Деревья словно ткали облака,

Ажурность придавая без конца им;

Вдруг, как перед грозой, все расплылось слегка,

И стал, как мрамор, небосвод непроницаем.

Дворец небес, мираж. Мы плыли наугад

В омытые слезой просторы.

Лазурь скользила ввысь - точь-в-точь аэростат.

И клацали затворы.

Облака и дожди шаткий воздух полощут.

Серо. Зелено. Ветер с небес до земли.

Растворяется мир. Остальное - на ощупь.

И дрожит на пруду отражение лип.

Чтобы к смерти морской подобраться неспешно,

Нам пришлось пересечь жар белесых пустынь.

Мы зловещих пучин избежали, конечно,

А оттуда, из тьмы, улыбались коты.

Но желанья отнюдь умирать не хотели.

А те двое из Бирмы, что были средь нас,

По орбите под знак Скорпиона летели,

Исказили их лица оскалы гримас.

Мы в пути по суровым горам Козерога,

В нашей памяти пляшут ушедших тела;

Через темный Фангорн пролегала дорога.

Наважденье лесная лепнина сняла.

И немногие все же достигли порога…

Это плоскость наклонная в зыбком тумане;

Солнце косо лучи раскидало вокруг.

Всё в асфальте, в бетоне, как будто на плане,

Но не властны здесь больше законы наук.

Это крайняя точка пути индивида;

Единицы прошли сквозь Врата Облаков.

И, в момент перехода страданий не выдав,

Улыбались спокойно и будто легко.

Прах земной облучают астральные токи

Из массива волений - алхимии плод -

И струятся послушным теченьем широким

В океанскую тайну Чернеющих Вод.

Дымка тонкая мягко, беззвучно клубится

В глубине мирозданья.

Миллиард становлений, стремящихся слиться.

Моря дыханье.

В конце наступит снежное утро:

Вокзальчик, горстка народа.

Коричневый труп собачонки - будто

Метафора: нет исхода.

В конце белизны откроется смерть,

Исчезновенье тел.

Я завершаю свою круговерть,

Рассвет безжизнен и бел.

Почва - как каменный рот: ни слова.

Я завершаю путь.

Черные губы земли готовы

Меня, как слюну, втянуть.

Рассвет возвращается, почва дымит.

Я умер - итог таков.

Солнце сквозит, и туман размыт,

И светел край облаков.

Родится снова то, что светло,

И то, чья сущность темна.

И все опять возродится сполна,

Включая добро и зло.

И возвестит живым тишина,

Что стадо скотов пришло.

Умеют друг друга терзать скоты

И собираться в орды,

Скоты, у которых не пасти и морды,

А руки, лица и рты,

И дорого все, что воняет кровью,

Их клыкастому поголовью;

Кровь в их венах кипит впотьмах,

Кровь, несущая страх и крах.

И рассыпаются камни в прах.

И смысл вещей подрастворен

В послеполуденной субботе.

Ты к сладостной, густой дремоте

Своим артрозом пригвожден.

Тогда исчезновенье шпал

Осуществится между рельсов,

Опередив дождливый шквал;

Воспоминания воскреснут.

Я думаю о позывных

У пруда. Помню мутновато:

В реальном мире, не в иных,

Я жил давным-давно. Когда-то.

О отупенье, милосердная завеса!

Я вижу зданья в синеватой оболочке,

Лужайки зыбкие, стерильные цветочки

Я псина раненая, я уборщик леса.

Я круг спасательный, держащий на воде

Ребенка мертвого, я продранный башмак,

Я черная дыра, миг пробужденья, знак

Сиюминутного, я ветер, я - везде.

Всему есть место, все свою имеет цену,

Но нет надежных и просчитанных путей,

Чтоб просветления достичь в душе своей;

А белый занавес уже скользит на сцену.

Ряд мачт четвертовал небесный свод наклонно,

К шоссе тянулся свет фонарного стекла.

На женщин я смотрел и каждую желал,

Их приоткрытых губ темнели полигоны.

Нет, мне не обрести уверенности сонной,

Что я любим навек, что не поставлен срок.

Мой краток будет путь, неверен и жесток,

От безразличия и счастья удаленный…

Тропических цветов на окнах одеянья,

Фемины мимо шли, не заходили в бар.

В тоннеле всех ночей надежда так груба,

А между женских ног все залито сияньем.

Весь дом был розовый, а ставни голубые,

Я видел в темноте тебя, твое лицо,

Я нервно ждал зари, как будто бы впервые;

Луна скользила вниз, в туманное кольцо.

Чертила ты рукой в пространстве круг незримый,

Где мог я двигаться и жизнь вершить свою;

Я шел, я полз к тебе, такой недостижимой,

Как умирающий ползет к небытию.

Внезапный белый взрыв все изменил в мгновенье,

Над новым царством встал диск солнца, спала тьма;

Повеяло теплом, а день был воскресенье,

И в воздухе плыла гармония псалма.

Был странно ласковым твой взгляд, в ответ на это

От счастья в конуре я завилял хвостом.

Какой чудесный сон, и вправду полный света:

Хозяйкой ты была, а я послушным псом.