— Юп, ко мне! — крикнул я.
Пес вздрогнул, навострил уши и, не разбирая дороги, по прямой помчался в ту сторону, откуда послышался мой голос.
Мы долго еще ходили в этот день с Юпом. И хотя ничего не поймали, устали оба, но возвращались довольные.
Юп терся боком о мои сапоги, дыбил шерсть, если попадались навстречу другие собаки, вилял хвостом и улыбался, когда я нечаянно дотрагивался рукой до его морды.
После этой прогулки Юп привязался ко мне. Он ждал у входа в общежитие, когда я выйду, провожал меня до столовой, а потом — на работу. Целый день он где-то пропадал, а под вечер встречал меня снова. И хотя я особого внимания Юпу не уделял — в свою комнату его не брал, не купал, не вычесывал шерсть, — Юп стал заметно глаже и чище, словно он сделался домашним, ухоженным псом. И взгляд у него изменился: стал открытым, задорным, добрым, а раньше он был какой-то смурый, задумчивый. Такой взгляд — словно безысходная тоска сквозила в нем — я замечал у многих поселковых собак.
И мне подумалось: не оттого ли тоскуют собаки, что испытывают потребность в хозяине, которого они охраняли бы, провожали на работу, получали от него хоть мимолетную ласку? И не оттого ли изменился так разительно Юп, что почувствовал во мне хозяина?
В первый день осени я навсегда покидал наш поселок. Когда выносил из дома вещи, чтобы погрузить их в машину, Юпа поблизости не было. Но он словно чуял, что я уезжаю. Прибежал откуда-то весь взмокший, жалобно заскулил, глядя то на меня, то на машину.
— Надо, Юп, ничего не поделаешь, — потрепал я его лохматый загривок.
Приходилось спешить: пароход отправлялся через час. Шофер дал газ, машина тронулась. Юп сначала бежал рядом с кабиной, остервенело лая на машину, которая опять забирала его хозяина.
Когда дома поселка остались позади, Юп, очевидно поняв, что ему не угнаться, сел прямо в дорожную грязь, поднял кверху морду и завыл, изливая в этом собачьем плаче безысходное горе. Я увидел его скорбную позу в последний раз, когда машина вильнула на повороте.
На душе стало муторно, словно обманул лучшего друга.
