Александр Алексеевич Богданов
На Ладоге
Один раз в несколько десятков лет побережные жители Ладожского озера переживают тяжелое время. Как только апрельское солнце погонит снег из лесов, озеро вдруг переполняется водой и на сотни верст заливает окрестность. Зеленые пригорки, нивы, хутора и целые деревни стоят всю весну и лето погруженными в воду. В мелких болотцах по улицам и дорогам весело плещется плотва. С жадностью гоняются за ней хищные и прожорливые щуки. Леса затоплены. В зеркальных озерцах среди деревьев с гоготаньем плавают стаи уток и гагар.
А в деревнях от одной избы до другой тянутся дощатые переходы. По ним бегают чумазые и оборванные ребятишки. Кое-где между мостков покачиваются на привязи лодчонки и челноки.
Откуда берется столько воды в озере, никто из жителей не знает. От давних времен, когда люди еще верили в водяных, сохранилось предание, что ладожский «водяной» время от времени гневается на людей: слишком много рыбы вылавливают они в его владениях. И вот он открывает все подводные затворы, чтоб наказать людей и затопить их побережные жилища. Вместе с водой из его глубоких хранилищ выходит на свободу и рыба: щуки, красноперые язи, лосось с глазами, как жемчужины, черные налимы и резвые окуни.
Вот почему всегда после наводнений в озере бывает много рыбы.
Но гнев ладожского «водяного» недолог. Через год, другой вода возвращается в прежние берега. Болота в лесах и на полях высыхают, и деревенские околицы по-прежнему убираются нарядной и бархатной травкой.
– Прошла беда!.. – с облегчением говорят жители.
Семья Михалки с трудом перебивалась зиму. Наводнением затопило луга, и уже с осени не хватило корму для скота. Пришлось продать корову и единственную лошадь, на которой работал отец Михалки – Митрич. На этой лошади он сплавлял летом баржи по Ладожскому каналу.
Мать и сестра Михалки жали тресту [1] для соседних мыз и ходили на поденную работу. На получаемые гроши покупали муку, постное масло и керосин. Михалка запасал в соседнем лесу хворост для топлива на зиму. Отец Митрич нанялся батраком к богатому рыбопромышленнику из Новой Ладоги.
Зимою в избе стало еще неуютней и тоскливей. Озерная вода вокруг избы замерзла. Из подполья постоянно тянуло сыростью и холодом. Хворост, запасенный Михалкой, вспыхивал в печи ярким пламенем и много трещал, но давал мало тепла… Только изредка семья оживала. Приходил на побывку отец Митрич, приносил в гостинец мороженой рыбы и связку сухих кренделей. Тогда мать варила в большом чугуне вкусную и жирную уху, все наедались досыта рыбы и поздно, до полночи, сидели вместе за столом. Отец рассказывал про свое житье-бытье в чужих людях, про рыбацкие приключения:
– Протянули мы через одну пролубь сеть, пошли до другой… Видим – зеленые огоньки недалече… Ну, чуем – волки!. На человеческий дух прибежали!.. Я и говорю соседу: «Ружье с тобой?..» А ружье, на беду, в артели в санях осталось. Што тут делать?.. На лыжах до артели бежать – далече, волки настигнут. Вот я и говорю: «Зажигай, моя, соломы!..» Надергали мы из вешек соломы, зажгли… Отбежали волки сажен так на два ста, сели, сидят… Мы на них посматриваем, они – на нас. Решили мы тогда пойти на лыжах… И только что стали на лыжи, как волки за нами… Опять мы остановились, – давай солому жечь… Так только огнем от них и спаслись!..Отец говорил тихо и певуче, как сказку слагал. Жалобно стонала вьюга за окном. Царапались в стены снежные ветви елей. Михалка пугливо вздрагивал от их шума и жадно слушал рассказы.С весною все повеселели. Как потревоженный муравейник, проснулась деревня Варваринка, в которой жила Михалкина семья. Ласковое солнце щедро полило на землю потоки золотых лучей. Из тесных и сырых изб выползли на улицу бледные и заморившиеся за зиму ребята.
Уже ледяные глыбы отошли от берегов Ладожского озера. Замелькали там и сям белые паруса рыбацких сойм [2] . Березки на береговых кручах распустили свои зеленые кудри. Ласточки со щебетанием зареяли в воздухе. И по берегу канала потянулись баржи с грузом.
С утра и до ночи идет несмолкаемый гомон. Хлопают по воде чалки, кричат погонщики лошадей, звенят постромки, ржут лошади.
Сосед Михалки, дядя Федор, тоже собирается в путь. Он нанялся сплавить баржу от Новой Ладоги до Шлиссельбурга и теперь снаряжает лошадей. Михалка вертится около Федора, с завистью посматривает на его лошадей и, наконец, не вытерпев, спрашивает:
– Дядь Федор, а дядь Федор!.. Возьми меня, дяденька, миленький, с собой!..
– Э-вона, чего ты захотел!.. – смеется Федор. – Куда ж тебя взять?
– А под Шлюссен [3] . Возьми меня, дяденька, под Шлюссен…
– Чего же мне с тобой делать там, малый?.. А? – спрашивает Федор.
– А я буду тебе помогать!.. Право, буду, дяденька, помогать… За лошадьми ходить стану…
– Справишься ли?..
– Справлюсь!.. Я все, дяденька, умею. Мне на масленой восемь лет минуло.
Дядя Федор снисходительно, но уже без насмешки смотрит на Михалку и что-то соображает про себя.
– Разве взять што ли?..
– Возьми, дяденька!.. – умоляет Михалка.
– Ну, хорошо!.. Так и быть, возьму я тебя… – соглашается Федор. – Мне все равно сподручного нужно!.. Мамка отпустит?..
– Отпустит…
– Сколь же тебе за труды положить?.. Целкового довольно?..
– Как хочешь, дяденька!..
– Ну, целковый так целковый!.. А там видно будет…Михалка от радости едва не пляшет и спешит сообщить матери новость.На канале Ладожского озера шумно и людно. К мачте баржи, нагруженной лесным материалом, привязан толстый просмоленный канат, который тянут пять лошадей. Михалка с длинным кнутом в руке шагает за лошадьми, покрикивая время от времени:
– Го-оп!.. Гоп!..
Он в рваном ватном пиджаке и старом отцовском картузе. Лошади бредут лениво, встряхивают умными мордами, и их гладкие спины лоснятся на солнце. В кустах охлестанного боярышника и березняка канат задевает за ветки и корни.
– Э-эй!.. Не засо-о-рь!.. [4] – кричит с баржи один из мужиков.
Михалка напрягает силы, поднимает тяжелый канат и благополучно минует кусты. Березняк гнется гибкими лозами и шумит. Лошади пользуются мгновением и останавливаются.
– Го-оп!.. – Михалка взмахивает кнутом, лошади подаются вперед. Канат натягивается, и баржа легко плывет дальше.
Днем для обеда устраивается общий привал. Лошадям под морды подвешиваются кормушки – холщовые мешочки с овсом. С баржи перебрасываются на берег доски, и по ним сходят на берег гонщики.
Вечером Михалка разводит костер. Лошадям спутываются ноги… В кустах мирно пасется табун… Изредка доносится сытое довольное ржание.
Потрескивают сучья в костре. Розовый свет огня ложится на воду. Северная ночь бледна и прозрачна. Над костром устроены козелки, воткнуты в землю две рогатки, и через них перекинута палка. На палке висит жестяное закоптившееся ведерко. Михалка кипятит воду для артели. Он успевает и подбросить хворосту в костер, и понаблюсти за своими удочками, которыми по вечерам ловит в канале рыбу.
– Клюет!.. – Михалка быстро подбегает к берегу и вытаскивает из воды резвого окунька. Насаживает на удочку червяка и опять возвращается к костру.
Вода в ведерке над костром бурлит белыми пузырьками.
– Дяденька!.. – кричит Михалка. – Вода скипела!..
На барже показывается черный мужик с мешочком в руках. Это – артельный кашевар. Он готовится варить пшенную похлебку.
– Эй, ты, рыболов!.. – шутит он. – Удишь, удишь, а ужинать, видно, редькой будешь!..
– Нет, дяденька!.. – отвечает Михалка… – Я поймал целых пять рыб…– Ну-у?.. Значит, и в сам деле уха? – смеется кашевар.Ночью лошади куда-то ушли…
– Ты что же, малец, плохо смотрел?.. – строго говорит Михалке дядя Федор. – Да они спутанные были?..
– Спутанные, дяденька… – отвечает Михалка, и его всего бьет дрожь испуга.
Правда, он не виноват в том, что пропали лошади. Очевидно, дядя Федор плохо спутал им ноги. Но раз уже случилась беда, то надо как-нибудь ее избыть.
