— Это нас ни к чему не обязывает, — успокаивающе сказал я ей, когда мы оказались у меня. — Я серьезно.

— Нет, обязывает, — сказала она со смешливой решительностью. — И не строй ты из себя этакого скромника. Я тебя видела в деле.

И после этого мы редко отправлялись куда-нибудь, не выкроив возможности побыть наедине. Мы ходили в кино, на спектакли, выезжали на уикэнды. Как-то раз она захотела сводить своих девочек посмотреть «Король и я».

— Ты, наверно, хочешь сказать, посмотреть короля и меня?

После секундного удивленного размышления она поняла, что я шучу, и устроила крик.

— Господи! — недоверчиво и одобрительно воскликнула она. — Ты все же настоящий педант, да!? И как тебе все это приходит в голову? Но уж лучше я буду замужем за педантом, чем за сукиным сыном, в особенности, если этот педант умеет меня смешить. Сэм, время пришло. Переезжай ко мне. Ты и так уже почти живешь у меня, а место там есть. Ты ничего не имеешь против моих детей, проводишь с ними времени больше, чем Ричард за всю свою жизнь. Ты возишь их на Кони-Айленд, возишь их посмотреть короля и меня, и с Майклом ты ладишь лучше, чем все мы. Наоми и Руфь смотрят на тебя снизу вверх, хотя Наоми и сейчас уже выше тебя. И с моей матерью ты ладишь лучше, чем я, когда у меня месячные. И не спорь. Переезжай ко мне и попробуй. А жениться тебе не обязательно.

— Ты знаешь, что это не так. Ты знаешь, что это ложь.

— Не совсем.

Я не был уверен, что хочу видеть ее каждый день.

— На работе ты меня видишь ежедневно. Все уикэнды мы вместе.

— Ты же знаешь, что это совсем другое дело.

— А когда я ухожу, ты меня провожаешь, так что у тебя в офисе будет больше времени, свободного от меня.

Хозяйкой она была не такой хорошей, как моя мать, а готовила вообще средне. Даже ее мать могла приготовить еду получше, но и она была очень средней кухаркой. Я ей решительно сказал, что и думать об этом не хочу.

Но мы продолжали выезжать вместе на уикэнды, и я начал оставлять у нее дома кой-какие из своих вещей, а когда я провожал ее домой за полночь, мне проще было оставаться у нее, а когда я оставался, мне скоро стало проще, а потом и совсем просто, спать с ней. А у меня дома были ее вещи, и ее сумочка с косметикой тоже, а в сумочке — противозачаточный колпачок. Никому в ее семье мое присутствие уже не казалось в новинку. Только Майкл время от времени проявлял любопытство и мог пробормотать какую-нибудь загадочную фразу или отмочить шутку, но Майкл мог вдруг, ни с того ни с сего проявить любопытство к чему угодно и так же быстро его потерять. Иногда Майкл терял интерес к тому, что говорит, еще не закончив предложения, и менял тему на середине. Все остальные считали, что это у него такая особая манера дразнить других. Он тоже делал вид, что это у него такая манера, но я относился к этому серьезно и уже тогда начал чувствовать, что что-то здесь не так.

Все семейство дружно старалось предоставить нам возможность побыть наедине; вскоре и гостиная стала запретным местом, если час был поздний и мы закрывали дверь. И это было очень кстати, потому что если мы все еще были под хмельком, то могли тут же в гостиной начать обниматься, а то и закончить там же, и куда летела одежда, которую мы скидывали с себя, знал один Господь.

Вначале и еще многие годы спустя редко бывала такая ночь, чтобы мы, когда уезжали куда-нибудь из дома и оставались наедине, даже если было поздно или слишком рано, не занялись любовью хотя бы раз, даже когда у нее были месячные. Уже позднее мы сбавили темп и слишком часто упускали возможности, потому что она могла впасть в жуткую депрессию и вся погрузиться в свои беспокойные мысли и заботы, которые у нас возникли в связи с Майклом. К тому времени мы вычеркнули Ричарда из наших жизней как нечто совершенно бессмысленное. Нередко она начинала говорить со мной официальным тоном, а потом плакала в моих объятиях, пока мы не начинали целоваться, чтобы утешить друг друга, но даже когда она чувствовала мою эрекцию, мы занимались любовью с другим настроением — заботливо и нежно. Я оттягивал свой оргазм, чтобы обострить ее реакцию, и только потом заканчивал, и независимо от того, получала она свой или нет, она была рада за меня и благодарна за то, что я еще раз помог ей немного отвлечься от груза наших проблем с Майклом, а груз этот теперь был моим не меньше, чем ее. Я до сих пор убежден, что в жизни не встречал человека менее эгоистичного, более доброго и менее занятого собой, чем она, или менее требовательного и доставлявшего так мало неудобств другим, и я даже представить себе не могу женщину, которая была бы мне лучшей женой и другом, чем она. И это справедливо для всех лет, что мы были вместе, даже несмотря на эскапады Майкла и неизбежное его самоубийство; это справедливо вплоть до того момента, когда она начала слишком часто хворать, мучиться болями в желудке и кишечнике, а доктора после анализов пришли к выводу, что у нее рак яичников, и только тогда медовый месяц закончился.

Таковы были лучшие, в самом точном смысле этого слова, годы моей жизни, и я ни на минуту не испытывал сожаления. Это было даже лучше, чем на войне. Йоссарян понял бы, чтоя имею в виду, говоря это.

Она, как и сказал Тимер, умерла через тридцать дней, слабо сопротивляясь болезни, не чувствуя особо сильных болей, что он и гарантировал, и я даже теперь ощутил себя его должником, когда снова встретил его в больнице, где он лечил Лю, и с удивлением узнал, что он сам лег на психиатрическое отделение, чтобы снять неослабевающий стресс, вызванный этой идиотской «теологией биологии», которую он сочинял и воздействие которой оказалось слишком сильным, чтобы он мог с ним справиться без посторонней помощи. Днем он продолжал работать, но по ночам спал там в своей палате. Его жена могла оставаться там вместе с ним, но предпочитала жить дома.

Тимер, человек серьезный, трудолюбивый и меланхоличный, тоже был старше меня и, как говорил о нем Йоссарян, стал жертвой собственной войны против рака. Теперь он проникся взглядом на мир, согласно которому живые раковые клетки и вымирающие сообщества являются проявлением одного и того же состояния. Он повсюду видел рак. То, что он видел в клетке, в большем масштабе он наблюдал и в целом организме, а воспроизведение того, что происходило в одном человеке, он находил в целых группах людей. Он придерживался странного убеждения — убеждения, по его мнению, столь же здорового и живучего, как и типичная опухоль из того вида, на котором он специализировался; убеждение это состояло в том, что все пагубные крайности, которые множились на его глазах, неумолимо проникая во все поры общества, были таким же нормальным и неизбежным для нашего образа жизни явлением, как и известные ему вредные клетки в фауне и флоре.

Деннис Тимер мог, согласно своему излюбленному шутливо-пессимистическому парадоксу, взглянув на цивилизацию, увидеть мир как микрокосм клетки.

— У этих раковых клеток есть еще две любопытные особенности, о которых вам, вероятно, будет интересно узнать. В лабораторных условиях они живут вечно. И у них нет саморегулирования.

— Гм-м-м-м-м, — сказал Йоссарян. — Скажите-ка мне, Тимер, раковая клетка живет так же долго, как и здоровая клетка?

— Раковая клетка и есть здоровая клетка, — таков был ответ, расстроивший всех нас, — если за критерии здоровья брать силу, рост, подвижность и способность к экспансии.

— А она живет так же долго, как и нормальная клетка?

— Раковая клетка и есть нормальная клетка, — последовал обескураживающий ответ, — если брать ее как таковую. Почему вы считаете, что биологически она должна себя вести как-то иначе? Они могут жить вечно…

— Вечно?

— В лабораторных условиях, в отличие от других наших клеток. Они неутомимо размножаются. Что же здесь нездорового? Они мигрируют, колонизуют и расширяют среду своего обитания. Разве не разумно предположить, что, с точки зрения биологии, в живом мире могут существовать клетки более агрессивные, чем все остальные?