Надо было посоветоваться, сказал дедушка. Вот бабушка всегда с ним советовалась, хотя была очень мудрой женщиной и по-своему великим человеком. Тут мама вспыхнула и заявила: ей не с кем советоваться. Тот, с кем она могла бы советоваться, решает во Франции свои дурацкие задачи. А потом заплакала – из-за задач и из-за учительницы. Ведь она беспокоилась! И дедушка утешал ее, как маленькую, и говорил, что, может быть, все еще будет хорошо. Бог с ним, с фундаментом. Если потребуется, он снова заплатит за ремонт. Только пусть мама не переживает. Ей нужны силы, чтобы воспитывать дочку, то есть меня.

И я пошла в класс к Татьяне Владимировне.

Существует такой закон: надо любить свою первую учительницу. Все дети подчиняются этому закону. И Татьяна Владимировна для этого закона очень подходила. Она была красивой, в модной кожаной юбке и с ногтями, выкрашенными маленькими оранжевыми квадратиками.

Но мне помешало несходство характеров.

Первого сентября Татьяна Владимировна привела нас в класс и велела сдать букеты. Первоклассники должны идти в школу с цветами. Это тоже закон. Поэтому первого сентября в школе бывает много цветов. Слишком много. От этого они даже теряют в своей красоте.

Мы сложили цветы на стол, а потом Татьяна Владимировна поставила их в ведра для мытья полов. Ведра были приготовлены заранее, и в них уже была налита вода. Только два букета она поставила на стол в вазы. На одном букете сидела большая пластмассовая божья коровка, а другой был украшен цветными бантиками. И еще один букет – маленький, но в золотой обертке – примостился в баночке на подоконнике.

Сегодня очень важный день, сказала Татьяна Владимировна, начало нашей школьной жизни. Это праздник, поэтому мы будем рисовать цветы. И показала, что надо делать: нарисовала мелом на доске вазу, а в ней – стебелек. На стебельке в шахматном порядке аккуратно располагались листики, похожие на овалы, но с острыми носиками, а на конце стебелька – цветочная головка с круглой серединкой и ровненькими лепестками. Немного похоже на ромашку. Нужно было украсить вазу узором, сосчитать, сколько в ней цветов, а потом поднять руку и сказать Татьяне Владимировне.

Я посмотрела на доску и поняла, что не хочу так рисовать. Почему я должна рисовать вазу, если мой букет сидит в ведре?

Дедушка не стал покупать цветы в магазине, а привез их с дачи. Специально поехал и привез. Эти цветы вырастила мама. Она растила их все лето, заботливо пропалывая, подвязывая и нашептывая какие-то слова. Может быть, про то, как необходим мне фундамент для будущей жизни. Мама говорила, цветы на клумбе особенные, потому что пойдут со мной в первый класс.

Теперь мои особенные цветы сидели в ведре для мытья полов вместе с другими букетами, и им было тесно. Я чувствовала, как им тесно. И еще у моих цветов не было отдельных лепестков, как на рисунке у Татьяны Владимировны. Это были астры. Я знала, что «астра» означает «звезда», а лохматые головки напоминают пучки света, которые звезды выбрасывают в космос. У каждой звезды бесконечное множество лучей, их нельзя сосчитать. Про бесконечное множество мне рассказал дедушка. Он говорил, это самое главное в математике и вообще – в жизни.

Я решила нарисовать огромное ведро – такое большое, чтобы цветы не чувствовали тесноты. И у них должно было быть много-много лепестков – не три, не четыре, а бесконечное множество – будто это вспышки далеких звезд.

Прошло немного времени, и Татьяна Владимировна стала спрашивать: «Сколько цветов в вазе? Сколько лепестков у каждого цветка?» Все отвечали по очереди, и она всех хвалила. Я представляла, как она обрадуется, когда я скажу: «А у меня – бесконечное множество. Потому что сегодня праздник – первое сентября, а бесконечное множество – это самое важное!»

Татьяна Владимировна, однако, совсем не обрадовалась. Она сказала, нужно внимательно слушать задание. И ваза у меня какая-то странная, бесформенная. Как бочка. Впредь мне надо стараться быть аккуратной. Тогда все будет получаться красиво. А мы всё должны делать красиво, – она мельком взглянула на свои оранжевые ногти, – потому что теперь мы школьники. Но сегодня она мне прощает. Всю мою неаккуратность. Сегодня праздник, первое сентября, мы еще только начали учиться, и у нас все впереди.

Через некоторое время был еще один урок рисования. Мы рисовали неваляшку. Надо было начертить четыре круга – два больших и два маленьких – и сосчитать. А потом нарисовать неваляшке лицо и раскрасить. Я хорошо умела рисовать круги и быстро выполнила задание. Потом посмотрела на картинку и увидела, что нарисованной неваляшке очень одиноко. Она, неваляшка, не может ни лечь, ни сесть. Но должна же она что-то делать? А ей даже поговорить не с кем! И тогда я нарисовала рядом с первой неваляшкой еще двух – одну поменьше и одну побольше. Получилась целая семья. Самой большой неваляшке я нарисовала бороду, чтобы было видно: это неваляшка-дедушка, а рядом стоят неваляшка-мама и неваляшка-девочка. У каждой неваляшки по два больших круга и по два маленьких. Всего шесть больших и шесть маленьких. А можно еще по-другому: у одной неваляшки четыре кружочка, а у трех – в три раза больше. Три раза по четыре. Так научил меня считать дедушка. Но главное не это. Главное, что неваляшкам, когда их три, не скучно!

Татьяна Владимировна проходила по рядам и смотрела, кто что нарисовал. Она заглянула в мой альбом и ни о чем меня не спросила. Просто взяла и показала моих неваляшек другим ребятам.

– Какую ошибку допустила Алина? – спросила она с привычной ласковой строгостью, не допускающей возражений и не позволяющей перестать ее любить.

Все тут же подняли руки и стали трясти ими в воздухе. Татьяна Владимировна вызвала одного толстого мальчика, который весь вытянулся, как солдатик на параде, и громко сказал:

– Нам задавали нарисовать одну неваляшку, а она нарисовала трех!

И все сразу почувствовали, что я совершила что-то плохое. Какое-то глубоко неправильное дело.

Татьяна Владимировна одобрительно кивнула мальчику-солдатику, позволила ему сесть, а потом поделилась с классом своими подозрениями:

– Алина, наверное, не умеет смотреть. Или у нее что-то с глазами. Какая-то болезнь. Вот это что такое?

Она взяла карандаш и показала на неваляшку-дедушку.

– Это борода, – сказала я тихо. По правилам я должна была что-то сказать.

– Вы слышали? – некоторое время Татьяна Владимировна одобрительно взирала на развеселившийся по команде класс, а потом призвала учеников к молчанию. – Вы где-нибудь видели неваляшку с бородой? И я не видела. Ни-ко-гда. Мы учимся в первом классе, и я пока не ставлю вам оценки. Но за эту бороду нужно было бы поставить двойку.

Татьяна Владимировна повернулась ко мне и, возвращая альбом, гулко его захлопнула:

– Переделай рисунок дома. Как требовалось. Завтра мне покажешь.

Потом она стала хвалить работы других детей. Все дети уверенно считали круги, и за это Татьяна Владимировна раздавала им картонные солнышки. Я тихонько поглаживала обложку альбома, чтобы неваляшки не расстраивались, и приговаривала: «А мне солнышки не нужны, а мне солнышки не нужны».

Дома я открыла альбом, положила перед собой картинку и некоторое время на нее смотрела. Неваляшки, казалось, не чувствовали обрушившегося на них позора, и та, которая с бородой, ласково смотрела на неваляшек поменьше. От этого глаза у нее чуть-чуть сдвинулись вправо, придавая лицу лукавое выражение. Я взяла карандаши и нарисовала дорожку, по которой неваляшечья семья тут же отправилась гулять. А вокруг нарисовала бабочек. Я тогда очень любила рисовать бабочек. Гораздо больше, чем цветы. Бабочки – это и есть цветы, как-то сказала мама. Только летающие.

Дедушка пришел с работы, и я показала ему картинку. Он долго и с удовольствием разглядывал неваляшек, жалел, что бабушка этого не видит, а потом попросил подарить ему рисунок. Дедушка повесит его над столом в кабинете. Если ему вдруг станет грустно, он посмотрит на картинку и сразу перестанет грустить.