Александр Алексеевич Богданов
Никита Простота
I
Доля Никиты была горькая, как полынь, зато нрав он имел мирный и добродушный. За всю жизнь мухи, кажись, не обидел… А выпьет – поет. Должно быть, веселостью да добротой от тяжелых мужицких дум спасался… И прозвали его на селе Никита Простота.
Сегодня он особенно в благодушном настроении; поправлял у краснорядца Рогожина печку-голландку и получил три целковых. Провозился Никита два дня и зато получил вот такую уйму денег.
Долго торговался, надоело… Зажал в левом углу губ собачью ножку с махоркой, пыхнул дымом, равнодушно прищурил глаза и брякнул, точно замок ключом запер:
– Хошь – соглашайся, хошь – нет!.. Итак, почитай, задаром… У меня струмент небольшой, и домой уйти недолго… Ты ведь, сударик, за французские ситцы нажигаешь нашего брата, – ого!..
Краснорядец поиграл на животе серебряной цепочкой, покряхтел и согласился.
С работы Никита зашел к бобылке Анне. После трудов рабочему человеку нельзя не выпить, а у Анны был всегда запас хмельной бражки, которую она варила особенным, одной ей известным способом.
И от бобылки Никита шел по селу совсем веселым. Плечи сами собой играли, а вместе с плечами и голова как будто подплясывала.
Круторогий месяц разгуливал над избами, выставив один рог вверх, другой вниз. Никита прищурился на него, подмигнул и погрозил пальцем:
– Ладно уж, гуляй, гу-у-ляй!.. А все-таки рабочему человеку после трудов следовает выпить!..
Прошел вдоль сумеречных тихих изб.
Теперь месяц лежал поперек неба, рогами кверху, как сломанная подковка. Никита удивился и умильно всплеснул разведенными руками.
– Чу-удно!.. И чего ен перевернуться вздумал!.. Н-ну, и брага же у кумы Анны!.. Не брага, а прямо – яд… В глазах малиновые цветы… И черт знает, чего она в сусло кладет… Не иначе, как купоросу!
Подыгрывая ногами в такт веселым мыслям, он затянул песню:
Ка-ак во не-ена-асна-аю погоду!..
Но дальше слова песни вылетели из памяти.
Никита потопал ногами, силясь их вспомнить, но у него ничего не выходило, и он опять затянул первое, что взбрело в голову:
Ка-ак во ненаснатэю по-го-ду…
Купорос хмельной!..
– Тьфу… Стой!.. Купорос!.. Какой купорос?.. – остановил он сам себя. И затянул в третий раз:
Ка-ак во нена-а-сна-аю по-го-ду…
На забор вер-блюд ползет!..
– Верблюд!.. Х-хаа… Право, верблюд!.. Вот это так Никита Степаныч!.. Здорово!.. – Удивленно поймал он сам себя, словно впервые услышал это слово. Слово понравилось…
Ве-ерблюд по-олзет!..
Он еще раз с удовольствием повторил, прислушиваясь к собственному голосу, хриплому и нестройному.
Сельская лавочка была еще отперта. Через застекленную дверь свет вырывался и падал большим прямоугольником. Никита допел про верблюда и остановился у крыльца.
– Надоть зайти!.. Беспременно зайти!.. – Он опустил правую руку в карман полушубка и пощупал кисет, в котором оставалось два целковых денег.
– О-го!.. Позвякивают!.. Надо беспременно своей бабе гостинцу купить… Баба в дому – это, одним словом, ди-икий вепрь!.. Ежели ее не задобрить, то житья от нее не будет… Ей-богу!.. Бабу надо завсегда понять, чего она хочет!.. – рассуждал он, ставя ногу на скользкую обледеневшую ступеньку. – Заругается!.. Скажет: почто выпил?.. Как же не выпить, когда такая брага?.. Однем словом – яд!..
Грузно и с шумом он ввалился в лавочку. Хозяин Прохор Иваныч, в ватном картузе и коротком на овчинах пиджаке, был за прилавком.
Никита поздоровался и сел на скамью.
Молча вынул кисет с табаком, молча свернул кз газетной бумаги цигарку. Просопел:
– Дай-ка-сь огоньку!..
Прохор Иваныч не пошевельнулся, заложив руки в карманы.
Смерил глазами Никиту, точно не слышал просьбы.
– Ты за покупками, аль просто слонов продаешь?
– Не слонов, а… верблюда!.. – ответил Никита. – А тебе чего?..
– А того!.. Ежели без нужды, так вас тут, шатающих, за день сто человек перебывает! Тому огоньку, да другому огоньку – за день два коробка спичек рассоришь… А ноне спички четыре копейки коробок…
– Ладно, ладно бубнить!.. По нужде зашел!.. – мирно согласился Никита, хлопнул рукой по карману. Широкая улыбка поплыла во весь рот – до наушников заячьей шапки. – С получки… гостинец бабе взять…
Прохор Иваныч зажег спичку, и Никита пыхнул дымом. Поморщил с деловым видом брови и закинул ногу на ногу. Докурил, сплюнул на пол и стал шарить глазами по полкам.
– Дай-ка-сь, брат, шпульку ниток!.. Черных!.. Самых лучши-их!..
– Толстых, аль тонких?
– Потолще, понадежней!.. Дай-ка-сь, брат, толстых!..
Прохор Иваныч достал из картонного короба нитки.
Вместе с нитками на полке лежали тесемки. Никита покосился на них и опять зачертил пальцем по направлению к полке.
– Пожалуй, заодно давай уж и тесемку!.. Сколь за нее?
– Восемь копеек.
– Не заслужили… Будя, чать, и пятака!.. Ладно… – согласился Никита и полез в карман за деньгами.
– Где бы, дьявол вас дери, накачиваетесь?.. – спросил Прохор Иваныч, запирая шкатулку с деньгами. – Сегодня вот пятого такого проспиртованного провожаю
– Слово такое кочетиное знаем!.. – с удовольствием буркнул Никита и облизал усы.
– Пьяниц, видно, и война не протрезвит!..
– Што ж ты мне войной, как шилом, глаза колешь? – возразил Никита. – У меня, брат, тоже два племянника на позициях. Кровь проливают… А за что? Никто не знает. Три ихних девчонки кормлю… Война – она, брат, нас всех разорила…
Вспомнив про племянниц, Никита прикинул в уме расходы и добавил:
– Заверни-ка-сь еще два пакета махорки… да лишнего не дери!.. Потому гостинец пошлю на позиции.
II
Сунув покупки в карман, он поправил на голове шапчонку и вышел на улицу.
Ветер переменился и подул с севера. Морозило. Большие серые валенки Никиты, подшитые кожей, скрипели по сухому рассыпчатому снегу.
Сделав несколько шагов, он выкинул вперед руки и сам с собою заговорил:
– Война, брат, – она для народу разор… Эх, где-то мои племяши! Были бы живы! Ладно!.. А с девчонками справимся… Вернутся племяши – отблагодарят… А не захотят, ну и бог с ними!.. Я человек уважительный…
Идти надо было через площадь, на которой находились церковные дома, храм, волостное правление и квартира урядника.
Никита соображал:
«Урядник?.. Вдруг да заметит урядник? А? Пожалуй, еще заарештует?.. Верно, што заарештует!.. Приказано, вишь, чтобы кого в пьяном виде, то в холодную… И последние деньги отберет… Што же я, в сам деле, што ли, пьян? Н-нет же!.. Аль кому зло исделал?.. Тоже нет. А што пью я – кому дело? Э-эх жизнь! По такой жизни как не выпить?»
– Ну-ка, господи помоги, – може, и не заметит!..
Он набрался храбрости, одернулся в полушубке, выпрямил молодцевато грудь и пошел вперед, стараясь делать ровные и твердые шаги. Но это удавалось плохо. То ли ветер сбивал его в сторону, то ли дорога была неровна, с выбоинами, но как-то само собой выходило, что от его движений на дороге получались петли. Не замечая ничего, он полагал, что идет правильно, и был доволен.
– Вот как, Никита Степаныч!.. Прравильно!.. Рраз, два, трри, рраз, два!.. Стоп!.. Бери влево… Ладно! Раз, два, трри, раз, два…
Быстрыми кругами промчался мимо построек. Оставив позади домик урядника с резными ставнями, он облегченно передохнул, ухмыльнулся и сложил из пальцев кукиш, чтоб показать невидимому врагу.
– Теперь, брат, нако-сь вот!.. Бери меня в кутузку… Фюить!.. Бык – урядник… Буки еры – бы, како ер-к… Бык…
Выдумка ему очень понравилась. Он ее повторил, складывая и раскладывая пальцы по буквам.
– Бык – урядник… Буки еры – бы, како ер-к… буки еры, – бык…
