Я, оказывается, по маме плачу.

Я из-за этого литературного фестиваля дергаюсь. Предвижу полный крах, И с этим домом не справляюсь, дальше — больше. Все по коробкам разложил, потом пришлось все снова выпотрошить. Теперь пытаюсь снова все запихнуть обратно. Беспорядок одолел. И откуда только он берется. Из-под подоконников? Сквозь щели в полу? Из ламп? Через вентиляционные решетки? Прямо как нашествие жадных муравьев. Только рот открою — и они вываливаются, кишмя кишат по всей рубашке.

Целую. Энди.

Дорогой Дальберг,

Вытворять такое с собственным телом еще отнюдь не значит быть писателем. Никто про них и слушать не желает. Тебе необходимо найти кого-нибудь, кто бы тебе помог. Но я — не то лицо. Желая тебе всяческого счастья и преуспеяния, я впредь не вскрою ни единого твоего письма. Не теряй времени понапрасну, так как все они прямиком отправятся в мусорную корзину.

Энди.

Главному редактору,

С большим интересом прочитала волнующее письмо доктора Рэндю Туакитера, в котором он указывает, как нам повезло, что мы имеем в своей среде писателя уиттакеровского калибра. С этим, безусловно, не поспоришь. И это верно даже для тех из нас, кто не осознает присутствия Уиттакера, ибо кое-что можно сказать в пользу культурной жизни даже и для тех, кто лично не принимает в ней участия, предпочитая соблазнам хорошей книги вечерок за телевизором. Что же, их право. Однако меня сейчас занимает не Уиттакер, противоречивый, сложный автор. Пусть другие судят о его заслугах перед литературой. Пусть другие критикуют, если дерзнут, его отважные усилия при поддержке пробивающихся дарований. Нет, меня занимает не Эндрю Уиттакер, меня занимает Энди, мой сосед, живущий напротив через улицу.

Шесть лет тому назад автомобильная катастрофа унесла жизни моего мужа Роба и моей малолетней дочери Клариссы Джейн, а меня оставила парализованной по пояс (снизу) и прикованной к инвалидной коляске. Непонятно, как можно жить после подобного несчастья, но вот поди ж ты. Живешь, спасибо разным мелочам, таким, как пенье птиц и развлекательные шоу, и, позвольте мне прибавить, спасибо людям такой большой души, как Энди. В тот самый день, когда я вернулась из больницы, не кто иной, как он, был тут как тут, со связкой книг в руках. Помню его добрую улыбку, слезы, стоявшие в его глазах, когда он оглядывал мое лицо, ужасно изувеченное. Не кто иной, как Энди, в тот же день обшарил мои шкафы, кладовки и унес все костюмы, все рубашки Роба, чтоб больше никогда мне не мозолили глаза, напоминая о невозвратном счастье.

А сколько раз с тех пор за эти годы я слышала веселый дребезг дверного колокольца, возвещавшего нежданный его приход? Он всегда вызванивает на этом колокольце: "Тореадор, смелее в бой, тореадор, тореадор". Как вспомню, всегда смеюсь. Мальчишество, но до того мило. Он обладает — как бы это выразиться? — необыкновенной бодростью духа, очень заразительной. После его визитов я прямо ношусь по комнатам в своей коляске, пока совсем не сядут батарейки. И мои помощницы все его обожают, особенно молоденькие девушки, которым он выказывает старомодную учтивость, хотя и старые ему не могут противостоять и позволяют чмокнуть себя в щечку. Милый старый Энди. То мне презентует батон хлеба с изюмом, который сам выпек, то явится с единственным, в парке сорванным цветком, то просто принесет осенний лист, который ему приглянулся и который, он надеется, доставит мне маленькую радость, как лучик света, можно сказать, в мрачном коридоре моих дней. А то бывает, когда льет дождь и ничего не видно за окном, он мне читает классиков, и звучный голос летает из комнаты в комнату, покуда, меря их шагами, Энди изображает в лицах Слепого Пью, Ахава, графа Дракулу [16]. Он порой распугивает, обращает в бегство моих молодых помощниц своими представлениями. Мы едва узнаем нашего мягкого, ласкового друга. Но все это, конечно, шутка, и в конце концов они возвращаются восвояси.

А сколько прекрасных блюд он мне подбрасывает на поддонниках, в серебряной фольге, в сопровождении стаканчика красного или белого винца, уж к какому данное кушанье располагает. Вкус у него тонкий и он разборчивый, хотя, может быть, порой чересчур требователен, когда речь идет об индийских пряностях. Но раз такова его природа, уж я молчу-молчу, только ему стараюсь угодить, а сама лучше выпью воды побольше, и вся недолга. Порой он потом остается просто поболтать, но однажды, когда я проглотила ластик, он спас мне жизнь. Одно из самых горьких моих сожалений — что не было у меня других детей, кроме Клариссы Джейн (теперь, конечно, слишком поздно). Как бы они радовались, возясь с "дядей Энди" на ковре. Что поделать, зато мой песик Чарли от него буквально без ума, как и все мои племянницы и племянники, хотя эти-то теперь редко нос показывают. Их мамаша до сих пор меня винит в гибели Роба, несмотря на то, что это он удумал меня сажать за руль. И я в куда лучшей форме была, чем он. Только кошечки мои с Энди суховаты. Возможно, не потому, что они его не любят, а потому, наоборот, что именно любят и чувствуют, что у него на них аллергия. Бедный Энди, на что у него только нет аллергии, ладно бы кошки, деревья и цветы, а то ведь он полировку "пледж" и ту не переносит, хотя почти все считают ее абсолютно безвредной, несмотря на уведомление на этикетке. Столько народу пользуется "пледжем", вы прямо не поверите. Энди говорит, что этот запах буквально его преследует. Как часто, выглядывая из окна (я люблю посидеть у своего окна), я вижу Энди в одном из костюмов Роба, теперь потертом, залоснившемся на коленях: склонясь над телефоном, он слегка задыхается, и под носом у него капля. И такого человека кое-кто готов шпынять и дергать! Думаю, что вслед за доктором Туакитером мы все вместе скажем свое дружное: довольно, хватит!

Искренне ваша

Энид Ракетути.

Всем жильцам! В управление поступило предупреждение от начальника пожарной охраны относительно велосипедов, самокатов и игрушек на лестничных клетках. Эти предметы на лестничных клетках пожароопасны и должны содержаться в ваших квартирах или в подвале в любое время дня и ночи. Предметы, обнаруженные на лестнице в нарушение данного требования, будут переправлены Армии спасения.

Управление.

Уважаемый мистер Самсунг,

Ну что вы, что вы, стоит ли извиняться и оправдываться! Разве я не понимаю, что ваш первейший долг — перед Американ Мидлендс, и как иначе, ведь по всей стране, могу сказать, нет лучше банка, в данной, конечно, категории, особенно теперь, когда вы установили свой прекрасный новый рекламный щит. По-моему, составить рекламный щит из кирпичей — идея изумительная. Кирпичи, уложенные в несколько рядов, притом такого размера кирпичи, создают впечатление прочности и безусловно успокаивают тех, кто вам доверил собственные сбережения. Даже себе представить не могу, чтоб щит из дерева — я имею в виду хлипкие фанерные потуги, торчащие над Первым Национальным, — и успокаивал бы до подобной же степени. Вот, кстати, интересно, не сыграла ли свою роль при принятии вашего решения в пользу кирпичей сказка про трех поросят. В таком случае вы, читая эти строки, возможно, думаете, что сам я — как тот глупый поросенок, который построил домик из соломы. Если, положим, окажется, что дело так и обстоит — а это уж судить придется вам, — компания Уиттакера будет к тому времени до того слаба, что со стороны банка будет неразумно и жестоко ее сдувать, — неразумно, потому что, рухни она, вам же, как говорится, придется кашу расхлебывать, а жестоко потому, что внутри ведь кто-то есть. Внутри и работая вовсю вопреки тому, что вам понарассказали о халтуре, лени и расхлябанности.