во-вторых, одну из причин обильной «засорённости» наркомата врагами Каганович усматривал в том, что в 1921 году транспортом руководил Троцкий.
В-третьих, Каганович привёл многочисленные цифры, свидетельствовавшие, что со времени своего прихода на транспорт он вёл неусыпную работу по «выкорчёвыванию» троцкистов, прежде всего из числа руководящих работников наркомата. В этой связи он сообщил: на 1 января 1935 года из 177 начальников управлений наркомата 36 в прошлом участвовали в оппозиционных группировках; спустя два года среди 251 начальника управлений (за это время аппарат НКПС успел сильно разрастись) осталось лишь 6 бывших оппозиционеров. Из 99 руководящих работников, снятых в 1935—1936 годах со своих постов, 36 были арестованы, причём 22 были уволены до ареста. В свою очередь среди арестованных, демонстрировал свою «логику» Каганович, «3 чел. числятся по анкете бывшими троцкистами, остальные не числятся бывшими троцкистами, значит, скрывали» [608].
