Павел сидел в комнате отдыха с пузатой рюмкой в руке, секретарша, усохшая девица с лицом человека, редко бывающего на свежем воздухе, и в очках с толстенными стеклами, энергично обзванивала клиентов, передвигая даты посещений целительницы и ворожеи как минимум на завтра, сама Любка, скинув производственный халат, энергично принялась готовить закуску из холодильника, а охранник, обычно скучающий у двери перед телевизором, выскочил на улицу, прихватив с собой толстую, тяжелую на вид куртку. Какие указания он получил от хозяйки, Павел не слышал. Он пьянел быстро и катастрофически.

– Покушаешь?

Любка, уже в нормальном платье, если не считать того, что оно обтягивало ее так, что не столько что-то там скрывало, а больше выставляло напоказ, поставила перед ним большую тарелку с мясной нарезкой. Судя по ассортименту, дела ее уверенно шли в гору.

– Ты чего меня сдернула?

– А что такое? Тебе не понравилось?

Здесь было светло, свежий воздух и мягкие кресла по обе стороны так называемого журнального столика, внушительно увенчанного литровой бутылкой мутного зеленого стекла. А в двух шагах – вполне удобная тахта. Госпожа Люба не хотела отказывать себе в радостях жизни.

– Кончай уже, а?

– Как она? – с хитрым, но легко читаемым подтекстом спросила Любка.

– Послушай!

Павел резко выпрямился. Коньяк в закругленном бокале едва не расплескался, вязко скользнув по стеклу и осев на нем жирненькими капельками. Хотелось сказать еще что-то значительное, весомое, но он как-то не нашелся. Несмотря на выпитое, а может, и благодаря ему, хотелось спать.

– Да не волнуйся ты так. Все нормально. У тетеньки не все дома, вот и все. Ну не пашет ее мужик, а на сторону ходить ей невместно. Ну? Она первая такая, что ли?

– Кончай вешать мне лапшу. Что она там про кровь говорила?

Любка встала – налитая, аппетитная. Глубоко вздохнула, так что груди едва не выскочили из выреза платья, и пошла к бару, из которого достала высокую узкую рюмку и бутылку мятного ликера «Л'Оре».

– Ну? – не стал он дожидаться конца представления.

– А чего «ну»? Пьет.

– Что? – растерялся Павел.

Он был уверен, ну, почти уверен, что все эти байки про кровь байки и есть. Ну, там, гипербола. Мол, кровь народная, все такое, а мы жируем. Он встречал женщин, мужья которых зарабатывали ну о-очень много, а они, как бы компенсируя эту несправедливость или замаливая собственные и мужнины грехи, что-то там покупали для детских домов, устраивали поездки, благотворительные вечера, организовывали фонды, патронировали детские садики. При этом становились такими фанатиками своей деятельности, что куда там исламским террористам, которые хотя бы не орут о своей высокой миссии на всех углах. На таких фанатках все церкви мира, как бы они ни назывались, сделали очень большие деньги. Делали и по сей день делают.

– Пьет, Паша, – сбавила она тон. – На самом деле, поверь.

– Погоди, – он щедро отхлебнул из бокала, пытаясь крепким напитком привести себя в чувство. Помогло или нет, но сонливость прошла. – Как это пьет? Ты серьезно?

Любка, отпив крепкого ликера, вернулась в кресло, не выпуская из руки бутылку. Уж в чем, в чем, а в повальном пьянстве она замечена не была. Тем более на рабочем месте. Ну, почти на рабочем месте.

– Да не бери ты в голову.

– Что значит «не бери»?! Ты хоть представляешь, о чем говоришь?

– Сто баксов видел?

Павел тупо на нее уставился. Так. Сначала Петрович. Теперь Любка. Куда теперь? В подполье? Цыганок консультировать? Или тоже, вот так, свой кабинет открыть? Или – вот здорово – к рокерам. Он им такой ветерок на улицах столицы устроит!

– Да иди ты.

Он сделал попытку подняться с кресла, очень глубокого и уютного, такого, что сразу и не встать, но Любка бросилась к нему, уронив рюмку с тягучим пойлом на стильное ковровое покрытие. Как-то очень ловко обогнула стол и упала на него, руками надавив на плечи.

– Паш, Паш, – зашептала она прямо в ухо так, что стало щекотно. – Успокойся. Все нормально. Все хорошо. Ну? Ты чего?

– Пусти.

Голос у него как-то внезапно сел до хрипоты.

– Конечно, пущу. Конечно. Только ты успокойся.

От ее тела шел жар. Дышать стало трудно.

– Все нормально? Давай я тебе еще коньячку капну. Будешь?

Он сказал «Давай» больше для того, чтобы она от него отлипла, чем действительно хотел выпить.

Любка сноровисто, как профессиональная официантка, забрала у него пустой бокал – когда успел допить? – и щедро плеснула в него из мутной бутылки с золотистой этикеткой.

Он отхлебнул под ее воинственным взглядом.

– Ну? При чем здесь сто баксов?

– Да что ж ты такой... Ну покупает она ее! Донорскую! Какой-то дурак ей сказал...

Павел еще раз хлебнул. Следующим его воспоминанием было то, что кто-то стаскивает с него ботинки, а он сам смотрит в уплывающий вбок потолок.

Врач, добрейший мужик, старый знакомый Павла, понял все, только взглянул на его лицо. Другом он не был, но уже когда-то лечил его, и отношения у них сложились вполне приятельские, хотя при этом один всегда оставался Доктором, а второй – всего лишь пациентом. Ни с какой не большой буквы. В лучшем случае со средней. Да и встречались они только в больничных стенах, не считая редких – две, три от силы – случайных встреч на улице, где они не только узнавали друг друга, но и демонстрировали взаимную приязнь.

– Чего так волнуемся?

– Да анализы что-то...

– Анализы, конечно, дело хорошее, только нужно иметь и еще кое-что. Голову на плечах, к примеру. Давай-ка раздевайся и на кушетку. Сейчас посмотрим.

Павел, несколько успокоенный, начал раздеваться.

– До пояса, – подбодрил его доктор. И добавил, обращаясь уже к медсестре: – Приготовь мне там все.

Павел разделся и прилег на кушетку, спиной чувствуя холод, через белую простынку поступающий от желтой больничной клеенки.

– Укольчик вам сейчас сделаем, – пропела медсестра, приближаясь к нему со шприцем в руке.

– Зачем укол-то? – спросил Павел, преодолевая затаенный страх. Уж чего-чего, а показывать свой страх перед женщиной он никак не хотел.

– Чтоб успокоился, – сказал врач, приближаясь. – Ничего, только на пользу пойдет. Или мы уже и уколов боимся?

– Да нет. Если надо...

– Надо, надо.

Самого укола он как-то не почувствовал. Не осталось его в памяти. Может, был, может, не был. Скорее всего, был, просто в памяти не отложился.

– Так где, говоришь, болит?

– Да в желудке вроде. Вот тут примерно, – показал рукой Павел на выпуклость под кожей.

– Ага, ага, – руки доктора потянулись к пупку. – Так уж и в желудке. Все готово? Отлично, отлично.

Павел наклонил голову и увидел, как руки врача раздвигают его пупок. Почему-то вспомнилась виденная по телевизору сумка кенгуру. Только он ведь не кенгуру, у него там ничего раздвигаться не могло.

– Все нормально? Не больно?

– Нет...

Но в то же время его удивление не было очень сильным. То есть оно не переросло в страх. Врач же, он знает, что делать. И к тому же действительно было не больно.

Кожа отошла в сторону, явив на свет красноватую поверхность. Но не мышцы, это точно. И на ней, на этой поверхности, было нечто. Точнее, три нечто. Черные. Два размерами и даже формой похожи на насосавшихся пиявок. Одно поменьше, другое побольше. И явно живые. Но не пиявки. А третье... Третье, размером так с мелкого птенца, тоже черное, имело странную форму тела и, самое главное и поразительное, крыло. Одно. Оно стояло торчком и по форме напоминало не то крыло летучей мыши, но только кистевую его часть, а больше того парус китайской джонки – с перепонками, между которыми натянуто нечто среднее между кожей и паутиной. И еще оно было очень маленьким, хотя и топорщилось, по длине не превышая размеров тела. И это не то росло, не то присосалось к животу Павла.

– Тэк-с, – проговорил врач, взял это нечто рукой, а второй, держа в ней скальпель, ловко отсек черное от красно-бурого. Боли при этом не было.