Имеется немало свидетельств того, что убийство Кирова было однозначно расценено многими коммунистами, прежде всего бывшими оппозиционерами, как сигнал к новым страшным сталинским расправам. Эренбург вспоминал, как Бухарин сообщил ему в редакции «Известий» об убийстве: «На нём не было лица. Он едва выговорил: — Вы понимаете, что это значит? Ведь теперь он сможет сделать с нами всё, что захочет! И после паузы добавил: „И будет прав“».
Предложив Эренбургу написать отклик на убийство, Бухарин спустя некоторое время отменил свою просьбу. «Поезжайте домой,— сказал он.— Не надо вам об этом писать. Это грязное дело» [154].
Ещё более определённо смысл убийства Кирова был расценен «троцкистами». Югославский коммунист В. Вуйович, в 1926 году исключённый вместе с Троцким из Президиума ИККИ, в день убийства Кирова сказал: «Это уже конец. Начнётся с нас, а потом пойдёт, как лавина» [155]. Н. И. Муралов в семейном кругу говорил: «Это дело его рук, это сигнал к тому, чтобы начать варфоломеевскую ночь» [156].
В архиве Седова находятся несколько писем 1934—1935 годов с информацией об убийстве Кирова, подозрительной роли ленинградского УНКВД, слухах о соучастии Сталина и т. д.
Понимая, насколько грубо и топорно было подготовлено убийство, Сталин принял немедленные меры с целью отвести подозрения от себя и направить их на тех, кто должен был стать его первыми жертвами. Вечером 1 декабря он отправился в Ленинград, дабы сразу же дать нужное ему направление следствию.
XI
Первые версии и первые подлоги
Отправившись в Ленинград вместе с Молотовым, Ворошиловым, Ждановым, Ежовым, Ягодой и Аграновым, Сталин не включил в эту группу Орджоникидзе. Между тем имя Орджоникидзе не случайно значилось в некрологе Кирова вторым после Сталина. Орджоникидзе и Кирова связывала тесная дружба ещё со времён гражданской войны. Приезжая в Москву, Киров всегда останавливался на квартире Орджоникидзе.
Один из ближайших сотрудников Орджоникидзе С. З. Гинзбург рассказывает, что Орджоникидзе говорил Сталину о своём желании отправиться с ним в Ленинград. Сталин категорически воспротивился: «Тебе нельзя ехать, с твоим больным сердцем». «Я глубоко убеждён,— подчёркивает Гинзбург,— что Сталин отговаривал Серго от этого намерения потому, что знал: Орджоникидзе сделает всё, чтобы разобраться в подлинных обстоятельствах гибели Кирова» [157].
Одной из первых акций Сталина в Ленинграде был допрос Николаева. Он завершился крайне неблагоприятно для сталинской версии. Когда Сталин спросил Николаева о причинах убийства, тот, указав на находившихся рядом чекистов, заявил, что убил Кирова по их заданию [158].
В тот же день произошло убийство охранника Борисова, человека, чьей обязанностью было неотлучно находиться рядом с Кировым. Поскольку 1 декабря дежурство по охране Кирова несли девять человек, а в момент выстрела ни одного охранника около него не оказалось, показания Борисова приобретали крайне важное значение. О том, как был устранён этот свидетель, рассказал в 1960 году водитель машины, на которой Борисова везли на допрос к Сталину. Машина была случайным грузовиком, Борисов вместе с двумя чекистами находился в кузове. Во время движения сидевший рядом с водителем чекист внезапно вырвал из его рук руль и направил машину на угол ближайшего дома. Аварии не произошло, машина только помяла крыло. В момент столкновения шофёр услышал характерный звук на борту грузовика.
Ленинградскому партийному активу было сообщено, что Борисов погиб в результате аварии, вызванной неисправностью рулевого управления. Однако в ходе расследований, проводившихся в 50—60-х годах, были получены свидетельства от бывшего начальника лечебно-санитарного отдела Ленинградского УНКВД и врача, участвовавшего во вскрытии тела Борисова: смерть наступила от удара тяжёлым предметом по голове.
Сотрудники НКВД, сопровождавшие Борисова, были осуждены в 1935 году к незначительным срокам заключения по обвинению в халатности. Спустя же два года они были расстреляны по обвинению в предумышленном убийстве Борисова.
На протяжении первых двух недель после убийства Кирова сообщения советской печати наталкивали на мысль, что нити убийства тянутся к белогвардейским эмигрантским кругам. В газетах были опубликованы сообщения о расстреле в Москве, Ленинграде, Киеве и Минске 94 человек по обвинению в подготовке террористических актов [159]. Было объявлено, что террористы тайно проникли в СССР через Польшу, Румынию, Литву и Финляндию. Была поднята шумная кампания против «окопавшихся на Западе» белоэмигрантских организаций, которые «уже не впервые посылают своих эмиссаров в Советский Союз с целью совершения террористических актов». Всё это создавало впечатление, что Николаев был связан с заговорщиками из среды эмиграции.
Представление убийства Кирова делом рук белогвардейцев было бы наиболее правдоподобной версией. В эмиграции действительно существовало несколько военизированных организаций, включавших террор в арсенал своих средств борьбы с Советской властью. Наиболее активной из них был Российский общевоинский союз (РОВС), состоявший из бывших генералов и офицеров белой армии. Эта организация не скрывала, что она замышляла и готовила террористические акты с целью «разрушить легенду о неуязвимости власти». Один из таких актов, взрыв партклуба в Ленинграде, удалось осуществить в 1927 году, после чего террористическая группа благополучно вернулась из СССР.
В 1934 году от зарубежных резидентов ОГПУ были получены сведения о направлении РОВСом в СССР двух лиц для осуществления убийства Кирова. Летом этого года чекистами был проведён крупномасштабный поиск этих террористов. Они были обнаружены железнодорожной охраной, но при перестрелке скрылись. По-видимому, агенты РОВСа были связаны с существовавшим в Ленинграде антисоветским подпольем, о наличии которого свидетельствовало распространение в городе листовок белогвардейского содержания.
Другой активной антисоветской организацией за рубежом был созданный в 1930 году национальный союз русской молодёжи, впоследствии переименованный в Народно-трудовой союз (НТС). Эта организация, принимавшая в свои ряды только лиц, родившихся после 1895 года, публично одобрила убийство Кирова.
В личной канцелярии Кирова хранилось посланное ему 2 июля 1933 года письмо ленинградского студента Логинова (с указанием адреса автора). В нём автор сообщал, что недавно на представлении в Ленинградском цирке оказался рядом с двумя лицами, говорившими по-немецки. Из дошедших до него обрывков разговора он уловил, что речь шла о шпионских планах и, возможно, о подготовке убийства Кирова. Логинов писал, что он хотел лично рассказать об этом Кирову, но его не пропустили ни в обком партии, ни в управление ОГПУ [160].
По-видимому, руководствуясь подобными данными, Ягода и его помощники вначале пытались направить следствие по линии поиска связей Николаева с резидентами зарубежных разведок. В речи на февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) Ежов говорил, что чекисты не верили в организацию террористического акта зиновьевцами и «на всякий случай страховали себя ещё кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит» [161]. Эту версию Ежов повторил во время суда над ним, утверждая, что «Ягода и другие предатели ЧК считали, что убийство Кирова — дело рук латвийской разведки» [162] (по-видимому, исходя из контактов Николаева с агентом НКВД — латвийским консулом, о котором речь пойдёт ниже.— В. Р.).
Однако версии об организации убийства белоэмигрантами или иностранными агентами противоречили замыслам Сталина, который с самого начала дал Ежову указание: «Ищите убийцу среди зиновьевцев».
На очной ставке с Радеком, проведённой 13 января 1937 года в присутствии Сталина, Бухарин сообщил, что на второй день после убийства Кирова Сталин вызвал его и Мехлиса (редакторов двух крупнейших газет) и заявил им, что Киров был убит «зиновьевцем». Сталин подтвердил правильность этого сообщения, уточнив, что данный разговор произошёл после возвращения его из Ленинграда [163].
