«Сексуальная жизнь Катрин М.» мыслится прежде всего как свидетельство, как текст, первостепенная цель которого — утвердить истинность существования отдельного, уникального человеческого существа. Все время, пока я писала книгу, у меня из головы не выходила знаменитая фраза Сезанна: «Я должен вам правду в живописи, и вы ее получите». Эта фраза была написана художником в том же письме Эмилю Бернару [34], в котором он объясняет, что «основной тезис, который следует развить, заключается в том, чтобы — независимо от нашего темперамента или способа, которым мы преображаем окружающий мир, — передать наблюдаемый нами образ, начисто забыв все, что было до нас». Перефразируя мастера, я могу сказать так: «Черт подери, все эти классические живописцы, все эти Пуссены и прочие остальные, конечно, подали нам пример и многому научили, но разве мы можем сказать наверняка, что наши ревнивые учителя не утаили при этом краеугольный камень вселенной?» Сезанн роет до сердца земли, перелопачивает тонны породы и, нимало не желая играть в загадочного мэтра, ревниво хранящего свои тайны, повинуется чувству долга и отдает без остатка все, что находит.

Я забыла то, что было до меня. Дени Рош [35]посоветовала мне прочитать «My secret life» и была уверена что и мне, подобно анонимному английскому автору, следует ограничиться изложением голых фактов. Поначалу я придерживалась схожего мнения, однако очень скоро мне стало ясно, что понятие «факты» включает в себя не только события реальные, но также и факты вымышленные и связанные с ними плоды сексуальной фантазии, а описание непременно должно содержать в себе изображение внутренних образов тела, ответственных за рождение ощущений. К тому же я решила придерживаться иной композиционной структуры, связанной с темами, о которых я писала выше, и не могла позволить себе ограничиться последовательным описанием отдельных эпизодов. Гораздо более сильное влияние на окончательную форму моего текста оказала другая книга. Параллельно с работой над «Сексуальной жизнью Катрин М.» я читала Мелвилла и в один прекрасный день поняла, что его манера вести рассказ и направлять сюжет настолько мне подходит, что я мало-помалу вживаюсь в его ритм. Мелвилл нередко весьма неспешно приближается к сути дела и, прежде чем подступиться к основному сюжету, начиняет очередную главу бесконечными обобщениями, набором непреложных истин, аксиомами и размашистыми метафорами: «Как лоза, вьющаяся по стенам Эренбрейтштейна среди пушечных жерл, цветет и наливается пурпурным соком, так самые упоительные радости бытия зреют в ощерившейся пасти смертельной опасности…» И так далее в течение нескончаемой страницы и только для того, чтобы показать наконец читателю отца, умирающего на глазах у сына, но призывающего в предсмертном бреду к изголовью незаконнорожденную дочь. Вот еще несколько примеров таких вступлений в «Пьер, или Двусмысленности»: «Да славится во веки веков благородная память о том, кто впервые вымолвил: «Час перед зарей — самый темный час», «Унесенный Мальстримом, покорись власти потока!» Мне импонирует такой иронический подход, рождающий впечатление, что сюжет с трудом протискивается сквозь смерч бушующих мыслей, как если бы поначалу он был едва заметен где-то вдалеке тому, кто напряженно вглядывается с противоположного берега реки повседневных банальностей, удела большинства простых смертных. К сожалению, мне далеко до вдохновенной прозы Мелвилла, но и я вслед за ним принялась вводить некоторые важные темы весьма отдаленно относящимися к делу ремарками. Я широко использовала безличные обороты типа «говорят…», для того чтобы ввести некоторые общие положения, не гнушалась комментировать устойчивые сочетания, за которыми следовали отступления (на темы критики, например), наконец, я не раз прибегала к тому, что я «слышала о себе». Это один из наиболее эффективных способов гарантированно добиться эффекта «отстраненности». Рассказанная история остается крайне личной и по-своему уникальной, но при этом крепко зажатой во льдах общих мест. Такая конструкция позволяет провести достаточно точные аналогии с эпизодами, описанными в книге и имевшими место во время ночных развлечений в Булонском лесу: я была помещена в центр внимания нашей группы, и ничто не мешало мне воображать себя — тень среди множества теней — сочлененной с миллионами и миллионами участников. Впрочем, весьма вероятно, что в выборе названия для первой главы сыграло роль другое художественное произведение — еще одно свидетельство того, как некоторые где-то мельком ухваченные строчки западают в душу и остаются там навсегда, выгравированные глубже, чем четверостишия, зазубренные в школе. Для меня это цитата из Боссюэ [36]: «Меня прислали только для того, чтобы было побольше народу». Перечитывая сегодня «Проповедь о смерти» целиком, я нахожу, что: «Нет смысла искать во всей протяженности взмаха нашей жизни то, что вызывает нас из небытия» и «Если мы сумеем проникнуть в глубину нашей сущности, то обнаружим, что где-то в сердце этой протяженности, пронзая тьму наших смутных познаний, покоится некий принцип, который, силой присущей ему поразительной прочности, указывает на свое небесное происхождение. Этот принцип не страшится тления». Можно сказать, что я, проникнув в глубину моей сущности, обнаружила там не принцип небесной природы, а книгу (которая также не страшится тления).

С тех пор как «Сексуальная жизнь Катрин М.» вышла в свет, я, можно сказать, ежедневно отвечаю на вопросы журналистов разных стран. Эти интервью бесконечно мучительны. Настолько же утомительны, если не больше, фотосеансы, которые устраивают фотографы до, после или во время интервью с журналистами. (К этому следует добавить мои усилия отвечать на все приходящие письма, а также то, что — особенно после телепередач с моим участием — на улице и в метро ко мне нередко подходят всегда благожелательно настроенные, но совершенно незнакомые люди, чтобы задать несколько вопросов или — бывает и такое — вдруг поведать о сокровенном.) На страницах «Сексуальной жизни Катрин М.» я упоминаю о том, что беспокойство, предшествующее сексуальным контактам, вполне сравнимо с нервозностью, охватывающей меня, когда я вхожу в заполненный зал для того, чтобы прочитать лекцию: перед тем как вручить свое тело в безраздельное пользование сексуальным партнерам, у меня всегда появляется предчувствие неизбежно последующей вслед за этим безграничной усталости; точно так же я ощущаю, как неудержимо всасывает все мое существо текст, связывающий меня с аудиторией. То, что я испытываю в течение последних шести месяцев после появления «Сексуальной жизни Катрин М.» — методичное, систематическое, тщательное расчленение моей личности в средствах массовой информации, — сродни этим ощущениям. Мне кажется, что я продолжаю полностью и безраздельно отдавать себя, но мое крайнее истощение является не плодом вампиризма окружающих, выпивающих меня до капли, а, напротив, результатом моих постоянных усилий, предпринимаемых с максимально возможным градусом честности, возродиться в их глазах. Можно сказать, что я вынуждена тащить на плечах груз внезапно размножившихся Катрин М. и Катрин Милле одновременно и при этом оставаться верной самой себе. Остается лишь предположить, что такая пластичность является следствием моего крайне экономичного либидо…

Долгое время персонажи Бернаноса [37]буквально завораживали меня, и я мечтала, что когда-нибудь наступит день, когда и я смогу достичь подобной степени самоотверженности и бескорыстия, несмотря на то, что всегда прекрасно отдавала себе отчет в том, что большинство этих персонажей скорее подпадают под влияние зла, чем творят добро, и что святым весьма нечасто удается творить настоящие чудеса. Короче говоря, тем, кто приходит ко мне в надежде выведать некую, одной мне известную тайну секса, я могу ответить словами Шанталь [38]из «Радости»: «Я тут надуваюсь, и вроде всем кажется, что я крепко стою на ногах, но я уж и гроша ломаного не стою… И боже упаси, я в жизни не произнес ни слова неправды… Вся беда только в том, что я навожу тень на плетень, сам того не желая… (…) Вам просто кажется, что мне об этом известно побольше вашего… Так ведь нет-с…»