У меня возникло желание начать трахаться. Старшие ребята с Кони-Айленда, например, Чики Эренман и Мел Мандлбаум, ушедшие в армию раньше, приезжали в отпуска со своих далеких мест службы, вроде Канзаса и Алабамы, и рассказывали всякие истории о женщинах, которые были полны желания лечь под наших бравых парней в военной форме, и теперь, когда и я был бравым парнем в военной форме, я тоже хотел трахаться.

Но я все еще не знал, как. Я был застенчив. Я умел пошутить, но был робок. Я воспламенялся при виде любой более или менее хорошенькой мордашки или фигуры. Я слишком быстро возбуждался, и меня пугала мысль о том, что это будет заметно. Я знал, что, наверно, кончу, еще не успев начать, но для большинства из нас это все же было лучше, чем ничего. Когда я танцевал практически с любой девушкой, тесно прижимаясь к ней, у меня почти сразу же появлялась эрекция, и я в большом смущении отстранялся подальше, чтобы девушка ничего не почувствовала. Теперь-то я знаю, что нужно было прижимать его к ним сильнее, чтобы у них не оставалось сомнений — с этим у меня все в порядке, и начинать двусмысленно шутить о том, чего я хочу и что получу, и тогда мои дела шли бы успешнее. Когда я уединялся с какой-нибудь девушкой в задней комнате и начинал ее тискать или приходил к ней на квартиру, куда ее приглашали посидеть с ребенком, я обычно быстро получал то, чего хотел, и был доволен собой, пока меня не заставили вспомнить, что ведь это еще далеко не все. Я знал, что невысок ростом, и всегда считал, что петушок у меня маловат, а у большинства других он куда как поздоровее, пока как-то летом в раздевалке стиплчезского бассейна я бесстрашно не скосил глаза в зеркало, стоя рядом с Лю, когда мы мылись, и увидел, что мой ничуть не хуже, чем у него.

Но он-то свой пускал в дело. А я всегда слишком быстро кончал, или у меня вообще ничего не получалось. В первый раз, когда Лю и другой его приятель, Лео Вейнер, подыскали для меня девчонку, которая приехала на Кони-Айленд поработать летом в киоске с газированной водой и ничуть не возражала лечь под любого, кто ее просил об этом, — они оба здорово умели уламывать девчонок, — я и презерватив не успел надеть, как у меня обвисло. Первый раз, когда я договорился обо всем сам и устроился в задней комнате нашего клуба с одной девчонкой и действовал рукой, а она дала мне понять, что хочет всего, эрекция у меня прошла, когда мы еще и раздеться-то не успели, хотя до того, как мы сняли штаны, я был в полной боевой готовности. Гленде нравились эти мои истории.

Я уверен не на все сто, но, вероятно, в первый раз по-настоящему я трахнулся только уже за океаном. Там это было просто, потому что ты был один из многих ребят, которые все делали одно и то же с юношеской самоуверенностью и в общем стремлении шумно и весело провести время, а неподалеку, в главном городе острова, Бастии, вились стайки местных девчонок, не знавших нашего языка, а в особенности просто это было потом, в Риме, где женщины, которых мы видели на улицах, улыбались, давая нам понять, чем они тут занимаются, и ждали, когда мы подойдем к ним с нашими разговорчиками, деньгами, сигаретами, шоколадками, беспечным весельем и уже расстегнутыми ширинками. Мы вовсе не считали их проститутками или шлюхами, для нас они просто были женщинами на улице. Я уверен не на все сто, что делал это раньше из-за того случая с одной миленькой южанкой в танцевальном зале Уэст-Палм-Бич, штат Флорида, куда мы прилетели, чтобы испытать самолет перед полетом за океан и откалибровать различные приборы на всякие отклонения и ошибки.

Я так до сих пор и не знаю, считается тот случай или нет. Она была ужасно разбитная — девчонка чуть пониже меня, волосы очень черные, глаза почти сиреневые, а вдобавок еще и ямочки на щеках; она была под сильным впечатлением от моей резкой нью-йоркской манеры танцевать линди-хоп, она такого и представить себе не могла и ей сразу же захотелось научиться. Шрёдер тоже раньше такого не видел, как и лейтенант Крафт, который реквизировал в технической части джип, чтобы мы могли добраться на танцы. Спустя какое-то время мы вышли подышать свежим воздухом. Я шел, все еще обнимая ее за талию, и мы, ни о чем таком не говоря, направлялись к одному из затененных местечек на парковочной площадке. Мы миновали несколько парочек, обнимавшихся в разных укромных уголках. Я подсадил ее на крыло низкого спортивного автомобиля.

— Нет-нет, Сэмми, милый, мы не будем заниматься этим сегодня, не здесь, не сейчас, — сразу же без обиняков сообщила она мне, удерживая меня на расстоянии двумя руками, упертыми мне в грудь, и по-дружески поцеловала меня в нос.

Я протиснулся между ее ногами поближе к ней, чтобы можно было целоваться, мои руки проскользнули ей под платье прямо к резиночке в ее штанах, а большими пальцами я гладил ее изнутри. Пока она не заговорила, я и не надеялся на что-то большее на этой парковочной площадке.

Гладя ей прямо в глаза, я с улыбкой признался:

— Я ведь все равно даже не знаю как. Я никогда не делал этого раньше. — На следующий день мы вылетали в Пуэрто-Рико, и я мог позволить себе откровенность.

Она рассмеялась, услышав эти слова, словно я сказал какую-то остроту. Ей и в голову не приходило, что такой шустрый парень, как я, мог быть девственником.

— Ах, ты бедняжка, — сладкозвучно посочувствовала она мне. — Ты был многого лишен в этой жизни, да?

— Я учил тебя танцевать, — намекнул я.

— Тогда я тебе покажу, как это делается, — согласилась она. — Только ты не должен вставлять. Пообещай мне это. Отойди-ка чуть-чуть, а я устроюсь поудобнее. Вот так лучше. Видишь? Ух ты, да он у тебя совсем неплох, да? Он так и рвется в бой.

— Мне его обрезал лучший скульптор.

— Только не спеши, Сэмми, мальчик. И не так быстро. Не сюда, маленький, не сюда. Это же почти мой пупок. Тебе нужно научиться не мешать мне подставлять себя так, чтобы ты мог туда добраться. Поэтому-то мы и называем это «давать», понял, глупышка? Но сегодня я тебе ничего не дам. Ясно? Чуть поближе. Вот так-то лучше, правда? Только ты не должен вставлять! Не вставляй! Ты вставляешь!

Последнее она прокричала так, что могла бы разбудить всю округу. Она секунд пятнадцать бешено извивалась подо мной, изо всех сил стараясь вырваться, а я всего лишь пытался приподняться, чтобы помочь ей встать, а потом я вдруг понял, что уже стою на ногах и увидел, как пускаю струю высоко в воздух через капот. Эта штука пролетела целую милю. Пустить струю — точное выражение для мальчишки девятнадцати или двадцати лет. Когда мужчине больше шестидесяти восьми, он кончает. Когда может. Если он хочет.

Никогда не думал, что буду таким старым, что буду просыпаться с одеревеневшими суставами и что мне б о льшую часть дня нечем будет себя занять, кроме как сбором на общественных началах пожертвований для облегчения положения раковых больных. Я читаю чуть не всю ночь напролет, как сказал поэт, а часто и по утрам тоже, езжу зимой на юг к одной знакомой даме, у которой дом в Неаполе, штат Флорида, чтобы быть поближе к океану, а иногда гощу у дочери в Атланте, а иногда в Хьюстоне, штат Техас, где живет с мужем другая моя дочь. Я играю в бридж и так знакомлюсь с людьми. У меня есть маленький летний домик в Ист-Хэмптоне вблизи океана, там одна гостевая комната с отдельной ванной. Когда Лю ложится в больницу, чтобы пройти очередной курс лечения, я навещаю его не реже раза в неделю, езжу к нему автобусом с автовокзала. На это уходит целый день. Я никогда не думал, что переживу его, а, может быть, еще и не переживу, потому что в течение тех длительных периодов ремиссии, которые у него бывали за больше чем двадцать лет, что я знаю о его болезни Ходжкина, он чувствует себя получше, чем я, и делает гораздо больше. Хотя на этот раз он, кажется, никак не может набрать свой вес, упал духом и настроен фаталистически, но Клер разговаривает с Тимером, и ее больше беспокоит настроение Лю, а не его болезнь.

— Меня уже тошнит от этой тошн о ты, — сказал он мне в тот последний раз, когда мы разговаривали наедине, он словно готовился к тому, чтобы сдаться, и я никак не мог понять, шутит он или нет.