Заходили врачи, брали анализы, колдовали над ней и бодрили оптимистичными речами. С Ладой общалась только по телефону и то вымученно. Лада предлагала привести к ней Веронику, но Роза всегда отвечала одно и то же:

– Зачем? Мы друг для друга чужие люди, наше родство только в свидетельстве о рождении. Рвать ей душу, показывать умирающую мать – это жестоко. Она была лишена живых, энергичных родителей только потому, что так хотела моя мать. Всех сделала несчастными и, наверное, теперь удовлетворена. Не надо приводить Веронику, пусть она запомнит меня красивую и в фаворе. И не надо мне больше звонить – все, что можно, ты уже сделала. Живи спокойно.

Врачи предлагали Розе обезболивающее и успокоительное, но она отказывалась. Ей хотелось все время быть в сознании. Возле кровати на тумбочке стояла урна с прахом Ивана. С ней она здоровалась утром, разговаривала днем и прощалась на ночь. Правда, там не было его сердца – его извлекли перед кремацией. Аппарат дорогой, может, еще кому-нибудь пригодится. Кто знает, сколько еще на свете бродит бессердечных мужчин?..

После разговора с Розой Ладе ненадолго показалось, что все встало на свои места. Вероника к маме уже не рвалась, поняла, что между ними огромная пропасть времени. Теперь ее семьей был дом Лады и Максима Михайловича. В доме была своя комната и любовь.

Дела в бизнесе шли отлично, и Тузов решился увеличить сеть «круассанных». Сочи замечательно подходил для этих целей, к тому во время Олимпиады в город нахлынет куча народа и уличные кафешки будут облеплены посетителями. Управлять кафе Тузов предложил Харламору. Парень давно мечтал вернуться в бизнес и с большой радостью принял предложение Максима Михайловича. Опять-таки авторитет в криминальном мире поможет в работе. А там, глядишь, и в депутаты...

А Лада все же чувствовала себя виноватой. Вроде правильно сделала: спасла девочку и ее маму от ирода окаянного, нашла убийцу Ивана, чтобы очистить совесть перед Розой. Но элемент незавершенности точил ее душу. Она точно помнила из школьной программы, что нельзя ничего знать до конца и нет абсолютной истины, но все же...

Ладу пугало и одновременно интриговало собственное участие в чужой судьбе. С той поправкой, что ее видение и есть правильное. И все должны следовать ему, как истине в последней инстанции. Навязчивая идея соединить несоединимое и примирить заклятых врагов была не чем иным, как обсессивно-компульсивным расстройством психики, проще, неврозом. Если некоторые в этом состоянии «стерилизовали» квартиру или по двадцать раз проверяли, закрыта ли дверь, у Лады это проявлялось в «стерилизации» чужих отношений, в чрезмерной личной ответственности перед другими.

Именно от невроза лечили Ладу Корш в пансионате для заслуженных работников искусств. А поскольку все творческие люди слегка «сдвинутые» – болезнь Лады рассматривалась как легкая, не требующая постоянного пребывания в стационаре.

Недолеченная Лада вышла замуж за главврача без медицинского образования Тузова, и вместе они создали крепкий, нерушимый союз двух пылких и энергичных сердец.

– Давайте хвалите меня! – мысленно повторила присказку мужа Лада и крепкой рукой набрала номер Харламора.

Когда по новостям сообщили об очередном теракте, Роза встрепенулась и, страдальчески подняв брови, приготовилась скорбеть вместе с народом. Ей было искренне жаль этих несчастных людей, которые еще утром собирались на работу, доверчиво садились в метро и думали о делах, любимых, бытовых проблемах или вообще ни о чем не думали – досыпали, вися на поручнях.

– А ведь со мной ничего не может случиться, – была первая мысль, которая пришла Розе в голову. – Я в пансионате для больных стариков, и никому мы не нужны даже в качестве жертв.

Второй мыслью было, что Ивана уже нет в живых, поэтому волноваться за него не стоит. Тут фарисейская скорбь пролилась слезами, и Роза подумала, какой она чувствительный и добрый человек.

Позвонила дежурная. Спросила, примет ли Роза Витальевна посетителя. Эмоции Розы в тот момент сосредоточились в районе гортани, поджимали горло состраданием и великодушием.

– Пусть поднимется, раз пришел...

В квартиру значительно постучали.

– Открыто! – позвала Роза.

Если бы в комнату зашел Каменный гость из одноименной оперы, не имевший широкого успеха в «Гранд-театре», Роза удивилась бы меньше.

– Здравствуй, Оксана!

Мать всегда называла дочку по имени, минуя псевдоним. И в этом тоже проявлялся ее непростой характер – сделать по-своему. Оксана Симбирцева с детства ненавидела свое имя (как кошку подзывают «кс-кс»), но мать упорно называла ее, как написано в метрике, Оксаной. Псевдоним игнорировала, говорила, что имя навязывает характер, а имя Роза принадлежит дамам лукавым и обольстительным, что не приветствуется. А по древним преданиям – вообще символ смерти, цветок загробного царства. И ведь выбрала из всех определений самые негативные! Розу еще называют и милосердной, и гостеприимной. Но мать четко гнула свою линию. И так во всем.

– Здравствуй, Оксана!

Были в этом приветствии и укор, и обвинение, и агрессия, и непрощение. Так умела сказать только она – дорогая мамочка, единственная из ныне живых родственников.

«Откуда она взялась?» – тут же подумала Роза, и ей захотелось исчезнуть под одеялом навсегда.

– Может, предложишь матери присесть? – сразу «наехала» пожилая женщина и, не дожидаясь приглашений, с кряхтеньем и вздохами воссела на стул.

Прошло восемнадцать лет с тех пор, как они виделись последний раз. Но извечное чувство вины возникло, словно и не исчезало. Вину Роза, видимо, впитала с молоком матери. Априори она чувствовала, что все и всегда делала неправильно, позорно и недостойно мамочки. То, что Роза всю жизнь мать «вгоняла в гроб и уничтожала своим поведением», девочка усвоила уже с юности. Поэтому плавала в чувстве вины, как в околоплодных водах.

И лишь когда Роза стала жить самостоятельно, она почувствовала себя личностью и полноценной женщиной, а не чьим-то придатком.

Обезличивание «придатка» никак не вязалось с глубоким внутренним миром матери. Человеком она всегда была образованным, интересным, энергичным и компанейским. Но как только речь заходила о Розе, точнее, Оксане, мать становилась мрачнее тучи и старалась закрыть тему, словно речь шла о серийном маньяке или изменнице родины.

Чтобы сохранить остатки здравого рассудка и больше не пытаться объяснить себе, откуда берутся эти чудовищные метаморфозы, Роза пошла на все условия матери. Захотела отобрать внучку? На, забери! Только чтобы тебя больше не видеть. Не хотела больше общаться? Отлично – дольше проживу.

«Ну почему она появляется всегда в самый неподходящий момент?! – думала Роза, невидящими глазами глядя в экран телевизора. – Много лет назад она заявилась к нам с мужем домой и застала его с любовником. Тогда моя жизнь рухнула первый раз. Потом она забрала мою дочь и увезла в неизвестном направлении. Теперь она появляется, когда со смерти Ивана прошло совсем немного и у меня ослаблен иммунитет. Пришла добить? Ведь наверняка знает обо всем... »

Мать сидела, откровенно разглядывая обстановку и Розу.

«Да, детка, в плачевном состоянии находишься, – думала мать, – так я и предполагала. Ничего хорошего не будет у того ребенка, который не уважает своих родителей. Как пошла по наклонной – так и прикатилась под горку. Живет в богадельне на казенных харчах, кому нужны старые артистки? Только родным нужны! А когда на родных наплевала и даже куклы ребенку за столько лет не прислала – чего ждать? Жила недостойно и помрет, как Иван, родства не помнящий. Жалко девку, хорошая в детстве была, послушная... Ээ-хх, да что уж тут говорить... »

Мать долго рылась в сумочке с висящими клочками дерматина по бокам, нашла платок и многозначительно промокнула глаза.

– Чай будешь? – блеклым голосом спросила Роза, чуть приподнявшись с кровати.

– Лежи, обойдусь, – отвергла любезность мать.