Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Воспоминания членов Президиума ЦК об одном фрагменте этого выступления сыграли в 1953 году важную роль в аресте Берии. Когда деятели послесталинского «коллективного руководства» приняли решение избавиться от Берии, у них, по словам Хрущёва, не было прямых доказательств его преступлений, «всё было основано на интуиции» [1143]. Тогда-то Хрущёв вспомнил о выступлении Каминского на июньском пленуме, где «каждый выступающий должен был кого-то критиковать». Эта брошенная мимоходом фраза Хрущёва многое говорит об атмосфере, сложившейся на пленуме. По-видимому, Сталин потребовал от его участников рассказать всё, что им известно о фактах, компрометирующих других деятелей партии, даже если эти факты связаны с отдалённым прошлым. Следуя этой установке, Каминский заявил: «Тут все, выступая, говорят обо всём, что они знают о других. Я тоже хотел бы сказать, чтобы партии это было известно». И далее он сообщил о ходивших среди бакинских коммунистов упорных слухах, что во время оккупации Баку английскими войсками и деятельности там правительства мусаватистов Берия работал на мусаватистскую разведку, которая в свою очередь была связана с английской разведкой [1144].

Как вспоминал Хрущёв, на июньском пленуме больше никто не коснулся этой острой темы, связанной с тёмными страницами биографии зловещего сталинского монстра. Сам Берия не дал по этому поводу никаких объяснений. Зато на следующем заседании пленума в зале не оказалось Каминского. «Тогда это было закономерно,— комментировал это событие Хрущёв.— Многие члены ЦК, которые присутствовали на одном заседании, на второе не приходили, попадали во „враги народа“ и арестовывались» [1145].

Спустя шестнадцать лет Хрущёв на заседании Президиума ЦК, собравшегося для ареста Берии, начал свою речь с напоминания о выступлении Каминского. Обвинение, прозвучавшее в этом выступлении, стало основанием для объявления Берии «английским шпионом» и обоснования его ареста. Это обвинение было подано в официальных сообщениях таким образом, будто Берия был «английским шпионом» не только в годы гражданской войны, но и в последние годы его деятельности.

В мемуарах Хрущёв упоминал лишь о данном аспекте речи Каминского. Между тем Каминский на июньском пленуме обвинил Берию не только в сомнительных связях двадцатилетней давности, но и в преступлениях, учинённых во время его пребывания на посту руководителя Закавказской партийной организации. Каминский высказал сомнения по поводу официальных версий о самоубийстве первого секретаря Армении Ханджяна и скоропостижной смерти председателя ЦИК Абхазии Лакобы. Как выяснилось во время следствия по делу Берии, Ханджян был самолично расстрелян, а Лакоба — отравлен Берией.

Выступление Каминского не свелось только к обвинениям в адрес Берии. Каминский выразил недоверие аппарату Ежова и, сославшись на приведённые в докладе последнего данные о числе коммунистов, арестованных за последние месяцы, сказал: «Так мы перестреляем всю партию».

Каминский ясно представлял, что может ожидать его после такого выступления. Уходя в Кремль 25 июня, в день, на который была назначена его речь, он предупредил жену, что может не вернуться с пленума. Накануне этого дня он очистил от бумаг сейф и ящики письменного стола в своём служебном кабинете. Когда его заместитель Карманова, наблюдавшая за этим, спросила, не готовится ли он к переходу на другую работу, Каминский ответил: «Нет, я делаю это на всякий случай» [1146].

В реабилитационной справке по делу Каминского указано, что он был арестован 25 июня. На следующий день было принято постановление пленума: «Исключить Каминского, как не заслуживающего доверия, из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из партии» [1147].

Вторым наиболее острым выступлением на пленуме была речь члена партии с 1898 года Пятницкого, который заявил: в НКВД фабрикуются фальсифицированные дела и применяются незаконные методы следствия; поэтому необходима комплексная проверка деятельности этого наркомата [1148].

Расправиться с Пятницким было не так просто, как с другими членами ЦК, исключёнными списком, или как с сорокадвухлетним Каминским. Пятницкий был не бюрократом второго ранга, а одним из старейших большевиков, игравшим с основания Коминтерна и до 1935 года ведущую роль в этой организации, а с 1935 года возглавлявшим политико-административный отдел ЦК ВКП(б).

В одной из своих немногих доверительных бесед о событиях 1937 года Каганович сообщил: после выступления Пятницкого, в перерыве между заседаниями пленума, члены Политбюро «окружили Пятницкого и убеждали его отказаться от своих слов; на это он нам ответил, что выразил своё убеждение, от которого он не откажется» [1149].

На следующий день Ежов заявил, что Пятницкий был провокатором царской охранки. Однако, в отличие от других членов ЦК, Пятницкий не был тут же арестован. В кратком выступлении перед закрытием пленума Сталин заявил, что в отношении Пятницкого идёт «проверка», которая будет на днях закончена [1150].

Как рассказывается в уцелевшем дневнике жены Пятницкого Ю. Н. Соколовой, на протяжении следующей недели Пятницкий ежедневно звонил Ежову, требуя очных ставок с людьми, давшими против него показания. Ежов несколько раз откладывал приём Пятницкого; лишь 3 июля ему было предложено явиться в НКВД. Оттуда Пятницкий вернулся на рассвете. «Это был совершенно измученный и несчастный человек. Он сказал мне только: „Очень скверно, Юля“» [1151].

Пятницкий рассказал членам своей семьи, что ему была устроена очная ставка с бывшими работниками аппарата Коминтерна, которые клеветали на него. «Он сказал, что ни в чём не виноват перед партией, что своей вины не признаёт, что будет бороться за правду. Но может пройти очень длительное время, пока признают его невиновность» [1152].

7 июля Пятницкий был арестован. Из партии он был исключён на следующем, октябрьском пленуме ЦК, т. е. спустя 4 месяца после его ареста.

Как и в «деле генералов», в фабрикации дела Пятницкого сыграла известную роль провокация, состряпанная гестаповцами,— на этот раз по их собственной инициативе. О механике этой сложной провокации рассказывается в воспоминаниях Л. Треппера, которому гестаповец Гиринг рассказал, что в 1937 году гестапо решило использовать царившую в СССР шпиономанию для создания версии о «германском агенте», действовавшем в руководстве Коминтерна. Пятницкий был избран на эту роль потому, что многие годы возглавлял делегацию ВКП(б) в Коминтерне и через него было удобно нанести удар по лучшим коминтерновским кадрам.

В этих целях гестапо завербовало двух арестованных немецких коммунистов, которые были затем выпущены на свободу и передали в Москву сфабрикованное досье на Пятницкого. Оно помогло погубить старого революционера, а вместе с ним — сотни работников Коминтерна. Как подчёркивал Треппер, «то была одна из лучших услуг, которую Сталин оказал Гитлеру» [1153].

О том, что в данной провокации, наряду с гитлеровцами, принимали участие сотрудничавшие с ними белогвардейцы, свидетельствует письмо одного из руководителей белоэмигрантской организации в Праге полковника Гегельшвили белогвардейскому генералу фон Лампе. В этом письме, относящемся к 1943 году, говорилось: «Мы с Вами торпедировали этот дредноут „Мировая революция“ уже в 1937 году, когда был арестован глава его технического бюро Пятницкий» [1154].

В составленной летом 1937 года сводке Российского общевоинского союза подчёркивалось: «Провокация Ежова против Пятницкого преследует одну цель — компрометацию видного большевика, слишком много знавшего из тайн Кремля — Коминтерна… Его устранение было непременным условием установления более тесных контактов Сталина и Гитлера. Долгое время Пятницкий держал в своих руках все связи и всю агентуру международного большевизма. Его падение и арест означают закат деятельности Коминтерна. Теперь Сталин приступает к своей имперской политике, сделав своим союзником Гитлера» [1155].

Эти суждения представляются весьма проницательными. Коминтерновские кадры были воспитаны в бескомпромиссно антифашистском духе. Без кровавой чистки этих кадров нельзя было бы заставить зарубежные компартии поддержать сговор Сталина с Гитлером, как это произошло в 1939 году.

132
{"b":"162444","o":1}