— А вообще, просто интересно посмотреть, что будет, когда Брежнев умрет, — рассуждает Леша Ясулович.
Осень. Приезжаешь на дачу одна. Дребезжащее и скрипучее путешествие по маршруту «Каретный — троллейбус «Б» или «10» — метро «Колохозная» — метро «Калужская» — оранжевый автобус, серое шоссе и темная вода речки под мостиком.
В доме пахнет яблоками. Вон их сколько, на веранде весь пол усыпан яблоками, и под старыми черными яблонями лежат. Некоторые, упав, откатываются подальше, под березы. Под березой найдешь яблоко, под яблоней — сыроеги. Тихо и пусто кругом.
Часы остановились. Так, наберем «сто». Ага, «наберем»!.. Телефон отключен. Выхожу на дорогу — спросить у прохожих, который час.
Открываю почтовый ящик. Там сухие листья, паутина и счета за телефон.
Из-за поворота вырывается белая машина. Журавский!
— Так, немедленно к нам! У нас теперь Данила есть! А еще мы видик купили, поехали, посмотрим.
В доме раскардаш. Катя, располневшая, с очередным младенцем у груди. Вином от нее пахнет.
Смотрим какой-то кошмар про маньяка, мажущего лицо кровью сожранных детей. Тут же Ваня и Вася, которые на это совершенно не реагируют — может, уже смотрели?
Вечером долго кричат птицы, устраиваясь на ночлег в ветках.
Осень…
Студенты уезжают собирать картошку, в поля, где ветер поет.
Девушка прибегает из института:
— Я теперь комиссар, бабушка!.. Я комиссар!
— Кто-кто, Анечка? — тревожится старушка, показываясь из-за косяка.
— Да комиссар же! Представляешь, выбрали! Все, завтра уезжаем!
— Что такое, Анечка? Куда уезжаешь? Какой комиссар?
Непонятно, но тревожно.
— Бабушка, ну ты картошку ешь? — Внучка спешно собирается, вытаскивает из шкафа вещи, свитера и теплые носки. — А откуда она берется, знаешь? Ее собирают студенты, осенью, и у студентов есть командир и комиссар! Комиссар — это я, бабушка!
Картошка, комиссар… Бабушка озадаченно вдвигается обратно в свою узенькую комнатку, где горит лампадка и иконы вперемешку с фотографиями родни.
(И я еще не знаю эту девушку, и Костик с ней пока что не знаком. Но уже скоро, скоро… Это самое начало истории, которая теперь превратилась в «Мероприятия для очистки совести». Давно дело было…)
Осень…
В начале ноября позвонил все тот же Алик Лебедев:
— Концерт ко Дню милиции отменили. Это может означать только одно…
Да, так оно и вышло. Все-таки умер.
Но ничего интересного. Траур. Заклеены белыми листами афиши. Флаги с черными ленточками.
Митинг в школе. Некоторые учительницы рыдают навзрыд.
На даче тетя Вика Токарева возмущается, сидя у нас на кухне:
— Звонит этот урод, шведский журналист, мой приятель, и прямо по телефону начинает лезть с вопросами! «Вика, все говорят, что будет Андропов. Ты тоже это слышала?» Я просто не знаю, какое бы междометие мне из себя выдавить, а он дальше: «У нас все говорят, что для вас это очень плохо. Это КГБ. А ты как считаешь?» Я — «бе, ме»… Идиот какой-то!.. По телефону!..
Тогда считалось, что все телефоны прослушиваются, особенно номера продвинутой либерально-демократической интеллигенции. Во многих домах практиковали шутку — ни с того ни с сего снимали телефонную трубку и кричали туда «Слава КПСС» или «Спасибо партии родной!»
Кругом только и разговоров, что про смерть Брежнева и про то, что дальше будет. Взрослые компаниями ходят по аллеям поселка, разговаривают.
Выхожу погулять. Чашка быстро стынущего чая с крошеной антоновкой в руках. В академическом поселке почти все дачи — летние, с печками, и сейчас, в ноябре, поселок пуст. Как красивы черные ветки яблонь с одинокими красно-желтыми листьями! И неубранные яблоки лежат на притихшей перед снегом, грустной Земле Октября.
Страну так называют в газетах. Потому что праздник в ноябре. Чего непонятного-то?
Да, это правда она, она такая — Земля Октября, земля облетевших озябших садов, черных яблонь, темных осенних речек, ягод рябины, тумана и тишины.
Есть ли что-нибудь прекраснее нашего клочка Земли Октября, этой окрестности, околотка, Округи, пролетая над которой, даже самолеты поют задумчиво и протяжно, от любви к ненаглядной земле?..
Можно нажать на рычаг колонки, и с шумом ливанет ледяная, пахнущая, как в раннем детстве во «времянке», вода.
На перекрестке показывается Число, машет рукой. С ним еще двое каких-то — парень и девушка, и Число трогательно держит девушку за ручку.
…
МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ
ВСПОМНИЛОСЬ БАТЮШКЕ ЧЕТВЕРТОЕ
«Мы с Аней приехали к Костику. Потому что у него дедушка умер и на даче теперь вообще никого. Он вышел нас встретить, на повороте с шоссе в его поселок. Мы решили печь картошку на костре, но на улице было холодно, пошли в дом и стали печь в камине.
И вот как-то само собой, вдруг, незаметно, оказалось, случилось, получилось, стало… Стало так, что Аня и Костик разговаривают вдвоем, между собой, а меня рядом как будто и нет вовсе.
Разговаривают и мелят какую-то чушь:
— А ты знаешь, что здесь в лесу течет речка Незабыть?
— Незабыть или Непотерять?
— Может, и Непотерять. А по берегам ее растет ягода обманика…
— А я однажды хотела написать цифрами без десяти восемь, а получилось без ста восьми…
— А ты знаешь, что половина второго похожа на десять минут седьмого?
— Это только если часы со стрелками…
— А я в детстве думал, что облака — вкусные…
Как дети, вообще…
«Тю! — подумал я. — Называется, привез любимую девушку познакомить с другом. Мы с Аней приехали к Костику, чтобы спать вдвоем, потому что больше негде. А тут вот что — ягода Обманика и речка Непотерять».
Я сразу понял, что мне лучше уехать, надо встать и уехать восвояси. Но сидел как дурак на кожаном диване времен культа личности, пялился в огонь и ждал, что Аня захочет лечь спать.
И в конце концов, все легли спать в разных комнатах, а утром надо было уезжать, и мы втроем пошли на автобус. Костик надел кожаное, «комиссарское» пальто своего дедушки. Взял фотоаппарат и то и дело мимоходом фотографировал то кисть рябины, то поворот шоссе за мостом, то речку.
Когда подошел автобус, я пропустил Аню вперед и сказал, что позвоню ей, она уехала, и мы с Костиком остались на остановке и молча перешли шоссе и пошли обратно по пустой дороге. Я хотел сказать ему… Поговорить с ним… Что сказать? «Так нечестно»? Или: «А как же я?» Мы шли и молчали, а приближаясь к мосту, Костик сказал:
— Ну что, Командир? Давай, что ли, стреляться?
И свернул в лес, поминутно щелкая фотоаппаратом.
— Становись, Командир, под дерево. Вот.
И он стал «прицеливаться» своим «Ломо».
— Ты на ней женишься? — спросил я.
Потому что на ней надо жениться, она хорошая и серьезная, она всю картошку ухаживала за мной, потому что я, пень, все время болел то животом, то простудой, а еще Командир называется, позор вообще, и она меня лечила и выручала, прикрывала, как могла, я бы совсем без нее пропал, без своего Комиссара, она хорошая, и у нее смешной нос валенком, и светлые волосы пахнут какими-то маленькими птичками, правда, я понятия не имею, как пахнут птички, но точно знаю, что как светлые волосы Комиссара.
— Женишься ты на ней или нет?!
Костик щелкал фотоаппаратом, пятясь от меня все дальше, в глубь леса.
Тогда я крикнул:
— Ты как вообще жить дальше собираешься?
Потому что я уже знал про его похождения. И Зоя Константиновна просила меня с ним поговорить.
Он отошел еще подальше, повернулся и пошел прочь.
А я домой уехал…
Давно так все это…»
