Я на секунду замешкался.

- Эван.

- Красивое имя, я Энн.

- Зачем тебе это надо?

- Что именно?

- Говорить обо мне?

- Ты всё равно не поверишь. Давай я тебя угощу чем-нибудь, а ты просто поболтаешь со мной, совсем чуть-чуть? Ок? – Она улыбается, но это какая-то пустая улыбка, будто кукольная, - Я не обижу тебя, не бойся.

Я нехотя сажусь обратно, от неё исходит тепло, но она ненастоящая, будто нечто каменное облачено в живую плоть.

- Ты куришь? – она смотрит на пачку в моей руке.

- Пока ещё не знаю.

- Я балерина, правда, плохая из меня балерина, но не могу жить без этого.

- Мне не интересно, - я отворачиваюсь и смотрю в окно, на улице крапает дождь, а туман так и не рассеивается.

- Ты прав, тебе не должно быть интересно, ведь это я подсела к тебе. Не хочешь рассказать, что тебя так гнетёт? Ты такой молодой, сколько тебе лет?

- Это допрос?

- Нет, мне просто хочется знать.

- Восемнадцать.

- Ты очень закрытый, значит, тебе есть, что скрывать, не бойся меня, я просто тень, сегодня ты видишь меня, а завтра меня уже не будет.

- Как поэтично, сейчас расплачусь.

- Не будь таким занудой, Эван, я вижу, ты хороший парнишка.

- Это обманчивое впечатление, ты всё выяснила, что хотела? Я могу идти?

Она наклоняется ко мне через стол.

- Давай прогуляемся?

- Вот ещё чего, я тороплюсь.

- Куда?

- Не твоё дело!

- Значит, не торопишься, я знаю, что тебе хочется побыстрее отделаться от меня, обещаю, очень скоро я исчезну, позволь немного понадоедать тебе?

- Нет, - я встаю и спешно направляюсь к выходу, на улице сыро и многолюдно. Почти у угла здания Энн догоняет меня, вот прилипла, так прилипла!

- Да, что тебе надо? Я поговорил с тобой уже, отвали!

- Я пойду рядом, ты такой милый.

- Да, уж, очень милый, нечего сказать, ты ко всем так клеишься?

- Нет, только к тем, кому есть, что рассказать.

- Мне нечего тебе рассказывать, иди, доедай свой салат! – я пытаюсь идти быстрее, но она не отстаёт.

- А я вижу, что ты лжёшь, ты так молод и так красив, но при этом ты странный, и ты страдаешь.

- Ты священник, хочешь отпустить мои грехи?

- Не вредничай, я же не мешаю тебе, просто иду рядом, - она снова улыбается.

- Господи, тебе, что никто не говорил, что люди настоящие чудовища? А, вдруг, я маньяк и могу убить тебя? Что тогда?

- Тогда я умру!

- Ну, ты дура! Не в своём уме явно, я говорю, отстань от меня, у меня нет настроения знакомиться, с кем бы то ни было!

- Мы уже знакомы, забыл? Я знаю, что ты Эван, а я Энн.

- Хорошо, ты, что будешь так идти за мной до самого дома?

- Возможно, а возможно и нет, всё зависит от того, получу ли я то, что хочу.

- Да, ты совсем спятила? Ты даже не сказала, какого хрена тебе вообще надо? Поговорим, да поговорим, о чём мне с тобой разговаривать? О твоём балете, что ли? Мне это не интересно!

Дождь усилился, и уже отчётливо стучит по крышам и листве деревьев. Мы пробираемся сквозь толпу, спешащую по своим делам и на работу.

- Нет, я хочу говорить о тебе, хочу знать, что заставляет тебя быть таким хмурым?

- Плохая погода.

- Ну, прекрати, ты же не хочешь, чтобы я таскалась за тобой весь день? - Она хватает меня за запястье, я морщусь от боли, чувствуя, как под повязкой раскрываются чуть подсохшие раны, и разворачивает к себе лицом, - Или хочешь? – её губы прикасаются к моим, я не успеваю понять, что происходит, как она уже обнимает и целует меня. Мне страшно, это не просто странная девушка, это сама смерть целует меня, кукольная смерть, заточённая в теле хрупкой балерины. Я отталкиваю её.

- Ты, что творишь?

- Просто поцелуй, многие были бы ему рады.

- Я не многие, отвали нахрен!

Она снова силой притягивает меня к себе, я не знаю, почему, но мне тяжело сопротивляться ей, обеими руками держит мои запястья и целует под проливным дождём. И весь мир вторит этому безумию, толпа обходит нас, я чувствую, как намокают от крови бинты, ещё чуть-чуть и она начнёт сочиться по пальцам из-под рукава куртки.

- Тебе больно? – шепчет Энн, глядя прямо в глаза, - Ты морщишься от боли, я вижу.

- У меня порезана рука, - я аккуратно освобождаю свои руки из её хватки. Левая уже вся в крови, она замечает это.

- Ты резал вены?

- Нет, просто баловство, не более.

Она аккуратно убирает, прилипшие к моему лицу волосы, вытирает большими пальцами мой потёкший макияж.

- Какой ты красивый, прямо, как это день, не бойся меня, я не отниму у тебя твою боль, она только твоя.

- Я не хочу ни о чём говорить…

- Я знаю, мы можем просто помолчать, - она снова целует меня, от неё пахнет чем-то тёплым и сладким, как запах горячего мёда и корицы, это запах мёртвой зимы, запах огня, неживой запах, но при этом манящий и дурманящий. И я падаю в эту бездну, забыв всё на свете. В этот момент только вспышки света заставляют меня хоть как-то реагировать на происходящее, в первом сполохе золотого света, я вижу её лицо, склонившееся надо мной в моём номере мотеля. Со следующим блеском, я вижу потолок, и грающие на нём тени и блики, и меня снова уносит куда-то, как в наркотическом дурмане. Это мандариновый цвет, цвет болезненно-сладкий. Мне кажется, ещё одна вспышка возвращает мой голос, по крайней мере, я начинаю его слышать, это мой стон. Мне хорошо? Наверное, ведь это мой голос или голос Стэнли? В какой-то момент мне кажется, что рядом со мной мёртвая балерина, в рваной грязной пачке и c окровавленным горлом, она улыбается, её кожа ещё теплая, но уже твердеет. Я пытаюсь закричать, но не могу, голос снова пропал. А, это всего лишь наваждение, нет мотыльков, нет света, нет ничего, кроме мрачного света из окна дешёвого мотеля, шума машин за окном и её соломенных волос… нет ничего,… зачем я это делаю? Что со мной? Почему это мёртвое существо в обличии хрупкой танцовщицы манит к себе? Я снова забываюсь, на этот раз долгожданным сном, после стольких дней мучительной бессонницы я засыпаю, увижу ли я кошмары? Или они отступили, уступив место безумию медового цвета? Я не знаю, но мне хочется умереть сейчас, в этой сладкой неге, без боли и воспоминаний, в пустоте…

40.

Я открываю глаза, мне кажется, свет причиняет мне боль, дышать трудно. Воздух холодный и сырой, окно открыто, между створками бьются мотыльки и комары. Сколько времени прошло? Рука до сих пор болит. Это был сон? В комнату льётся лунный свет, мягкий и мёртвый. Опираясь на локти, я приподнимаюсь на кровати. Она сидит на подоконнике, прикрытая только своими распущенными волосами.

- Ты долго спал, - её голос скользит по старой мебели, заставляя моль шевелиться в шкафах.

- Зато я наконец-то выспался, - я хочу встать, но у меня кружится голова, я не ел несколько дней.

- У тебя весь пол в ванной в запёкшейся крови.

Я невольно смотрю на руку, весь бинт пропитался насквозь и присох к ранам.

- Да, тут хреновый сервис, зато дёшево.

- Помогает?

- Что?

- Боль?

- Смотря от чего.

- От бездны?

- Мне да.

Она спрыгивает на пол и ложится рядом со мной, трогая пальцами кровавую корку на моих бинтах.

- Мне тоже, только чужая. Я отнимаю часть её и понимаю, что жива, хотя мне как-то слабо верится в это. Дышу, хожу, смеюсь, танцую… я ли это?

- Ты странная.

- Ты тоже, - Энн наклоняет голову, её глаза блестят при лунном свете, как два светлячка, - Кого ты потерял?

- Ты о чём?

- Я вижу тебя насквозь, как куколку шелкопряда, внутри тебя сидит нечто огромно-страшное. Кто же умер так неожиданно, породив это?

Тишина… такая же густая и едкая, как кровь.

- Я сам…

- Но, ты же здесь?…

- Это не я, это твоя грёбанная бабочка, которая вылезла из куколки, иногда я не знаю, кого ненавижу больше: всех тех, кто убил меня или себя самого?! – я закрываю глаза, чувствуя подступающую тошноту и холодный пот. Слабость… такая же необратимая, как пустота…