Снисходя к этому новому словоупотреблению я и назвал этот раздел так, как назвал. Не все то, что в церковной жизни и в мысли представляется затруднением и проблемой, является искушением в традиционном смысле слова. Не всюду, где возникают трудности, слышен запах серы. Люди прекрасно умеют создавать себе трудности самостоятельно. Да и по мысли многих церковных мыслителей (например, Оригена, св. Василия Великого, св. Григория Нисского) Бог не все даже в Библии изложил просто и непротиворечиво – затем, чтобы приучить человеческий разум к самостоятельной работе.
– Что Вас печалит сегодня в Церкви?
– Печаль у христиан всегда одна: граница между миром и Церковью (в том числе и во мне самом) проходит не так резко, как нам хотелось бы. И поэтому те болячки, которые возмущают нас даже в неверующих людях, мы, тем не менее, проносим сами в себе в Церковь. Каждый из нас контрабандист, который проносит в Церковь массу светских предрассудков[177].
Ну, например, мы возмущаемся невежеством наших с вами современников в вопросах религии. И в самом деле – трудно сохранить спокойствие при виде повальной моды на оккультизм, гороскопы и тому подобное. Но, с другой стороны, разве у людей церковных иное, менее равнодушное отношение к религиозному просвещению? Болезнь одна и та же. И в миру, и в Церкви люди ищут легких решений, магических, технических. Кажется, что можно просто что—то скушать, и все станет хорошо. Однажды Мережковский очень точно сказал, что невежество подобно сальному пятну на газетной бумаге: оно очень быстро впитывается в бумагу, распространяется по ней и становится трудно выводимым[178].
– Нормальное церковное мировоззрение – это два цвета?
– Два цвета понадобятся вам только на суде человеческом, когда вас приведут к суду, требуя отречься от Христа. Вот тогда ваш ответ будет: да—да, нет—нет, а все остальное было бы от лукавого. А в реальной жизни оттенков очень много. Ну как в двух цветах объяснить отношение апостола Павла к идоложертвенному – можно есть или нельзя? Как—то в Ноябрьске я пробовал пояснить позицию апостола, а один молодой человек все вскакивал и кричал (уж не знаю – харизмат, протестант или так просто болящий): "Что вы все так усложняете? Можно сказать – "да—да", "нет—нет"?". Сказать—то можно. Но это уже будет авторским "простецким богословием", а не Павловым.
Жизнь не сводится к простоте. Прост ли ответ на вопрос о конце Ветхого Завета? Когда прекратился ток благодати через еврейский храм? Когда синагоги стали, скорее, сборищем сатанинским, нежели собранием благоверных людей? С точки зрения богословия – с момента распятия Христа: пала завеса в Иерусалимском храме. Но церковная история усложняет эту схему: апостолы и по Воскресении Христа ходили в Иерусалимский храм, приносили жертву по закону. И хотя закон уже умер во Христе, апостолы исполняли закон. Как это согласовать? Это не сводится к ка кой—то простенькой формуле. Так что богословских вопросов очень много. И они сложны. Людям же зачастую хочется легких простых решений. Но самая простая вещь на свете – это вообще атеизм: "Бога нет, Христа не надо, мы на кочке проживем!". Вот уж предельная простота.
– Я полагал, что в Церкви существует единое мнение по всем вопросам.
– Формулировки догматов принимаются всеми церковными людьми. А вот уже оттенки их истолкования разнятся (например, даже святые отцы по разному понимали термин "ипостась"). Еще больше различий будет в понимании того, какие именно следствия и как следуют из общепринятых догматов. Наконец, есть огромное количество вопросов, на которые мы смотрим из догматов. Понимаете, когда мы, церковные люди, смотрим НА догматы, мы едины. Но вот нам нужно повернуться и смотреть друг на друга и на нецерковный мир, нужно уяснить для себя вопросы, не изъясненные Вселенскими Соборами. Смотреть с позиций вероучительного церковного предания, то есть – ОТ догматов. Но смотреть на разное и довольно—таки разными глазами. Вот тут, и начинается пространство проблем и дискуссий. Тут в силе слова апостола Павла – "надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (1 Кор. 11,19). Тут являют себя церковные умницы и церковные же дураки.
Однажды я видел донос на себя, который гласил: "До чего дошел диакон Кураев. Когда его спросили, как научиться молиться, он сказал – выучите молитву "Отче наш" и молитесь ею. Как он смеет так советовать, если святые отцы говорят, что молиться надо только Иисусовой молитвой, а "Отче наш" злоупотреблять нельзя". Естественно, святые в этом доносе были безымянные.
– Это происходит от недостатка образования?
– Конечно. Тот, кто недостаточно начитан в Отцах, в богословской литературе, склонен первое же попавшееся ему суждение принимать за учение Церкви. Так люди сами создают странное Православие и затем не желают с этим своим рукотворным идолом расставаться.
Кроме того, во всех конфессиях есть такая болезнь – парохиализм. От греческого слова "парикия" (приход), по румынски звучащим как "парохия". В общем – "приходизм". Когда человек считает, что привычки его прихода – это и есть вся церковь. Ему бывает очень неприятно узнавать, что Православие может быть разным. Что все гораздо сложнее.
Лишь со стороны кажется, будто Церковь – это сплошная казарма. Либеральная пресса так и пишет: "Вместо коммунистов пришли попы". И, соответственно, люди боятся попасть во "вторую КПСС". Поэтому миссионерски важно показать, что пространство Церкви – это пространство мысли, пространство дискуссии, что мы признаем за человеком право на ошибку. Если человек ошибся, то за этим не последуют оргвыводы, запреты, анафема. Есть, конечно, вещи, в которых мы безусловно должны быть едины, а есть пространство разнообразия.
Как—то я встретился с одним юношей—старообрядцем, который сам еще не до конца осознал свое "староверие", присматривался. И вот он решил малость на меня "наехать". Я же ему говорю: "Ты действительно хочешь, чтобы церковная жизнь строилась по заветам древних святых отцов?" "Да, конечно, поэтому—то я – старовер". "Но посмотри на вот эту заповедь одного из тех двенадцати святых отцов, которых Вселенские соборы называют нормой Православия, а именно блаженного Августина[179]: «В главном – единство, во второстепенном – разнообразие, и во всем – любовь». Теперь скажи мне, в чем староверы разрешают разнообразие?"
Он задумался и сказал: "Я подумаю, потом приду". Но так больше и не пришел…
Я не претендую на то, чтобы всегда быть голосом Церкви и выражать официальную позицию. Часто я просто говорю о своем понимании некоторых проблем. Еще раз повторяю – когда речь идет о проблемах, не имеющих соборно—догматического оформления (ибо согласие с догматами Вселенских Соборов есть минимально необходимое условие членства в Церкви).
Церковная речь не сводится только к перебиранию и цитированию догматов. Есть огромное количество вопросов из жизни, а не из Библии. И вот эти не—догматические вопросы разные священники и богословы решают по—разному.
Это то, что пугает многих в Православии, и то, из—за чего я в него влюбился. Действительно, очень сложно жить в таком состоянии свободы. Католикам хорошо: у них есть папа: Roma Iоcuta – causa finita (Рим сказал – дело закончено"). Баптистам тоже легче: у них бумажный папа – Библия. Привел нужную цитату – и все, думать больше не надо. Мозги отключаются, точнее, работают только в режиме "поиск" (поиск нужной цитаты).
У православных все гораздо сложней. Здесь вопросов больше, чем ответов. И ответы часто бывают разные. Поэтому вопрос истины в Православии – это не вопрос дисциплины и послушания. Это вопрос любви. Тот святой, которого ты понял и полюбил, становится для тебя авторитетнее (если в каком—то вопросе он расходится с другим святым). Тот священник, которому ты открылся, которого ты выбрал (а духовника для себя каждый выбирает сам) – он и становится для тебя голосом Церкви. Думать же, выбирать, любить – надо учиться самому.
