И Эдди отправился в магазин, чистить птичьи клетки, о которых он на несколько дней позабыл – слишком был взбудоражен. Ицик предложил ему банан. Он согласился, и Ицик очистил банан ему, а второй взял себе. Шкурку он кинул в помойное ведро, за что Эдди поцеловал его глупую морду. Ицик запрыгнул ему на плечо и стал дразнить птиц. Эдди это не нравилось, потому что птицы, если их разозлить, говорил Эдди, могут заразить пситтакозом. Гипотеза непроверенная, но вполне логичная: сами знаете, те, кто вас терпеть не могут, когда у них слизистая воспалена или когда в горле роятся всякие кокки, так и норовят чихнуть вам в лицо.
– Ицикл, не надо, – ласково попросил он и спустил обезьяну на пол. Тогда Ицик зацепился своей длиннющей лапой за плечо Эдди и завис у него за спиной, поедая банан.
– Как я люблю видеть вас вместе. – Это мистер Тейтельбаум зашел в магазин. – Ну хоть изредка.
Эдди был близок к завершению своих летних трудов. И стал – на время – покоен и счатлив.
В пятницу утром Карл, Арнольд и Шмуэл ждали у дома. С закупленными на деньги Эдди жвачкой и леденцами. Они отвечали за поддержание спокойствия в рядах детишек – те могли сильно перепугаться. У них с собой были и блокноты – каждый должен был составить отчет по одному из домов.
В подвале Эдди нажал на кнопку кофеварки. Дальше все было просто. Из всех трех зданий высыпал народ. Жители верхних этажей, которых эксперимент не коснулся, высовывались из окон, посмотреть, что там за шум. Система была так налажена, что до них донесся только легкий запашок, который они приняли за обычное утреннее амбре, исходившее от рыбного рынка за три квартала от их улицы.
Было решено, что Эдди будет ждать отчетов в лаборатории. Но прошло полчаса, ни один из ассистентов не появился, что его озадачило. У него даже книги с собой не было. Поэтому он стал разъединять им же собранные детали, ссыпал остатки порошка в конверт, который засунул в задний карман брюк. И вдруг он забеспокоился. Как там Малютка Михайлович, который целыми днями сидел перед отцовской лавкой, крутил йо-йо и пел свои песни без слов? Он же беспомощный идиот. А что с миссис Шпиц, она же наверняка решит сначала надеть корсет – может, рухнула без сознания, да еще раскроила череп о какой-нибудь столик рококо? А если у тех, кому за сорок, сердце прихватило? А детишки Зюскинды? Они такие сорванцы, такие безбашенные, запросто могли свалиться в шахту грузового подъемника.
Пытаясь побороть дурные предчувствия, он принялся оттирать раковину, и тут дверь распахнулась. Вошли двое полицейских и скрутили его. Эдди поднял голову и увидел отца. Их взгляды скрестились – и боль была такая, что расцепиться не могли. В этот самый миг (сказал Шмуэл, описывая этот и другие факты) Эдди и окунулся в бездонную пучину депрессии. И на долгие годы отчаяние поглотило его целиком.
Никто уже не мог вступить с ним в контакт, рассказать о случившемся. Знал ли он, что его эксперимент погубил всю отцовскую живность? Погибли даже три черепахи, все до единой рыбки, чтоб им, даже мотыль, заготовленный им на воскресный обед. Птицы валялись в вычищенных клетках лапками кверху.
Ицик Халбфунт впал в кому, из которой не вышел. Он лежал в кровати Эдди, на новом матраце Эдди, на белье Эдди.
– Пусть умрет дома, – сказал мистер Тейтельбаум, – а не со сворой пуделей в собачьем приюте.
Он гладил его по тощему, зудящему, лохматому плечу и причитал:
– Халбфунт, Халбфунт, мой дружок…
И приятели, и врачи бережно и ласково стучались в разум Эдди, но Эдди никому не говорил: «Войдите». Карл Клоп звал громко – несколько раз приезжал издалека, на загородной электричке, все хотел сказать Эдди, что это была его идея – посмотреть, как старый Тейтельбаум выскочит с воплями и обезумевшим Ициком. И, желая насладиться этим зрелищем, Карл просунул резиновые трубки в вентиляционное отверстие между подвалом дома 1436 и зоомагазином. Он ждал на углу и, само собой, дождался, когда выбежали мистер Тейтельбаум с задыхающимся Ициком. Клоп говорил, что главная его, Клопа, беда, что сыну его все нипочем.
Эдди оставили под присмотром доктора Скотта Талли, директора Приюта для мальчиков, на две с лишним недели. Полицейские забрали тетради Шмуэла, но в них были только описания внешности и сексуальных привычек мальчишек-подростков. Нашли также набросок статьи, которую Эдди планировал опубликовать в каком-нибудь издании, выступающем против вивисекции, – там он описывал свои приключения и предлагал себя в качестве испытуемого для экспериментов по переносимости газов. Статья называлась «Я не хуже морской свинки». Идея, любому понятно, бредовая.
В Приюте для мальчиков за Эдди присматривал служащий в белом халате, косоглазый, мускулистый, с наезжавшими на нижнюю губу клыками, аккуратно переломанным и небрежно вправленным носом. Его звали Джимми Сунн, и к Эдди он относился по-доброму.
– Потому что он, мистер Тейтельбаум, никаких беспокойств не доставляет – он хороший мальчик. Когда широко глаза открывает, я понимаю, что ему надо в туалет. Мистер Тейтельбаум, он не псих, ему просто пока что нечего сказать. Я таких много повидал, вы уж не переживайте.
Мистеру Тейтельбауму и самому сказать было особо нечего – это у них с Эдди было общее. Он приходил каждое воскресенье, молча сидел с ним на скамье в садике позади приюта; в плохую погоду они встречались в гостиной, красивой прямоугольной комнате с разбросанными там и сям половичками. Они сидели битый час друг напротив друга, в удобных креслах, сидели мирно, потом Эдди распахивал глаза, и Джим Сунн говорил:
– Ну все, приятель, идем. Царь зверей и тот спит. И медведи в спячку впадают.
Мистер Тейтельбаум вставал на цыпочки и заключал Эдди в объятья.
– Сынок, ты уж так не убивайся, – говорил он и уходил домой.
Так продолжалось два года. Как-то зимой, в холода, мистер Тейтельбаум заболел гриппом и не пришел.
– Куда, черт возьми, подевался мой отец? – рявкнул Эдди.
Это был переломный момент. После этого Эдди стал иногда говорить.
Под конец недели Эдди сказал:
– Джим, мне надоел перец. У меня от него газы.
А еще через неделю спросил:
– Ну, какие новости? Лонг-Айленд еще не затонул?
Доктор Талли никак не ожидал, что Эдди вернется. («Те, кто встал на этот путь, уходят навсегда», – сообщил он журналистам.) Он пригласил консультанта из конкурирующего, но дружественного заведения. И наконец смог проверить Эдди по тесту Роршарха[19], результаты которого подтвердили его мнение насчет имманентного пессимизма Эдди.
– Пусть он хоть за что-то отвечает, – посоветовал консультант, что и было немедленно исполнено: ему, учитывая его опыт, было позволено посещать зоопарк при Приюте для мальчиков. Ему разрешили возиться с кроликом и дразнить двух коробчатых черепах. Был там и больной олень в клетке. А еще обезьяна – но Эдди и бровью не повел. В ту ночь его вырвало.
– Что там с перцем, Джимми? Этот кретин совсем готовить не умеет? Всюду перец пихает?
Доктор Талли объяснил, что теперь Эдди может помогать в зоопарке. Как только освободится место, ему поручат ухаживать за каким-нибудь животным.
– Слава Богу! – сказал мистер Тейтельбаум. – Немое животное – лучший друг.
Наконец один мальчик выздоровел, был отправлен домой к маме, и вакансия освободилась. Доктор Талли считал, что все сложилось на редкость удачно, поскольку выздоровевший мальчик отвечал за самую популярную в зоопарке змею. И из-за популярности этой змеи и сам мальчик стал популярен. Популярность укрепила его уверенность в себе, и он стал вице-президентом Ассамблеи мальчиков; у него появились друзья и подпевалы, он стал счастлив, выздоровел и вернулся в общество.
В первый же день Эдди доказал, что достоин этой должности. Он вычистил клетку правой рукой, держа змею на вытянутой левой. И тут же обзавелся восхищенными поклонниками.
– Когда ты уедешь домой, можно мне эту работу? – спросил очень симпатичный малыш – он был только слегка отсталым, но его отец был готов платить безумные деньги, лишь бы ребенок его не позорил.
