Ну, покамест довольно, меня призывают мои обязанности в Четвертой власти.

Чтобы он не уходил, ну, пожалуйста.

Чтобы рассказал, как прошло у него интервью с Бонавеной.

Чтобы описал чествование лучшего бандонеона Буэнос-Айреса.

Чтобы объяснил, как он пишет некрологи в «Ла Насьон».

Но, главное, чтобы рассказал о беседе Лохиакомо с английским журналистом.

Ну, девочки, не будьте слишком критичны, бедняга изучал английский в какой-то академии во Флоресте [186]у преподавателей, которые на рекламных афишах изображены с трубкой во рту и похожи на Шерлока Холмса, а потом оказывается, что их фамилии Пассалаква, Рабинович или Гамбасторта [187]. Надо оценить его мужество, черт побери!

Вы себе не представляете, какой это подвиг перейти от неаполитанского «с» к оксфордскому «р». В момент тотального кризиса человека, как выражается мэтр Сабато, вам, небось, такие глупости кажутся смешными.

Уж не говоря о том, что английское произношение придумано неграмотными пиратами, которые писали «Лондон», а произносили «Константинополь». Кроме того, дорогие мои, известно — едва кто-то раскроет рот, чтобы что-то сказать на английском, как тут же находится другой англичанин (в другом графстве, другом колледже, другом клубе, другом доме и даже в этой же комнате), имеющий вескую причину возмутиться. И зачем столько трудиться над фонетикой, да еще заморской. Если не согласны со мной, вспомните о Платоне, которого очень многие называют Плотином. Разница невелика — как между нейтроном и нейтрино. N'exagérons donc pas! [188]

Тогда пусть расскажет о латиноамериканском буме!

Молчите, болтушки! Просто вы типичные эксплуататорши и типичные для истеблишмента бездельницы.

В таком случае пусть расскажет о романе молодого Переса ди Фульвио.

С тех пор как наша публика смогла читать Джойса и Генри Миллера на испанском и поняла, что эти гении писали как Бог на душу положит, все очень оживились и решили, будто всего делов только и есть, что переносить на страницы книг целые стены буэнос-айресских уборных, граффити, которыми восхищаются снобы в этих веспасиановских заведениях Града Просвещения [189], но ведь здесь, если угодно, эти художества отличаются не меньшим, а то и большим богатством не только с точки зрения семантики и семасиологии, но также в перспективе развития пластических искусств. Факт нисколько не удивительный, ибо наша страна в основном создана итальянцами и галисийцами, двумя самыми пластически одаренными народами, если таковые бывают. Какое богатство! Какая находка для национальной промышленности! Какая пощечина толпе низкопоклонников, верящих только в чужеземное искусство! Итак, имея шариковую ручку и бумагу (достаточно уметь читать и писать) или японский магнитофон, принесенный в пригородную пиццерию, и составив подробное описание (тут, конечно, требуется поработать con ostinato rigore [190]) того, как невесту будущего автора бестселлера изнасиловали на пустыре в Вилья-Сольдати [191], создается феноменальный роман, и, разрекламированный Хорхе Альваресом, он становится одним из самых громких событий последних 57 минут. Потому что все это длится 57 минут, что соответствует закону пропорциональности: Джеймс Джойс относится к нашему карманному Джеймсу Джойсу, как пятьдесят лет к X. Не будем голословны et parlons chiffres [192]: подсчет по часам дает точно 57 минут для этого джеймса джойса, низведенного до размеров карлика. Но, девочки, я пошел, я должен взять интервью у Мирты Легран о прическах.

— Нет, нет и нет! Поговори о Джойсе, Кике!

— Что вы хотите, чтобы я вам рассказал? Этот молодец изобрел турбовинтовой самолет, и в течение пятидесяти лет 236 писателей убывающей величины занимаются тем, что вносят модификации в пепельницы или в шапочки стюардесс. И называют это Участием в Развитии Новой Авиации. И самое трогательное, что, смастерив пепельницу, бывшую в моде в 1922 году, они считают ее новинкой. Как и другие, которые каждые одиннадцать лет (не иначе, как тут виной солнечные пятна) заново открывают строчные буквы и мнят себя потрясающими гениями из-за того, что опубликовали рассказик без заглавных букв и знаков препинания. Тьма рахитичных наследников Джойса, порожденных кровосмесительными связями между детьми и кузенами этого опасного жеребца-производителя, его внуками и и внучатыми племянниками, правнуками и правнучатыми племянниками. Таким образом, каждую неделю возникает один из этих гемофиликов, который непременно стремится демистифицировать язык и всерьез верит, что достигнет этого пустыми страницами — а это обессмыслил уже Стерн в XVIII веке — и графическими играми, использованными Аполлинером. А бедняга месье Шульберг принимает это всерьез и издает антологии с подобными аттилами типографии — где они пройдут, уже не растут ни заглавные буквы, ни точки с запятой, и вам приходится писать все так как я сейчас это делаю потому что как говорил гегель плавать учатся плавая и это есть диалектика и поэтому мао до завтрака переплывает янцзыцзян чтобы поддерживать форму и служить примером сынам культурной революции так что сами можете вообразить какое начинается безобразие когда опускают точку с запятой как делает антонио хота марч состряпавший эту книжонку на которую то и дело я натыкаюсь потому что милейшая тетенька с мушиной головкой их коллекционирует у бедняжки прямо слюнки текут от удовольствия и мне даже пришлось участвовать в своего рода круглом столе который возглавляет сама hôtesse [193]то и дело приказывая мне дать слово puricelli [194]явившемуся с проектом напичканным изумительными мыслями на этой сессии мне вздумалось понаблюдать за эмитой йоландой мастандреа потому что anche io sono pittore [195]и с тех пор как чарли написал ей предисловие она стала невыносима для всех даже для самой тетеньки которая скоро совсем впадет в слабоумие но которая несомненно святая женщина и будто мы не знаем что чарли пишет предисловия любому существу женского пола и даже мигелито розенталю явившемуся к нему в женском платье потому что кто-то ему сказал надень юбку и чарли тебе пообещает несколько вступительных строк и слово свято как говаривала покойница лукресия мир ее праху сами видите как модерново выглядит все написанное таким способом а то где сохранены все «аче» [196] и знаки ударения смотрится ужасно реакционным каким вопреки всему я и остаюсь. Конечно, дело это оказывается весьма выгодным, коли ты, отбросив неразумный национализм, отправишься в Париж и вступишь в «Новую левую». Зачем быть партизаном в боливийской сельве? Never и never! [197]Сельву оставим дурачкам вроде Че Гевары.

В эту эпоху кризиса или судебного расследования, как утверждает мэтр Сабато (а он, откровенно говоря, зарабатывает себе на жизнь моими идеями), эмигранты подают хороший пример беспокойным аргентинским юнцам, которыми кишат Вилья-Креспо, Вилья-Мартельи и даже Вилья-Инсуперабле. В нашем Большом Буэнос-Айресе все ходуном ходит от этих неуемных сыновей итальянцев, галисийцев, турок и русских. Формула успеха доступна любому пригородному жителю с талантом: пицца и Малларме, фугаса [198]и додекафоническая музыка, Джойс и Хулиан Сентейя [199], Рембо и фекалии со сливками. От пошлости к утонченности! И пока ты хлопочешь, чтобы французское посольство выдало тебе одну из своих стипендий, благодаря которой ты потом сможешь дурно отзываться о Франции, ты посещаешь краткий аудио-визуальный курс, чтобы не оплошать в Латинском квартале, и готовишь наброски новшеств, которые потом сможешь пересылать сюда. Потому что если кто-то здесь напишет роман, где вместо «я» всегда «вы», ничего не произойдет, но коль сочинишь его там, ты входишь в историю литературы и о тебе напечатают эссе в Мельбурне и Риме, в Тель-Авиве и Аддис-Абебе, в Сингапуре и Венеции (штат Висконсин), сообщая об этом великом событии. С присущей мне и всем известной щедростью я привожу далее рецепты, которые могут быть использованы вышеупомянутыми сметливыми стипендиатами.