– Ага. А как искать? В смысле, давай вместе поищем. Я еще не пробовал. Научишь?
Лата прикусила губу. Выглядела она простенько и миленько, обычно Дан старался с такими лапушками домашними не связываться, но тут, как-никак, подруга по несчастью. Стоит присмотреться.
– Хорошо. Ты помнишь, какой он? Вот видь его… ну, смотри… и тянись. Вот так.
– Твою г… – не сдержался Дан, узрев представившуюся картину. Скосил глаза на Латку и поправился: – голубятню.
– При чем тут голубятня? – не поняла та. – Ой, что тут такое делается?
Син горел. Он лежал на полыхающей поляне, вокруг прыгали и ползали огненные пауки, с неба сыпался вроде дождь, но какой-то странный… Дан подставил ладонь и спешно отдернул. Песок. Горячий. Раскаленный.
Ничего себе сны…
– Син… – почему-то шепотом позвала Латка. – Син!
Песок сыпаться перестал. Зато уже упавший стал собираться в кучки и свиваться во что-то вроде змей. Они поползли навстречу, хищно поднимая пасти…
– Син! Ой! Да что за сны такие. – Латка чуть не плакала.
– Не кричи. – тихо проговорил Дан. Он уже понял. – Син, видно, заболел. Не сон это… бред. Жар у него, видишь?
– Ой… а что делать?
– Поднимай своего дракона. Проси, чтоб за ним летел, раз он так нас чувствует. Прямо сейчас.
Безымянный остров в Янтарном море. Син.
Жарко… как жарко. Сейчас Син даже мечтал, чтобы волны дотянулись до пригорка, где он лежал. Волны остудили бы… а так он сгорит заживо. Или его сожрут огненные пауки. Вон их сколько… бегает…
Они, кажется, уже кого-то съели. Кто-то… кто-то ведь уже приходил. Кажется…
Как жарко. К воде бы…
Сил нет встать.
В минуты просветления Син понимал, что болен. Что у него жар и что этой ночи, скорей всего, не переживет. Понимал, что огненные пауки и песчаные змеи ему мерещатся в бреду.
И, когда из темноты выдвинулась драконья голова, он ничуть не удивился…
Огоньки…
Огоньки были где-то далеко. Они качались, дрожали. И все уплывали, уплывали куда-то далеко. Звезды? Нет… так не бывает, чтобы звезды скопом, а вокруг пустота… Опять бред?
Словно обидевшись, огоньки растаяли где-то в темноте, и стало так пусто и холодно, что Сина снова заколотило ознобом. Ознобом. Он заболел.Темно как… внизу снова поплыли странные звезды, а потом потянулась какая-то серебристая лента. Она странно блестела, а по ней тянулась какая-то цепочка темных листков.
Лодок – подсказал кто-то изнутри.
Лодок? Син вздрогнул. Лодок. Это река… далеко вверху река. А странные звезды – огни деревень? Но почему они где-то далеко вверху? Он падает?
Нет. Летит. Бред, бред, бред…
Син умер и его уносят в чертог Великой книги. Считать дела – благие и недобрые. Пить как хочется… пить. В чертогах есть вода? Хоть глоток бы. И опять жарко. Почему жарко, солнца же нет. И кто его несет?
Под лицом, под рукой что-то есть. Оно невидимое, но твердое и ощутимое… и от него тепло. Жарко…
Не… не понимаю.
Пить…
Над головой вились голоса. Они сцеплялись и сыпались вниз, касались прохладой и пропадали, прежде чем он успевал попросить воды. Темно, темно и жарко…
– Анье дий, – снова просыпался на кожу чей-то прохладный голос, – Нэй?
– Ой, – отзывается второй, и вдруг обращается дождем… ручейком…потоком! Син пьет, захлебывается, кашляет. И снова пьет, боясь, что – прохладное, с привкусом зелени, отнимут. Не отнимают. Наоборот, чья-то теплая ладонь, скользнув под затылок, помогает поднять голову.
Кто такой заботливый? Неужели… неужели…
Мама? Нет… нет, не может быть.
А голоса потихоньку проясняются.
– А откуда у тебя травы? – на полузнакомом языке роняет слова голос-река. Холодный и глубокий…
– Ой, да сейчас выращу! – с энтузиазмом звенит голос-ручеек. На языке из сна… – Пушиночку подожди! Котелок не помоешь?
– Что?
– Ой, извини-извини, просто… Марита… я сейчас, в общем!
Марита?
Девушка из сна?!
Син шевельнул губами, но из воспаленного горла вырвался только хрип, да и то почти беззвучный. Марита. А звонкая, наверное, Латка. Как они попали на остров? Или?.. Или это он – к ним?
Спросить бы. Но голос… голос не слушается.
Громадным усилием юноша приоткрыл ресницы… По глазам хлестнуло светом, по голове – болью.
И снова темнота…
Марита мыла кружку. Впервые в жизни.
С той пушинки, как дракон привез и поручил их попечению этого раба, селянка только им и занимается. То травку какую-то растит против жара, то в котелке ее заваривает (запах у травы оказывается исключительно резкий и далекий от ароматов душистой воды, дома даже служанки побрезговали бы использовать такое для притираний!), то накладывает какие-то компрессы ему на грудь. Подумать только, на грудь! Марите говорили, что у простолюдинов слабые представления о приличиях, но она и не представляла, в какой степени слабые.
Смотреть на малознакомого мужчину, почти обнаженного, да еще трогать его… невообразимо.
Вопиющее непонимание правил приличия.
Ну да чего ждать с простолюдинов.
Эта девица… Лата… она даже не оценила того, что Марита разрешила ей обращаться к себе по имени и на "ты". Сельчанка… в их глуши слов "госпожа" даже не слышали.
– Мрррррррррряу! – пронзительно рявкнуло рядом, и только что сполоснутая кружка полетела обратно в песок. А серое чудовище уже вспрыгнуло на дерево и теперь мрачно сверкало оттуда желтыми глазищами.
Знатское воспитание Мариты не включало в себя овладение ругательными словами родного языка, и сейчас девушка как никогда сожалела об этом пробеле в своем образовании.
Это порождение злокозненного бога!
Вероучение Ордена Опоры отказывало животным, птицам и рыбам в разуме, но право же, книгописатели ошибаются! Марита готова была поклясться, что серое чудовище не просто наделено разумом, но и поклоняется самому Злишу!
Испакощенные сапожки, утащенная из-под руки лепешка, постоянные мелькания под ногами, а главное – чулки!
Чулок осталось всего две пары. Третьей девушка лишилась безвозвратно. И именно через посредство серого злыдня.
Сначала Марита не поверила своим глазам.
Но под веревкой, протянувшейся между двух полуобрушенных колонн, действительно валялся ее чулок – правда, такой скомкано-изодранный, будто волк или еще какой-то хищник долго пытался прожевать змею, но не осилил и выплюнул.
А на втором чулке, все еще обвязанном вокруг веревки, висело серое злишево порождение и самозабвенно рыча, драло когтями нежное плетение. А вдобавок еще и раскачивалось туда-сюда, создавая впечатление не то борьбы с гадюкой, не то сражения с неведомой тварью. Кто после этого не поверит в кошачий разум?
Судьбина, за что ты внесла мое имя на темный свиток?!
– Мррряу! – злорадно отозвалось с дерева.
Марита молча взглянула в загадочные желтые глаза и вздохнула. Вряд ли, конечно, кот что-то знал о планах Судьбины на беглянок… но если даже и знал, то предпочитал хранить свои сведения при себе.
Что ж, остается утешаться тем, что Дар обычно благосклонен к обделенным Судьбиной, и вскоре случится нечто приятное. Для равновесия.
– Меу… – донеслось от дерева.
И Марите показалось, что хвостатое злосчастье, непостижимым образом прочитав ее мысли, ответило что-то вроде "Нет уж".
– Марита-а!
Холм битого камня, как бы срезанный с одной стороны – из земли выступало полуразрушенное, но все-таки изумительно красивое здание с колоннами розового камня. Место их временного приюта.
Как все-таки здесь красиво. Это удивительное место, даже наполовину уничтоженное, все-таки было полно покоя и величия. Особых перемен дижонка не узрела – юноша-раб все так же лежал, заботливо укрытый какой-то серой домотканой тряпкой. Похоже, спал. Сельчанка, напротив, была бодра и хлопотлива – до отвращения. За какие-то пушинок десять она успела потрогать рабу лоб, поправить на нем домотканину, подбросить прутьев в костер и зачерпнуть кружкой какой-то смеси из котелка. И еще и улыбнуться, почти как своему коту:
