— Потом, когда, хочешь не хочешь, пришлось меня отправить в школу, дело пошло тоже отнюдь не блестяще из-за их системы обучения — объясняли нам, видите ли, что, желудок похож на галисийскую волынку. Для мальчишек Понтеведры [167]пример превосходный, но вовсе негодный для аргентинских деток, не видевших галисийских празднеств и не имеющих папашу носильщика или официанта в кафе. В нашей стране именно эти люди, без сомнения, обладают особыми привилегиями.

— Ты в точности такой, как в романе Сабато.

— Вот-вот! Только этого не хватало. С тех пор, как этот тип вставил меня в роман, все дразнят меня этой карикатурой. Потрясающая наглость. Следовало бы издать закон, запрещающий существование насмешников такого сорта. Он еще должен благодарить небо, что многочисленные мои обязанности в четвертой власти мешают мне заниматься литературой, иначе уж вы бы увидели, какую бы я отчебучил карикатуру на этого субъекта. Да зачем карикатура? Достаточно описать его, каков он есть. Обхохочешься.

В этот момент вошел Сабато, и Кике сказал:

— Я слышал высочайшие похвалы вашему выступлению на ТВ, mon cher [168].

На что тот, глядя недоверчиво и неуверенно, ответил: «Неужели?»

Да, да, было необходимо прекратить эти идиотские выходки. До чего могут докатиться! Представляете себе комбинацию Хорхе с Сильвиной Бульрич [169]? Голова Борхеса с туловищем Сильвины? А уж что говорить о комбинации наоборот. Потрясающе. Клянусь жизнью моей матери, не будь у меня pane lucrando [170]в «Радиоландия и народ», уж я бы такое придумал в смысле литературных гибридов, начиная с упомянутой комбинации в качестве ballon d'essai [171] и продолжая, если угодно, еще более смелыми экспериментами — конгломератами с лицом Мальеа [172], туловищем толстяка Митре (мир праху его), и поселил бы их всех в усадьбе Виктории [173].

Кто-то заметил, что в свой артефакт он не включил Сабато.

Кике вскинул правую руку на уровень головы, как в нацистском приветствии, будто отстраняя неприятную подсказку. Да не попустит этого Бог! Да сохранит Господь в целости на многие годы сердце Сабато, печень и почки! Да пребудет сей почтенный ученый и международный плейбой достаточно далеко от нас, танцуя в каком-нибудь ночном клубе Рима или загорая на пляжах Корсики, чтобы я не мог до него добраться.

Но прочитал ли он «О героях и могилах»? Да или нет?

— Замечательный роман, — с апломбом ответил Кике.

— Но все же прочитал или нет?

Что за вопрос, stronzo [174]! И как умно он поступил, дав роману такое, я бы сказал, многозначительное название! Которое уже с обложки внушает мысль, что речь идет о чем-то серьезном. О Героях и Могилах! С первых же слов публика покорена, это вам не шутка. Очень хорошо, ну просто очень, так и надо — выдать им все с первой фразы.

Потому что коль скажешь «Братья Карамазовы», интеллигентная публика тут же падает на колени. Не понимают, что это все равно, как если бы у нас кто-нибудь дал заглавие вроде «Братья Перес Гарсиа», и это, скажу я вам, название для телесериала с высочайшим рейтингом. Но кто поверит в философскую глубину романа с такой фамилией? Тут надо с самого начала ударить по мозгам масштабным названием. Очень хорошо, — сказал он, обращаясь к Сабато. — Надо ударить по ним топором с самого начала.

И нечего обращать внимание на тех, кто говорит, будто это название высокопарное. О нет, ничего подобного! Или лучше сказать, о да! Нечего бояться высокого стиля, как те посредственности, что от чрезмерной боязни говорят шепотом или произносят одни банальности. Разве люди не умирают? И что, нельзя упоминать о могилах? А герои? Что вы скажете о героях? Разве в истории нет героев? Все это критика устами посредственностей, завистников. Даже такое название, как «Вилья-Мисерия тоже Америка» [175] может работать, особенно в сочетании с сюжетом о перонизме. Но как, спрошу я вас, будет работать название «Сеньора Ордоньес»? Тут автора подвело имя Марта, потому как мы, здешние, по призванию низкопоклонники, и оптический магазин «Отто Гесс» торгует успешно, но он пойдет ко дну, если вздумает назваться «Коусело и Фандиньо», что, быть может, замечательно для захудалого магазинчика на углу улиц Индепенденсиа и Лима. И Марта подвела автора вдвойне — ведь кроме того, что он придумал такое название, его еще угораздило жить в Висенте-Лопесе [176]. Великий наш столичный мыслитель Пепе Ариас (да почиет он с миром) говорил в одном из своих монологов, дескать, какой же это художник, если он живет за углом моего дома, — философия непобедимая, которая должна раз навсегда доказать нашим художникам, сколь необходимо жить, по крайней мере, в Праге, вместо того, чтобы прозябать на улице Куча-Куча в качестве местной знаменитости. Ибо даже в низшем классе больше ценится то, что имеет этикетку «Made in England», а потому Варела был не дурак, придумав «Varela House», что, если угодно, звучит забавно, вроде «Куча-Куча стрит», но tout de même [177]имеет успех у простого люда. И хотя io me ne frego [178]на подобные мистификации, должен признаться, что, когда мне надо заказать себе пару очков, я с большей уверенностью захожу в «Отто Гесс» чем в «Лютц Феррандо», который хорошо начал немецким именем, но испоганил дело, закончив галисийским. Разве кто-нибудь может поверить, — прибавил Кике, положа руку на сердце, — в оптика-галисийца?

Сабато поднялся, собираясь уйти. «Мне надо с тобой поговорить», — холодно сказал он Бебе.

Он вышел. Беба за ним, ухватив его под руку. Пусть не слишком задается, не важничает.

— Я не важничаю! — воскликнул он, когда они оказались в другой комнате. — Речь идет о Марсело, я тебе уже говорил.

— Когда говорил?

— Как только пришел. Но ты ничего не слышишь, стоит появиться этому шуту.

в этом морозном воздухе было что-то особенно чистое.

Нынче похолодало

на небе много звезд

мы плывем по течению.

Прошу вас (если кто-то прочтет эти строки)

произнести вслух слова что были нашими именами.

Я расскажу вам все чему мы научились.

Я расскажу вам все.

как вдруг услышал позади себя, что Беба его зовет: «Послушай, погоди же!»

Нет, Марсело ушел уже давно.

Нет, никто не знает, как он живет.

Все очень сложно, ты же знаешь, он никогда ни с кем не разговаривает.

Она умолкла, глядя на него с печалью, это уже была не та задорная Беба прежних времен или, по крайней мере, других мест. Недавних пор, чтобы далеко не ходить.

— Мне необходимо с ним встретиться.

Хорошо, она ему скажет, когда он появится или когда позвонит по телефону.

Нет, она не знает, где он может жить с тех пор, как ушел из своей комнаты, забрав вещи.

Ей страшно.

Страшно? Чего она боится?

Она не знает. Однажды у него в комнате был парень странного вида.

С. подумал о парне на собрании — невысокий, темноволосый, очень бедно одетый?

Да, верно.

У нее, у Бебы, осталось странное впечатление.

Какое?

Что этот парень партизан.