Он закрыл молитвослов и сложил руки над книгой и над ее ладонью, склонил голову и снова прикрыл глаза. Он хотел было сказать еще что-то о прощении, но подумал, что молитвы, которую он читал шепотом, несколько раз убедившись, что дверь основательно закрыта, вполне хватит. Он выполнил свой долг. Может быть, она все слышала. А если нет, то все равно долг он выполнил. Не как сын, а как человек, профессионально имеющий дело с горем и прощанием. Ничего другого дать он ей не мог, не хотел. Наоборот, это она должна открыть глаза и просить у него прощения за то, что выставила его на годы напрасного религиозного ослепления, которое казалось поначалу единственным выходом.
Он знал, что она не верит в Бога. В глубине души он надеялся, что это кривое, истекающее слюной лицо — только парализованная маска поверх живого сознания, которое слышало каждое слово. В этот момент дверь со свистом отворилась. Он медленно поднял голову и открыл глаза, полагая, что это медсестра. Но оказалось, пришла дочь Тура. В кожаной куртке, джинсах и черных полусапожках, с белым пакетом в руке и красным с золотыми звездочками пакетом из монополии.
— Господи, ей стало хуже? Раз вы…
— Нет, нет. Но путь все равно один, — ответил он. — Будем надеяться, что она скоро освободится. И ей не придется вечно лежать в больнице.
— Простите, что я… Просто само выскочило.
— Что?
— Ну, я же упомянула Господа всуе… Я не хотела… Я знаю, что вы…
— Все в порядке.
— Я оставлю здесь вещи. Сбегаю в киоск за пепси. Этот сок на тележке совсем теплый.
Он заглянул в пакеты. Несколько запакованных в белое рождественских подарков и бутылка виски. Как у них все сложится? Тур совсем не привык общаться ни с кем кроме матери. И вдруг — дочь. А с ней все, чего она не знает, не понимает. Бедная девочка, надо ее напугать, чтобы она поскорее сбежала домой, прочь от этой действительности, от которой добра ей точно не будет. А еще ночью около двух звонил Эрленд, совершенно издерганный, вероятно, пьяный, нес какую-то околесицу про карму, возмездие и дурные предзнаменования, что-то о единороге, уследить было невозможно, а на фоне звучало много чужих голосов. Чтобы остановить этот поток, Маргидо рассказал, что приехала Турюнн, поскольку полагал, что Эрленд ни сном ни духом не ведает о дочери Тура. И тут же пожалел о сказанном. На другом конце провода установилась тишина. Потом, помолчав немного, Эрленд стал интересоваться, когда она родилась и на ком был женат Тур. Пришлось выкладывать ему факты, что все случилось, пока Эрленд еще жил на хуторе. Эрленд зарыдал, и Маргидо тут же решил, что это из-за того, что никто ему ничего раньше не рассказывал, и теперь придется отвечать еще и за это. Но когда к Эрленду снова вернулся дар речи, он сказал, что плакал от счастья, неожиданно став дядей. И теперь он уж точно съездит в Трондхейм, раз назревает семейная встреча. Похоже, Эрленд принял что-то посильнее алкоголя, решил Маргидо, раз употребил такое неподобающее для их семьи выражение. Эрленд собирался перезвонить попозже и сообщить, когда прилетает. Маргидо, разумеется, понял, что «попозже» означает завтра утром, но удивительным образом Эрленд перезвонил через полчаса, стоило только Маргидо снова заснуть, и сообщил, что заказал билет на самолет и приземлится в Трондхейме без четверти пять (будто Маргидо собирался встречать в аэропорту брата, скрывшегося двадцать лет назад в неизвестном направлении и не подававшего до сих пор никаких признаков жизни, не считая ужасной открытки, посланной, очевидно, в состоянии измененного сознания). И номер в «Ройял Гардене» Эрленд тоже заказал, все устроил человек со странным именем, которого Маргидо не разобрал, но сам этот человек не приедет. Вероятно, любовник. Маргидо и не знал, что можно заказать билет на самолет и номер в отеле посреди ночи, но, видимо, они там пользовались этим самым Интернетом. У его бюро тоже был свой сайт, фру Марстад устроила все благодаря юному племяннику, разбиравшемуся в этих делах.
Она вернулась. Он встал.
— Сидите-сидите! Я не помешаю.
— Не помешаешь, конечно, но я все равно ухожу. У меня сегодня похороны в час. Много дел. Совсем молодой парень повесился.
— Ой! Бедняга!
— Из-за любви, — уточнил он. — Осталась только коротенькая записка с просьбой его простить.
— Бедные родители.
— Мальчики мало общаются друг с другом, поэтому, когда переживают поражение в любви, считают, что мир рухнул.
— Я плохо в этом разбираюсь.
— Кстати, сегодня прилетает твой дядя. Можешь сказать об этом Туру. Остановится в «Ройял Гарден». Ты, кажется, тоже там живешь?
— Ой! Мой дядя? Из Копенгагена? Но я улетаю… сегодня.
Он стал надевать пальто, ужасно долго с ним возился, делая вид, что не может найти рукав, и все это — чтобы скрыть облегчение.
— Хорошо, что ты приехала, — сказал он, надеясь, что она поймет — это он прощается.
— Может, мне все-таки подождать до завтра? Раз Эрленд приедет. Было бы забавно с ним познакомиться.
Пожалуй, Маргидо не стоило об этом упоминать. В спешке он подумал только, что не придется звонить Туру.
— Ну да, может быть. Но мне пора. Счастливого Рождества.
— Я вчера была на хуторе.
— Это еще зачем?
— Знакомилась с животными.
— Тебя интересуют животные?
— Вообще-то я только что стала совладельцем ветеринарной клиники.
— Так ты ветеринар?
— Нет. Только ассистент. Но выступаю с лекциями и подготовила специальную программу для проблемных собак. Собрала очень много практического материала, так что теперь я совладелец. Тур очень гордится своим хутором. Приятно посмотреть.
— Это не его хутор.
— То есть?
— Матери.
— Но он из вас троих старший?
— Наследник, да. Но хутор никогда на него не переписывали.
— Но ваша мать…
Они оба посмотрели на старуху. Та спала, издавая хлюпающий храп.
— Я думала, — продолжала Турюнн, — я думала, хутор принадлежал вашему отцу. Что его семья…
— Ну да. Но он не в состоянии ничего решить. Решала мать. Отец всегда делал только то, о чем его просили. А всю работу делал Тур. Но хутор не его.
Она уставилась на Маргидо.
— Что вы хотите сказать? — спросила она.
— Только что… очень много здесь неясного. Наша семья не из тех… в которых теплая атмосфера.
— Я завтра еду домой, я же сказала!
— Да я ни на что не намекал… В самом деле, счастливого Рождества. Было приятно…
— И вам того же!
Когда он парковался напротив церкви рядом с машиной фру Марстад, шел снег. Он сожалел о словах, сказанных Турюнн, однако надеялся, что они сделают свое дело, и она постепенно поймет, что в их семье не дарят друг другу рождественских подарков, а хутор Несхов долго не простоит.
Снег валил с такой силой, что казалось, будто фьорд всего в паре сотен метров отгорожен серой стеной. Маргидо обожал эту церковь, одна из старейших каменных церквей в стране, скоро ей будет девятьсот лет. Она стояла на склоне, спускавшемся к фьорду, хотя самое подходящее место было чуть повыше. Но, если верить старинным преданиям, тут было языческое капище, поэтому церковь заложили ниже. Церковь святого Николая на Камнях — звалась она изначально. Но сейчас название почти забылось. Слова недолговечны, никого не заботят ни традиции, ни история.
Благодаря солидному возрасту церкви, Маргидо входил в нее без стеснения. Он входил не в дом Господень, неся ложь в сердце, он входил в историческое здание, хранившее в стенах память о бесчисленных горестях и радостях, о судьбах неисчислимого количества поколений обычных людей. Стол прямо за дверью был уже готов. Маргидо смел снег с плеч, достал из кармана расческу, привел в порядок волосы, загладив их ладонью. На белой скатерти стояла сосновая рамка с фотографией мальчика со светлыми волосами, зачесанными набок. Школьная фотография; казалось, мальчик смущен, вынужденно улыбается под напором фотографа. Улыбка идет не изнутри, глаза смотрят в сторону. Рядом с фотографией подсвечник с незажженной белой свечой, а на другом конце стола чаша для подношений, под которой рукой фру Марстад, старомодным почерком с завитками написано: «Спасибо за вашу помощь молодежному клубу Спундала. От лица родственников». Альбом для соболезнований лежал открытым на первой странице с ручкой наготове. Вдалеке он услышал голоса, в эту же секунду дверь за ним распахнулась, и курьер из цветочного магазина ввалился с охапкой цветов и еще тремя букетами, болтавшимися у него на запястье.
