- Я тебя нравлюсь, милый, или ты просто любишь со мной разговаривать? – прошипел я сквозь зубы. Все были ошарашены первым моим действием, а второе привело их во временную панику, они пытались оттащить меня в сторону. Митчелл, крикнул, что сейчас врежет мне, и я разжал хватку.

- Я ухожу и больше не вернусь, теперь я другой, забудьте, что у вас был такой друг Стэнли, его больше нет! Я Эван Брайт, - развернулся и направился к выходу, потом остановился и посмотрел на их изумлённые лица, - И, кстати, да, я гей, а Мик целуется просто отвратительно, тренируйся, дружище! – И ушёл.

Не буду скрывать, что они потом заваливали меня сообщениями и звонками, везде было одно и то же: «Что случилось?», «Да, ты что, сволочь, я из тебя дурь выбью!». Я улыбался, видя их реакцию, они испугались, это было проявление страха. Пару раз я встречал Митчелла, идущего на противоположной стороне улицы, но он не заметил меня, и, слава Богу! Я знал, что рано или поздно, они наткнуться на меня, и захотят взять реванш за свою позорно-трусливую реакцию, поэтому твёрдо решил, что нужно быстрее убираться отсюда. И вот сегодня этот долгожданный день настал: вещи собраны, татуировка доделана и саднит, как чёртовы шрамы при порезе, есть немного денег, волосы идеальны, макияж тоже. Валить отсюда, нахрен! – девиз звучит в голове, я предельно ясно понимаю, куда и зачем я бегу. Я потерял столько драгоценного времени, терпения больше нет. Сегодня ночью, я сбегаю…

36.

Я Джей Рэйн. Я никак не могу взять в толк, как так вышло, что Ники теперь остаётся у меня почти каждую ночь? Иногда я вышвыриваю его, чтобы он шёл домой, но чаще всего при моей попытке выставить его, он начинает липнуть ко мне. Что я могу поделать? Он стал умнее, перестал давить на жалость, стал почти таким, каким мне бы всегда хотелось его видеть, научился не мешать мне и доставлять удовольствие. Он нравится Сиене, мы пару раз делали это втроём. Не могу сказать, что это стало для меня каким-то открытием, но было неплохо. Я заметил и внешние перемены в Ники, он начал выражать свою сексуальность более явно, более откровенно, вся эта облегающая одежда, выражение лица, жесты. Так же я почувствовал, что ревную его к другим парням, к его высказываниям о них. Я изо всех сил стараюсь казаться хладнокровной скотиной, но когда вижу его большие глаза, когда он прижимается ко мне, словно ища защиты, я не могу оттолкнуть его. Подобное наваждение пугает меня. Мне нельзя переступать грань, за которой я буду человеком со слабостями. Любые чувства и привязанности – слабости. Я бы хотел относиться к нему так же, как к Сиене, но не могу, это другое… что-то более сильное. Страсть, смешанная с какими-то болезненно-человеческими чувствами. Даже сейчас, когда я стою перед зеркалом и пытаюсь побриться, его руки трогают мои волосы на затылке. В другой раз, я бы пришёл в бешенство, но сейчас мне так нравятся его прикосновения и то, что он рядом.

- Тебе не пора на учёбу?

- Нет, у меня каникулы, ты забыл? – его голос тихий и приятный.

- Мне надо кое-куда съездить, иди домой, увидимся позже.

- Хорошо, - он послушно отступает. Я вижу в зеркале выражение его лица, он не очень-то рад, но слушается. Хороший мальчик! С каждым днём всё лучше и лучше, я даже начинаются побаиваться его послушности. Куда подевался тот эгоистичный подросток, вечно требующий к себе внимания?

Я умываюсь и выхожу в комнату. Ники уже собрался и идёт мимо меня, не смотрит, не надоедает, не пристаёт, просто проходит мимо и якобы невзначай касается меня пальцами. Это настоящий удар током, я хватаю его за шею сзади и разворачиваю к себе.

- А сказать «пока» не хочешь?

- Пока, Джей, - он шепчет на выдохе, глядя прямо мне в глаза. Дерзко, нагло, и это меня цепляет. Я целую его, сильно сжимая в объятьях, а потом отстраняюсь.

- Молодец, а теперь проваливай!

И он уходит. Как так вышло, что именно я останавливаю его? Что именно я хочу схватить его, хочу видеть? Не хочу даже думать об этом. Главное, что сейчас мне хорошо, я даже заметил, что желание надраться до полуобморочного состояния меня не преследует довольно давно. И ещё, на днях я позвонил Энн, обнаружив её телефон у себя в штанах, написанный на мятой салфетке. Понятия не имею, зачем я это сделал, но мы проболтали часа три, я говорил о своём желании трахнуть её, а она делал вид, что не слышит меня и продолжала вытягивать из меня куски моей прошлой жизни, один за другим. В какой-то момент моё сердце сжалось до предела, мне казалось, что если я не пложу трубку, я расплачусь, глупость, правда? Я чуть не зарыдал от того, что почти впал в гипнотическое состояние, погрузившее меня в те страшные дни. Но я удержался, я проглотил вставший в горле ком, и отвечал ровно, без эмоций и старательно удерживал интонацию в голосе. Что она делает? Зачем ей это надо? Почему она хочет возвращать меня к боли снова и снова? Я положил трубку и поклялся больше никогда ей не звонить, но признаюсь, мне стало легче, словно я не был виноват в том, что случилось много лет назад. И мысли о том, что я жив, а Эван умер, вмиг растворились, от них не осталось и следа, даже намёка. Может, это заслуга вовсе не Энн, а Ники? В любом случае, я перестал терзаться, могу предположить, что временно, но всё же. Я не был на могиле Эвана уже почти две недели, и меня туда не тянет, я теперь боюсь этого места. Мне так хорошо, не хотелось бы опять впасть в депрессию и заливать её алкоголем. Я собираюсь сделать все свои дела и пойти немного отдохнуть, мне надо привести мысли в порядок. Не хочу видеть никого из знакомых…. Я превращаюсь во что-то такое, что мне не нравится, не хочу быть чувствительным, мне нужна боль, холод, я буду тем, кем стал за долгое время, я не хочу, чтобы из меня вытаскивали чувства, которые делают меня слабым. Такая глупость переживать из-за прошлого, такая глупость привязываться к подростку и такая же безрассудная глупость говорить о своих слабостях с незнакомой девушкой. Признаю, меня втянули в непонятную игру, я уже погряз в ней и сам почти не нарушаю правил. Но сегодня я постараюсь исправить ошибку, сделавшую меня чувствительным придурком!

37.

Меня зовут Энн Мур. Никогда не думала, что буду сидеть перед окном в 22 года и думать о том, как мне хорошо одной. Я люблю дождь, есть что-то в нём сказочное, последние дни он постоянно идёт здесь. Я люблю одиночество и своего кота. Больше никого у меня нет, вернее, конечно же, есть, есть мои родители за стеной, которые настолько заняты собой, что порой не замечают моего отсутствия. Я собиратель душ, так я называю сама себя. Я обожаю вытягивать из людей их потаённые страхи и желания, мне кажется, только это даёт мне сил жить дальше. Нельзя сказать, что меня не посещают суицидальные мысли, они не просто посещают, они живут во мне постоянно, прорастая в глубину сознания. Я могла бы лучше чувствовать жизнь, могла бы радоваться ей, но я почти забыла, что это такое. Вся она, её смысл в танцах, до изнеможения, до боли, до кровавых мозолей. Шаг, ещё шаг, поворот, ещё шаг. Я теряюсь в отражении зеркал, как хрупкая кукла. Я балерина, я могла бы стать лучшей балериной, я так стремилась к этому, быть самой-самой. Быть первой, примой. Мои волосы, мои сны, моя страсть, всё было там, в студии, в этом запахе деревянного пола, в невыносимой ноющей боли в мышцах, в растяжениях и волосах, собранных в пучок. Так упорно ещё никто не шёл к своей цели. Какая она моя цель? Какая она была? Мне казалось, что ещё одно па, ещё один поворот, фуэте и я там, на другой, недосягаемой стороне. Но снова и снова мне приходилось догонять и обгонять тех, у кого это выходило лучше. Я жила, жила до того дня, когда меня уронили с высоты человеческого роста, я сломала бедро. Невыносимая боль и месяц в гипсе, я думала, умру от ожидания. Мне просверлили ногу, чтобы выпрямить кость, я с ужасом смотрела на эту уже почти чужую конечность. В больнице повторяла все движения, в голове, скоро открытие сезона, я должна всё знать, лишь бы моё тело не подвело, лишь бы быстрее мышцы пришли в норму. И вот этот день настал, мне сняли гипс, и что я узнаю, теперь в моей ноге металлический штырь, что моё колено плохо гнётся, что мне больно даже вставать, не то, что ходить или танцевать. Я со слезами на глазах пошла на премьеру сезона, плелась, как потерянная, еле переставляя ноги. Ненависть в моём сердце вспыхнула к своей слабости и к тому человеку, что уронил меня. Сейчас он был на сцене, держал другую девушку так легко и непринуждённо, а меня покалечил! За что мне это? Тогда я решила, что если не буду танцевать, то не буду жить. Не буду и всё тут, зачем мне эта жизнь, если в ней не будет балета? Мне понадобилось ещё два месяца, чтобы осознать, что это не конец, что я всё равно буду танцевать. И я вернулась. Но, кто я теперь? Все смотрят на меня с жалостью. Худая, бледная и стискивающая зубы от судорог. Я не балерина, я сломанная кукла с чердака. Моя преподавательница жалеет меня, она понимает, что мне не жить без балета, и ей страшно за меня. Врачи запретили мне танцевать, сказали, что через пару лет я не смогу ходить, если не брошу, а при повторной травме могу стать инвалидом и того раньше, но кто они такие, чтобы отнимать мою мечту? Я до сих пор не вышла на сцену, меня не ставят даже на последние ряды. Но я не сдамся. Я растеряла всех друзей, потому что из жизнерадостной девушки я превратилась в угрюмую и злобную. Но ждал меня ещё один удар, у моего отца нашлась вторая семья, и у него есть другая дочь. Она гораздо младше меня. Моя мать не разошлась с ним, я не знаю почему? Я презираю её за слабость, презираю за то подобие счастливой семьи, что мы корчим на людях, презираю эти семейные ужины, после которых отец бежит в другой дом, к другой женщине. Мы не нужны ему, а я не нужна вообще никому! И вот, мне уже 22 года, кто я и что я? Я смотрю на свою измятую пачку, надену ли я её когда-нибудь? От этих мыслей мне больнее, чем от тех судорог, меня душат слёзы. И лишь одна отрада – боль других, меня заставляет дышать, я понимаю, что есть истории страшнее, мучительнее, злее. Я не знаю, как нахожу этих людей, может, это они находят меня? Может, это я, как маятник, маню их в темноте. Я поглощаю их воспоминания и боль. Я записываю в свой дневник их слёзы, их страдания и перечитываю, как поэмы на ночь. И вот не так давно я встретила одного парня по имени Джей, его история написана последней. Он не очень хотел говорить со мной, но позвонил сам. Его слабость в его прошлом, которое он не может отпустить, винит себя и сам себя поедает изнутри, думает, что сильный и злобный, а сам ломается, будто фарфоровая кукла от одного имени. Я хочу помочь ему, хочу вынуть его душу и заменить новой, хочу, чтобы он жил дальше, оставив мне свою боль. Он сопротивляется, я это чувствую, и вряд ли откроется мне полностью, он не хочет быть ДРУГИМ. Ему нравится быть скотиной. Я знала, что нужна ему для разового развлечения, но я буду его маленьким демоном, сломанной куклой балерины со страшными шрамами, в испятнанной кровью пачке и стёртых пуантах. Я буду напоминать ему, что он живее меня, что он лучше и что он не сволочь! Зачем мне это надо? Чтобы самой жить, чтобы не быть куклой-марионеткой, меня подвесили на штырях, просверлив мне кости, но его боль заставила меня двигаться, и я не отпущу его. Я даже чувствую, как начинаю скучать по его голосу, хотя мы говорили после нашей встречи всего лишь один раз. Я каждый вечер, когда еду домой в автобусе после тренировки и провожаю фонари, думаю о том, что он смотрит в подобное окно и видит тот же дождь. Думаю, что он дышит тем же воздухом. О, как он красив! И как бессердечен, но его дрогнувший в трубке голос заставляет меня желать его душу ещё больше. Такую светлую и истекающую кровью, душу, полную боли и нежелания что-то менять. Он всегда будет бежать от себя, как и я. И это страшно, мы оборотни наоборот, мы превращаемся из хороших людей в гадких. И мы так нужны друг другу. Сегодня я снова запрусь в своей комнате и буду смотреть на дождь, на то, как гроза пожирает небо и крыши домов. Я буду много думать, перебирать крупинки пепла моей мечты, буду думать о нём…