Вообще одну ее теперь никогда не оставляли. И слава Богу, что было кому позаботиться и поберечь ее: к весне она опять перенесла тяжелую болезнь… Остендские доктора уже готовы были уложить ее в гроб, но врач Аштон Эллис, из Лондона, не допустил до этого.
Узнав из телеграммы графини Вахтмейстер, что Блаватской очень дурно, он, бросив все, тотчас переплыл канал и целую неделю неотлучно при ней находился, за что и поплатился прекрасным местом при Вестминстерской больнице. Он не задумался самовольно бросить службу, чтобы помочь женщине, которую, надо заметить, знал не лично, а только по ее творениям и делу.
В конце апреля (1887 г.) друзья перевезли Елену Петровну в Англию, окружив переезд ее всевозможными заботами, перенося ее в креслах на пароход и в вагон, заранее приготовив для нее прелестную виллу в Норвуде, среди цветущей местности, вполне заменявшей дачу.
Тут закипела работа.
Тотчас же приступили к изданию нового журнала и к образованию особого отдела Лондонского Теософического Общества, под названием Blavatsky Lodge of the London Theosophical Society». В Лондонском обществе председательствовал Синнетт; но теперь местные теософисты находили, что главенство обязательно должно перейти к основательнице общества, и сам Синнетт ее просил об этом. Но она решительно отклонила это предложение, резонно отзываясь, что ей в таком случае пришлось бы бросить «Доктрину»… Она вскоре и без того завалила себя делами, не меньше работая, чем прежде в Адьяре. Своим она писала, извиняясь за короткие письма:
«Вы подумайте сколько у меня неотложного, ежедневного дела! Издавать мой журнал «Люцифер», писать статьи в парижский «Лотос», в нью-йоркскую «Тропу», в мадрасский «Теософист», который без моих статей (Олькотт жалуется) слишком потерял много подписчиков; продолжать второй том «Тайной Доктрины», да поправлять по пяти раз корректуры первого тома; да принимать по двадцати и тридцати человек, ежедневно являющихся за делом и без дела. Ведь тут не 24, а сто 24 часа в сутки не хватит… Не бойтесь: пишу, значит здорова, сравнительно! А то сейчас напишут другие. Вон видели вы на обложке журнала «Лотос» сенсационное заявление, что он издается «sous l’inspiration de H. P. Blavatsky»? А какое там «inspiration»[82], когда некогда в него иногда и слова написать!.. Получаете вы его?.. Я для вас обеих подписки взяла, а третью — для Каткова[83]. Пусть хоть взглянет. Я Каткова просто обожаю за его патриотизм! Молодец! Режет правду. Такие статьи, как его, делают честь всей России. Я уверена, что, если бы родной дядя[84] жив был, он нашел бы в них отголосок собственных мыслей…»
«Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала? — пишет она в другом письме. Это прекрасное название! Lux, Lucis — свет; ferre — носить: «Носитель света» — чего лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому «Потерянному раю»[85] Lucifer стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа. Эасфорос — греков, Люцифер — римлян, ведь это название звезды утра, провозвестницы яркого света солнечного. Разве сам Христос не сказал о себе: «Я, Иисус, звезда утренняя» (Откров. Св. Иоанна XXII ст. 16)?.. Пусть и журнал наш будет, как бледная, чистая звезда зари предвещать яркий рассвет правды — слияние всех толкований по букве, в единый, по духу, свет истины!» В ту же осень открыли теософическую типографию и отдельную контору в центре торгового Лондона, в Сити. Начали, кроме ежемесячного журнала, издавать еженедельные брошюры «T.P.S.» — их краткое заглавие, которое равно может значить «Theosophical Published Siftings» или «Theosophical Publishing Society»[86]. Такое большое дело вскоре обратило на себя внимание даже лондонской прессы и публики, привычных к деятельным проявлениям общественной жизни.
Обратило и духовенство внимание на успехи нового учения и быстрый рост Теософического Общества в Англии. Но надо отдать ему справедливость: оно не позволило себе излишеств, которые сочли возможным индошотландские иезуиты в Мадрасе.
Хотя, по инициативе представителей Эпископальной церкви[87], и произошло в Лондоне несколько бурных митингов, однако прекрасное вполне христианское письмо, написанное Е. П. Блаватской в «Люцифере» под заглавием «Lucifer to Archbishop to Canterbury»[88], прекратило препирательства. Оно доставило, по собственному заявлению примаса[89] Англии, «если не учению теософистов, то его проповеднице», полную симпатию и уважение его…
На многолюдных митингах Теософического Общества нередко бывает духовенство и сама супруга епископа Кентерберийского их посещала.
Вещие видения Елены Петровны не прекращались. В начале июля 1886 года мы были удивлены письмом ее (из Остенда), в котором ома просила дать ей подробности о смерти А. М. Бутлерова[90]. Это письмо было получено в то же время как извещение о его кончине появилось в столичных газетах. Оно было ею писано в самый день его смерти, как известно последовавшей в имении покойного профессора, в Казанской губернии. В июне же следующего года, я, живя в Петербурге, получила от сестры следующее письмо:
«Я видела странный сон. Будто мне принесли газеты, я открываю и вижу только одну строчку: «теперь Катков действительно умер». Уж не болен ли он? Узнай, пожалуйста, и напиши… Не дай Бог!»
М. Н. Катков тогда был в Петербурге, но о болезни его еще не говорили. Однако заговорили недели через две-три, и вскоре все газеты наполнились его именем. Ему становилось все хуже и хуже, пока не наступила развязка: Катков действительно умер! — как было сказано Блаватской в ее вещем сне.
Письмо ее к Н. А. Фадеевой стоит привести здесь. Вот оно в сокращении:
Maycott, Crown-Hill, Upper Norwood.
Августа 5, 1887 г.
«В большом, я, милый друг, горе! Эта смерть Каткова просто в туман какой-то привела меня. Думаю, думаю и сама не разберусь. Ну, «что мне Гекуба и что я Гекубе?»[91]… Ну, поди же! Словно с ним хороню всю Россию… Да, смерть этого великого патриота и смелого защитника многолюбимой мною матушки-России сбила меня с колеи. Обидно!.. Страшно обидно, что вот только появится из ряду вон русский человек — Скобелев[92] ли, Аксаков[93], кто другой — так и прихлопывает смерть в самую нужную минуту. Ведь не подыхает же Бисмарк[94], Баттенберг[95], болгарские регенты или Солсбери[96], и tutti quanti[97], нет? А все наши. Чем был для России Катков теперь только можно видеть и сообразить: вой радостный раздается, из всех журнальных редакций. Только две — «Pall-Mall» и «St. James Gazette» благородно отозвались: какое бы де, бремя с нас не сымала эта смерть, но «желательно было бы, чтоб в Англии нашлись такие два-три патриота, каким был Катков…» «Давайте и нам побольше Катковых, тогда Англия будет лучше преуспевать…» Писала сейчас письмо в редакцию его, надо было! Семь лет ведь работала для «Московских Ведомостей» и для «Русского Вестника»… Хоть, вероятно, и не поверят искренности моей печали, а я писала, что чувствую… Тот не патриот и не русский человек, кто не сознает в эти тяжелые для России дни, что эта утрата для нее незаменимая! Много у России «правителей» да кандидатов на них, но другого такого верного стража ее национальных интересов — нет! И долго еще, может быть, не будет. Господи! Что за несчастие преследует Россию?.. Словно темные силы опутали ее невидимой сетью… И некому теперь более разрушать эти петли могучим, правдивым словом прозорливого патриота!.. Для меня, потерявшей всякую надежду увидеть родную Русь, вся моя любовь к ней, все горячее желание видеть ее торжествующей над врагами, сосредоточивалось и как бы отсвечивалось в передовых статьях Каткова, Кто так напишет, как он писал?.. Кто же теперь, когда и он, и дядя, и Аксаков, и все, все ушли. Кто сумеет разгадать, кто посмеет рассказывать, как он разгадывал и указывал России на козни против нее?.. Пропала Россия!.. Потеряла своего лучшего защитника и путеводителя, своего вождя на поле политики. Да, правда, «закрылось навеки бдительное око патриота», как дракон оберегавшего интересы нации, и лишь теперь поймут чем Катков был для Царя и Отечества. Стало быть был опасным и попадал метко, когда все иностранные дипломаты и пресса дрожали при его имени, — как теперь дрожат от радости, что избавились. Лафа де, нам теперь будет дурачить Россию…».
