Сейчас безусловно очевидно, что и стратегическое и тактическое решение оказалось тут правильным. Наступать вдоль турецкого побережья Черного моря мы не могли ввиду полного господства флота противника: после поражения России в Крымской войне западные державы навязали ей унизительное условие, запрещавшее держать военный флот в Черном море; в 1870 году Россия порвала это соглашение, но флот создать не успела. Кратчайшим же расстоянием в глубину страны было оперативное направление Карс — Эрзерум. Здесь не первый раз уже воевали русские и турецкие войска. Почти полвека тому назад Александр Пушкин побывал в этих местах, его «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» дает прекрасное описание тамошней природы, военного быта на горных дорогах и биваках, сцены боев и схваток. Кстати, и способы войны за эти полстолетия существенно не изменились, так что с малыми поправками пушкинские картины могут быть отнесены и к брусиловскому времени.
Всего к началу войны Кавказская армия насчитывала 95 с половиной тысяч бойцов — несколько больше, чем у турок. В горной, труднопроходимой местности и при плохой тогда связи эти силы были разбиты на несколько отрядов. Для наступления в глубь Турции выделялись главные силы — так называемый «основной корпус» под командованием Лорис-Меликова, в нем числилось 52 с половиной тысячи, в том числе и личный состав тверских драгун. Итак, с первого дня войны поручик Брусилов волею судеб оказался в авангарде главных русских сил, поведших наступление.
К ночи 11 апреля офицерам полка стало известно, что завтра начинаются военные действия: Брусилов лично привез эту весть из штаба корпуса, куда его, как и других полковых адъютантов, вызвали для вручения манифеста об объявлении войны. Тотчас же стали готовиться к атаке на пограничные турецкие казармы, стоявшие на противоположном берегу горной реки. Уже в половине первого 12 апреля в кромешной темноте южной ночи Брусилов с отрядом драгун переправился через разбухшую от весеннего половодья реку. В темноте брод теряли, приходилось то и дело плыть на лошадях в ледяной воде. К счастью, обошлось без потерь.
Брусилов шепотом отдавал команды драгунам, тихо окружавшим казарму. Ожидалось, что турки, которые тоже знали о приближении войны, вот-вот откроют огонь. Но все молчало. И только когда один из драгун, знавший несколько турецких слов, громко постучал в ворота казармы, все стало ясно: турки… спали. То ли верховное командование не позаботилось своевременно оповестить свои пограничные части, что началась война, то ли не сработала телеграфная связь, то ли начальник отряда оказался беспечен, но казарма была окружена, и после кратких переговоров все турки сдались брусиловским драгунам без единого выстрела. Молодой поручик был доволен: в первой же операции захвачен весьма важный пленник — командир турецкой пограничной бригады. Брусилов не скрывал своей радости, но опытные ветераны кавказских войн своевременно предупредили: успех его случаен, турки — серьезные противники, они еще покажут себя. Вскоре так и произошло.
Русские войска уже к концу апреля начали охватывать турецкую крепость Карс — основу приграничных укреплений противника. Главнокомандующим Анатолийской армии Турции был Мухтар-паша, опытный в военном деле человек, он понимал, что в открытом бою проиграет русским, поэтому отступил из Карса на запад, к горным перевалам, оставив в крепости большой гарнизон с приказом держаться до последнего. 1-я кавалерийская дивизия первой из русских частей вышла к Карсу. Разведка донесла, что Мухтар-паша только что ушел, поэтому сильный отряд был направлен за ним в погоню.
Брусилов со своими драгунами шел в авангарде. Дорога проходила мимо многочисленных сел, большинство их были армянские. Жители в них открыто и восторженно встречали разъезды русских кавалеристов. Брусилов хорошо запомнил их радостные лица, их приветствия и много позже в мемуарах не преминул рассказать об этом. В церквах звонили колокола, жители выносили на дорогу плоский армянский хлеб, соленый овечий сыр, вино. Но эскадроны торопились, было не до подарков.
Двое суток погони не дали результатов, если не считать нескольких пленных турецких солдат, отбившихся от своих. На третьи Брусилов увидел заснеженные кручи горного кряжа — то был Сеганлугский хребет, за которым и намеревался укрыться Мухтар-паша со своими главными силами. Нужно было поворачивать обратно, люди и кони страшно устали. Обоз и лазарет отряда к тому же отстали. Повернули. Обратно ехали уже медленнее, подгоняемые лишь голодом и желанием поскорее пробраться к своему лагерю. И вдруг за одним из поворотов дороги Брусилову и его товарищам открылось страшное зрелище. Стоял знакомый санитарный фургон их полка и пара обозных двуколок. Лошади были выпряжены и исчезли, а на обочине в лужах крови валялись полдюжины обозников и санитаров. Боже, что с ними сделали! Глаза выколоты, кисти рук отрублены, над некоторыми телами отвратительно надругались.
Это были обычные проделки башибузуков — вспомогательной турецкой конницы, которая набиралась из полудиких горских племен; шайки башибузуков были полный нуль в военном отношении, всегда избегали открытого боя с нашей кавалерией или казаками, но охотно занимались разбоем на дорогах и творили страшные зверства [3]. Они-то и резали мирное население славянских или армянских селений. То был первый случай, когда молодой Брусилов столкнулся с бессмысленными зверствами войны. Он был поражен, ибо одно дело читать или слышать рассказы о зверствах и совсем иное — столкнуться с ними воочию.
Традиции армии, в которой служил Брусилов, были совсем иными. Никогда, даже в дни страшного ожесточения против врага, как, например, в Отечественную войну двенадцатого года, никогда не пятнала себя русская армия расстрелом пленных, зверствами и мародерством. Кровь можно проливать лишь в бою, а в иное время — грех, если то не кровь изменническая, — таков был неписаный, но свято соблюдавшийся закон. Даже к своим казакам, которые вообще-то не прочь были «слямзить» кое-что у противника, в армии относились предосудительно, хоть и хвалили казачью лихость и отвагу в бою. Брусилов всю жизнь оставался верен этим лучшим обычаям нашей армии. Ни молодым поручиком, командиром кавалерийского разъезда, ни генералом равно не совершал он жестокостей к побежденным и насилий над мирным населением.
После окружения Карса часть сил русской армии была брошена на север против крепости Ардаган. От терских драгун был выделен дивизион (то есть два эскадрона), вместе с ними пошел и полковой адъютант Брусилов. Русские войска очень быстро взяли крепость, вся операция заняла не более недели. В послужном списке офицера Брусилова вскоре появилась запись: «За отличие, проявленное в боях с турками 4 и 5 мая 1877 г. при взятии штурмом крепости Ардаган, награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом».
То была первая боевая награда будущего генерала Брусилова. Первая, но не последняя. И поскольку герой этой книги получил за свою долгую военную службу почти полный набор существовавших тогда в России орденов, то здесь самое время сказать хотя бы несколько слов о всей русской орденской системе того времени. Это тем более полезно для читателя, что в русской классической литературе от Пушкина до Чехова постоянно поминаются те или иные награды героев, причем порой эти обстоятельства имеют немаловажное сюжетное значение (вспомним хотя бы хрестоматийно известную «Анну на шее»).
Первый русский орден был введен при Петре Первом в 1698 году — орден Андрея Первозванного. Он стал высшей наградой на протяжении более чем двух столетий, однако получали ее преимущественно особы царствующих династий или крупнейшие сановники. Высшим боевым отличием был орден святого Георгия Победоносца, введенный в 1769 году, подразделялся на четыре степени — им награждались исключительно офицеры и только за непосредственное участие в бою и личную храбрость. Естественно, что заслужить их можно было лишь во время боевых действий. Получить «Георгия» считалось огромной честью для всякого офицера.
