Разумеется, чужие чужих не любят.

— Но с младенцем мы не сможем постоянно гулять, — предупреждает Петушок.

— Ладно, как-нибудь договоримся.

Спрячемся в шкаф.

23 марта

Во что я верю? В сны. В последнее время мне снился Господь Бог.

Переваренная еда кружит по организму, питая клетки. Отдельные порции достанутся тем частям тела, которые больше всего изголодались по витаминам и энергии. Ее вберут в себя мозг и печень, по трубочке пуповины она поплывет к Поле. Однако питательный обед по недосмотру попадает из желудка мне в горло. Стискиваю зубы — нет, сдержусь. Ниже, в пищеводе, начинается тяжкая, пролетарская работа метаболизма, надеюсь, не требующая утонченности. А если нет? Вдруг рука или нога обладает сформировавшимся изысканным вкусом?

24 марта

Визит в поликлинику. Акушерка засовывает в видеомагнитофон три кассеты с фильмами о материнстве и уходит к себе в кабинет.

Первый фильм. Роды.

Женщины страдают с тихими стонами. На них беспомощно, с идиотскими физиономиями взирают мужья. Отличный фильм. Без криков, характерных хлюпающих звуков, разрезания промежности. Я видела аналогичный польский — кровавый ужастик. Что-то среднее между резней и восстанием. Шведская картинка — спокойная, нейтральная, как и вся эта мирная протестантская страна. Роды — это тяжелый труд, а вовсе не геройский подвиг или католическое мученичество.

Второй фильм, норвежский. Кормление грудью.

Поляки начали бы с Мадонны. Скандинавы — с пейзажей. Минут десять — виды фьордов, лапландка с санями.

— Почему снято в Норвегии, а не в Швеции? — спрашиваю я Петушка, разглядывающего любимую мерзлоту.

— Норвежские бюсты самые лучшие, — со знанием дела сообщает тот.

У него тоже неплохой. Если бы мне сделали кесарево сечение, Петру пришлось бы побрить торс. Пока мама находится под наркозом, новорожденного прикладывают к папочкиной груди. Чтобы малыш учился сосать.

Третий фильм. Об общении с младенцем.

Ошеломленные родители глядят на космического пришельца — роскошного, красивого, словно спилберговский Инопланетянин. Контакт с иными цивилизациями устанавливается с помощью чмоканья, поглаживания и смены пеленок.

Возвращаемся к акушерке. Она измеряет меня, слушает: все в порядке. Роды 7—10 апреля. Спрашиваю, можно ли посмотреть на УЗИ Полину мордочку.

— Лицо? — искреннее удивление.

— Лицо. — Может, я перепутала шведские слова и получилось «самокат»?

Поля отвернулась. Лежа под аппаратом УЗИ, размышляю, что же хотят увидеть другие матери. Пятки? Пуповину? Они прошли научную подготовку и в состоянии восхищаться анатомией как таковой?

— Как ты себя чувствуешь перед родами — ты напряжена, довольна? — Пункт из анкеты для идиотов. Что можно чувствовать после этих фильмов…

— Растрогана, — отвечаю я по-польски, не в силах подобрать подходящее шведское слово, и глазами прошу Петушка перевести.

В машине Петр задумывается над вопросом акушерки.

— Она решила, что ты истеричка.

— Почему?

— Врач должен спрашивать о другом… О самочувствии.

— Это ее обязанность, может, беременные сходят с ума, и им приходится давать успокоительное… А что я могу чувствовать? Не пытайся меня уверить, что шведки отвечают: «НИЧЕГО не чувствую». Если бы тебе показали новинку из области стоматологического искусства — зуб сверлят и одновременно вырывают, — а потом поинтересовались: «Что вы чувствуете, вы рады, что у вас будет здоровый коренной?» — ты бы безмятежно ждал операции?..

Петушок… Он боится родов больше меня. Пытается утешить, уговаривая, что я справлюсь с болью одной лишь положительной установкой. Конечно, если во время потуг и криков я не сдамся, это будет его заслугой: психологический тренинг с помощью мотания нервов («Не будь такой беспомощной») и поддержка. Собственно, это он должен получить тот миллион долларов, который обещан первому забеременевшему мужчине.

Самое странное и, наверное, плохое: я действительно не боюсь. Глядя на измученных родами женщин, я плачу: сочувствую, волнуюсь — меня тоже это ждет, но не боюсь. Не умею бояться неизвестного. Отсутствие воображения? Оптимизм?

25 марта

Реклама секса по Петушку:

КОИТУС В КОЙКЕ

26 марта

Эта девка успела вперед меня: пеларгония зацвела.

28 марта

Полька рвется к независимости. Конечно, за мой счет — колотит пяточками по дну матки, по желудку. Несу ее в лес. Мы обе здорово вздрючены, я бегу между деревьями, обгоняю гуляющих, лавируя животом.

— Внимание! Беременные уходят в отрыв, — посмеивается Петушок.

Обещаю себе — после того как все останется позади — три подарка: 1. Бутылку шампанского. 2. Узкую короткую юбку. 3. Повисеть на самой верхней планке турника, а еще — головой вниз. Буду раскачиваться в своей новой юбке, попивая шампанское. Беременные мечты.

Возвращаются гуси, кружат над домом. Почему их гогот не относят к числу красивейших птичьих трелей? Не банальный щебет или брачное сюсюканье. Деревянный клекот, навигационный скрип — предвестники возвращения из заморских краев.

29 марта

Из издательства пришел толстый конверт — корректура «Польки». На обложке фотография на седьмом месяце беременности, скрытой за кадром. Давящей на ребра, слишком тесной.

Страницы усеяны пропущенными запятыми, двоеточиями. Никогда мне не освоить пунктуацию, не постичь эту таинственную науку иероглифов. Просматриваю текст — по сути, впервые его читаю. Повторения слов, оборотов. Лень сознания, стремящегося к постоянству выражений, словно под копирку. Даже самый лучший корректор тут бессилен. За два дня надо исправить шесть месяцев ошибок. На полях просьба объяснить некоторые слова, вроде «бинду». Можно подумать, что я пишу для газеты или иллюстрированного журнала, где каждое слово должно быть понятно каждому.

Книжная лексика тем богаче, чем непонятнее, даже при наличии объяснения («bindu» — буддистский эмбрион человеческой жизни, в который сливаются капля отца и капля матери; в западном понимании — «первая клетка зиготы»), можно ведь заглянуть в словарь. Жертвы прессы. Мозги, упакованные в газету.

Мне нравится последний этап работы, перед самой сдачей книги, когда я сижу напротив «капо по языку», и мы ругаемся.

— Это неправильно с точки зрения грамматики, — машет корректор красной ручкой.

— Но ведь понятно. — Я чувствую, что наконец коснулась языком прутьев лингвистической клетки. Теперь достаточно сжать зубы.

— Нет, правда, так нельзя. — Сейчас придут уборщицы из лингвистического зоопарка — выносить непереваренные остатки окончаний, склонений.

Словам нужна свобода. Они достаточно умны и осторожны, чтобы не заблудиться в хаосе. Из слов построено все наше бытие — мертвый мир существительных и пульсирующий кровью — глаголов. Глаголы дают себя растерзать, а затем привить приставки и местоимения, оставляющие шрамы.

Дорогие корректоры, больше доверяйте языку! Буква важна, но над ней возносится смысл, избегающий грамматических силков, не поддающийся дрессировке, не желающий семенить по следам точек и запятых в границах пунктуационной зоны.

Наши планы: 7—10 апреля — Полька, 1 мая — переезд. Сестра Петушка с мужем проводят нас, помогут погрузиться на паром. Восьмого апреля явится экскурсия — покупатели квартиры. Впрочем, возможно, никто и не придет, а Полька родится 20 апреля, искусственно подгоняемая гормонами. Спятим от переживаний мы где-то около 25 апреля. Я бы выпила рюмочку, покурила травку, приняла реланиум — дайте хоть что-нибудь!