А теперь взгляните на детишек, которые в ту пору крутились у него под ногами. Они так и проводили время – собирались в каменном ущелье погалдеть около этой мрачной личности. Иногда он рисовал длинную извилистую черту, по которой они ходили взад-вперед по улице – до угла и назад, к дому 1434.

В пасмурные дни он делал им из ершиков для трубок слонов, собак, кроликов и длиннохвостых мышей.

– Точно так же можно сделать ершик – задницу прочищать, – шутил он, чем окончательно настроил всех матерей против себя. Ну да, он, бедняга, был тот еще грязнуля, пахал и по субботам, и по воскресеньям, и летом, и в праздники в отцовском зоомагазине – туда профсоюзам не дотянуться. Так-то он был прижимист, но на жвачку для ребятни не скупился – говорил, она укрепляет челюсти. Насчет зубов он не волновался: ему нравились вставные – как и вообще всяческие протезы.

В конце концов, люди снимут кожу (говорил Эдди) и заменят ее прочным пластиком, и тогда уже всем расовым предрассудкам капут. Каждый будет того цвета, какого захочет, или даже прозрачным – если заведется мода на форму и цвет внутренностей. Эдди много чего знал о том, что нас ждет в будущем, выдавал эту информацию, ничуть не боясь: ведь чему быть, тому не миновать; но все его дружки, примерные и не очень, умные да трепетные, слушали, заливаясь слезами.

Предупреждал он их и насчет шпионов, что подглядывали из окон или вышваркивались на улицу, которая по неотчуждаемому праву принадлежала детям. Миссис Горедински, главная шпионка, тетка, словно слепленная из пластилина, каждое утро усаживалась на ящике из-под апельсинов и пялилась на дверь дома 1434. Была еще миссис Грин – по ноябрям она была на выборах наблюдателем от республиканцев, а остальные одиннадцать месяцев торчала у своей двери в проулке: рука дрожит, головой то в одну сторону крутанет, то в другую.

– Объяснить ей, что в теннис никто не играет? – предлагал Карл Клоп, сын управляющего.

– Пусть живет, – говорил Эдди и засекал время.

И вот однажды старик Клоп, управляющий, восстал из подвала и закидал детишек пивными крышками. Встал ступенек на пять ниже Эдди, оперся на метлу и решил побеседовать.

– Что ж такое, сынок? – спросил он. – Где ж твои приятели?

– Сидят под столом на кухне, – ответил Эдди. – Абрикосового сока обпились.

– Ты ведь, Эдди, здесь за главного. Ну какой такой гад всюду клинексы разбрасывает?

– Понятия не имею. Горедински уже который месяц с насморком ходит.

– Ага! Ты что-то имеешь против старой квашни? У тебя насчет нее всегда есть что сказать.

Из темного окошка на втором этаже послышался тоненький голосок, певший на мотив «Страна моя, о тебе»[14]:

– Обратите внимание, Клоп, – сказал Эдди. – Здесь и уединиться негде, смекаете? Дело такое, Клоп: в предместьях у каждого ублюдка есть гараж, где можно уединиться. По этой причине все замечательные идеи и великие изобретения рождаются не в городах. Так почему бы, черт возьми, и нам не выдать что-нибудь достойное? Эдди просто решил подыграть Клопу, пообщаться, поддержать, так сказать, отношения с властями. Так бы он эту беседу закончил в миг, поскольку как раз обмозговывал тараканий сегрегатор, прибор для уничтожения только тех тараканов, которые выползают из щелей на люди. Если все продумать и воплотить как надо, остальные тараканы могли бы спокойно сидеть под обшивкой, плодиться и в конце концов наследовать весь избирательный округ. Почему бы и нет?

– Да не тупой я, – сказал мистер Клоп. – Уединиться негде. – На что Эдди ухмыльнулся в сторону, в усы, сам себе. – А чего тебе уединяться? Девок портить?

Ответа не последовало. Клоп возобновил беседу:

– Так вот оно как, вот как они, фермеры, нас обходят. Что тут скажешь? Как это так, неужто никто не сообразил, что вас, ребят, надо чуток подучить, особенно летом? Самые большие налоги ведь город платит. И вообще, какого хрена ты целыми днями торчишь тут, на лестнице? Почему это Карл, как я ни гляну, ошивается около Михайловичей, – утро ли, день ли, ночь ли. Давай слезай с этой поганой лестницы, Тейтельбаум, – завопил он. – Вот уроды! А клинекс в карман сунь. – Он шлепнул Эдди метлой. И отвернулся, нахмурился, задумался. – А ну, брысь, засранцы, – буркнул он двум детишкам года по четыре.

И все же Клоп был человек участливый, серьезный человек. Через три дня он выдал Эдди ключи от кладовки дома 1436 – стратегически важного строения на углу.

– Давайте изобретайте, – сказал Клоп. – Что мы, скотина какая-нибудь? – И сказал, горд, мол, что может способствовать научным исследованиям. Столько мальчишек шатаются без дела, то и знай дурака валяют. Его собственный сын, Карл, аж весь зеленый стал, с утра до ночи играет под лестницей в покер со Шмуэлем, сыном раввина, янки в ермолке[15]. Так что Клоп умолял Эдди убедить Карла заняться чем-нибудь умственным, дельным. Мистер Клоп сказал, что сын науку очень уважает, его только направить надо – без матери ведь растет.

– Ну ладно, ладно. – Эдди только был рад. – Поможет мне рассчитать полет ракеты на Луну.

– На Луну? – переспросил мистер Клоп. И глянул из подвального окошка на клочок полуденного неба.

Перед настроенным на чудеса взором Эдди предстали вода, электричество, газ и куча водопроводных труб, и он был всему этому хозяин. Чего еще надо, чтобы оборудовать лабораторию? Думаете, Институт перспективных разработок или всякие секретные заведения с циклотронами начинали с большего? Все начинается с малого и убогого, но и развесистые дубы – согласно мифам, легендам и народным преданиям – вырастают из крохотных желудей.

Перво-наперво Эдди решил довести до ума тараканий сегрегатор. За стоимость материала плюс шесть процентов он протянул под плинтусами на местных кухнях слаботочные провода, которые тут же отправляли сообразительных тараканов назад, под линолеум. Током убивало упрямых болванов, которым, по Дарвину, было и не суждено выжить.

В этой работе ничего особо оригинального не было. Эдди и не собирался скрывать, что все лето думал о коровах и пастбищах, а также о колючей проволоке, и просто применил все, что вспомнилось, к специфическим условиям своей среды обитания.

– Какое-то хреновое лето получается, – сказал Карл, снимая таракана с провода. – Я про то, что надо немного и развлечься, а, Эдди? Куда было бы веселее, имейся у нас какой клуб.

– Повеселиться все хотят, – ответил Эдди.

– Да я не про веселье, – сказал Карл. – Можно и научный клуб. А то все ты да я… Сыт я по горло этой чушней. Давай позовем еще парней. Создадим организацию, а, Эдди?

– А что, мысль, – сказал Эдди, который хотел поскорее взяться за работу.

– Ну и здорово. Я тут придумал несколько названий. Как насчет «Впередидущие»?

– Отстой.

– Я хотел что-нибудь смешное… Знаешь, как на тех маленьких карточках. А это – «Ух-умники»?

– Обхохочешься. Карл не настаивал.

– Ну ладно. Но надо бы еще людей.

– Двоих. – Эдди хмыкнул.

– Давай двоих. А как насчет девчонок, Эдди? Женщины, кстати, уже давно имеют право голосовать. Они и врачи тебе и… Вот мадам Кюри, например… И другие есть.

– Карл, умоляю, угомонись. У нас осталось еще двадцать с гаком километров проводов. Мне надо кое-что обдумать.

Но Карл не унимался. Сказал, что любит, кода вокруг девчонки. Он при них бодрее и веселее. Становится жутко остроумным в их присутствии. Особенно в присутствии Риты Нисков и Стеллы Розенцвейг.

И он продолжал – описывал, в качестве примера, Близняшек Шпиц – сверху они пышные, а бедра узкие, как у мальчишек. Разве Эдди не видел, как они в бассейне на Сеймур-стрит плавают на своих сиськах как на спасательных кругах?