Так инженер Сеид Касумов стал менялой.

И сейчас, сидя за стаканом армуди, он вел неторопливый разговор на родном языке с чайханщиком. У Илюши возникла мысль, предложить жене Сеида, пианистке, позаниматься музыкой с его пятилетним сыном Даудом.

— Маленький еще, — выразил сомнение Сеид.

— Ничего! — твердо сказал Илюша. — Пусть сидит, стукает по пианино, вместо того, чтобы баловаться.

— Надо спросить у жены.

— Еще найдем желающих. Анвяр-зеленщик. У него трое детей. Расул с винзавода, у него девочка… Целый класс наберем.

— А инструмент?

— Какой инструмент? Молоток, отвертка?

— Пианино.

— Куплю. Поставлю у себя дома. Сейчас, что хочешь можно купить. И недорого. Люди последние штаны продают… А?! Что скажете, мюаллим Сеид?

Назвав Сеида «учителем», Илюша выразил крайнее уважение не только к своему собеседнику, а и к его близким.

И Сеид поблагодарил сдержанным кивком.

— Есть, Ильяс, еще очень непростой вопрос. Моя жена, как ты знаешь, армянка.

— Я думал об этом мюаллим Сеид, — вздохнул Илюша. — Люди, которых я назвал… это другие люди… И потом, зачем им знать?! А дети? Что дети? Конечно, они дома слышали обо всем… Им тоже не надо знать… Учительница музыки и все! Пусть думают, что она… еврейка. Евреи похожи на армян. Такой же нос…

— Как раз у моей жены нормальный нос, — подправил Сеид не без обиды.

— Извините, мюаллим Сеид, — смиренно проговорил Илья. — Не хотел обидеть. У моего дяди Гашима был такой нос. Его даже звали Гашим-армяни. В Кировобаде армян было не меньше, чем в Ереване.

— Зато сейчас их там столько, сколько азербайджанцев в Ереване, — криво усмехнулся Сеид и послал крепкий, безадресный маток.

Впрочем, по интонации, адрес угадывался: глупость человеческая…

Некоторое время они бездумно огладывали полупустые торговые ряды неотапливаемого рынка, похожего на огромный сарай, закутанных в тряпки продавцов — не легко торчать на одном месте весь студеный день. Оглядывали покупателей, что слонялись между рядами, точно вороны у мусорного бака… И появление между ними пожилого мужчины с рюкзаком за спиной не вызвало особого интереса, если бы не собачка на поводке.

— Когда вижу человека с маленькой собачкой, клянусь, сердце радуется, — проговорил Сеид.

— У меня тоже есть собака, — простодушно отозвался Илюша, — кабан, а не собака. Жрет, как не знаю кто… На нее работаю, честное слово.

Сеид улыбнулся, не сводя глаз с пожилого мужчины. Интуиция подсказывала, что это его клиент…

Нюма приблизился к киоску, наклонился к опущенной решетке приемного окна и прочел слово «абед».

— Сейчас приду! — крикнул издали Сеид и принялся торопливо допивать свой чай.

— Если небольшие деньги, идите сюда! — вмешался Илюша и ответил на недоуменный взгляд менялы. — А что, ащ и … Пока откроишь-закроишь свой сейф…

Сеид улыбнулся и покачал головой. Его умиляло это уличное грубоватое «ащи», среди ереванских азербайджанцев его редко услышишь…

Нюма сделал несколько шагов к чайной, всем своим видом показывая, что сумма у него небольшая и все можно совершить без особой волокиты.

Точка же была явно недовольна. В ее планы никак не входила задержка из-за обмена валюты, когда голову кружил целый рой запахов. Точка тянула в сторону и повизгивала.

— Да погоди, ты! — Нюма удерживал поводок.

— Послушайте, у меня есть немного хаши, — вспомнил сердобольный Илюша, — собаки любят хаши. Мой пес из-за него Родину отдаст.

— А что это такое? — насторожился Нюма.

— Жидкий студень, — пояснил Сеид.

— А понос от него не будет? — подозрительно спросил Нюма.

— Какой понос, дорогой?! — обиделся Илюша. — Тогда бы я целый день не слезал с горшка, честное слово. Как собаку зовут?

— Точка, — буркнул Нюма.

— Дочка? — засмеялся Илюша. — У такого папаши, такая дочка!

«Ну что ты, Нюмка, опять начинаешь? Это у меня от манной каши будет понос. — Точка два раза тявкнула. — Давай свой хаши, тюрок! Не медли!»

Едва Илюша вынес из подсобки миску с хаши, как у Точки закружилась голова от предвкушения. Такого густого и вкусного запаха она никогда не знала. А когда миска оказалась перед ее носом, счастливее собаки в мире не было. Негромко урча и поглядывая искоса с презрением на Нюму, Точка черным носиком елозила по миске. Замечательное хаши уменьшалось с такой скоростью, что ей почудилось, нет ли дырки на днище миски? И, ступив лапой на край, она опрокинула миску вверх дном, вывалив на землю остатки хаши. Что явно не понравилось хозяину чайной…

— Вай-мэ! Такая маленькая собачка и такая большая неряха! — завопил он. — Ит гызы (что означало по-азербайджански «собачья дочь»).

На брань Точка не обиделась. А чья она дочь? Не жирафа же! Хотя свою мать Джильду она не помнила. А вот относительно неряхи, это неправда. Можете спросить у Нюмы…

Нюма же в эту минуту был занят менялой Сеидом. Он наблюдал, как Сеид разглядывает на свет физиономию великого американского ученого на стодолларовой купюре. Словно любуется его длинными женскими локонами…

Просмотрев первую купюру, он придирчиво принялся за вторую сотенную.

А Нюма всматривался в острое лицо менялы. В его узкий смуглый лоб, в его небритые сизые щеки, черные брови, обильно проросшие даже на переносице, выпяченный ковшиком подбородок…

— Скока? — спросил меняла.

— Триста, — ответил Нюма.

— Давайте третью, — попросил меняла, откладывая вторую купюру.

Очередную купюру меняла рассматривать не стал и спрятал доллары в боковой карман пиджака.

— Я вам должен девять тысяч девятьсот рублей. По тридцать три рубля за штуку, — проговорил меняла после непродолжительного шевеления узкими губами.

Он полез во внутренний карман полушубка, достал обандероленную пачку денег, сорвал маркировку, вытянул сотенную бумажку и протянул пачку Нюме.

— Пожалуйста. Ваши деньги!

— Это разве деньги? — вмешался Илюша. — Деньги, уважаемый Сеид, вы положили в пиджак. А это просто… талоны, раскрашенные картинки. Какие это деньги?!

— Что делать? — усмехнулся Сеид. — Все мы раскрашенные картинки, играющие в человеков.

Нюма пожал плечами. Эти люди ему были непонятны. Так же непонятны, как и его сосед. Но к Самвелу он привык, он многое понимал в его судьбе, многому сочувствовал. А эти… Скажешь что-нибудь не то, неприятностей не оберешься, люди они горячие, кавказские. Пожилому еврею лучше не влезать в их разборки, что-то советовать, о чем-то судить. Хотя так уж повелось, что евреи всюду суют свой еврейский нос, нередко за это больно получая… И все-таки, этот меняла по имени Сеид его чем-то тронул. В нем таилась печаль, и в то же время пружина гнева, что, распрямившись, перешагнет через печаль, несмотря ни на что. Тогда мало не покажется…

Нюма подобрал с пола поводок, брошенный в экстазе обмена денег. Точка на прощанье с надеждой посмотрела на Илюшу — нет ли еще какой-нибудь вкуснятины? Но выражение лица чайханщика не обещало ничего хорошего…

«Ну так перевернула его миску. Чего не сделаешь с голодухи! Я ведь все потом вылизала, — думала Точка, спеша за Нюмой. — Нельзя быть таким обидчивым. Подумаешь, миску ему перевернула…»

Так, размышляя каждый о своем, Нюма и Точка добрались до Бармалеевой улицы. Под сводчатой аркой дома собралось несколько человек. Они расположились кругом, в центре которого стояла дворник Галина. Сложив на груди руки, Галина слушала нарекания председателя жилконторы Маргариты Витальевны. О том, что двор стал совершенно запущен: мусор не убирается, снежная хлябь вровень с крыльцом подъезда, в подвале хозяйничают бомжи, вот-вот устроят пожар со своей электроплиткой…

— Третий раз их выгоняю, вешаю замок, срывают, — вставил участковый Митрофанов.

— А все нет догляда дворника, — кивнула Маргарита Витальевна.

— У меня вчера ботинок сполз в грязь у самого подъезда! — объявил жилец со второго этажа. — Пока елозил, спасал — простудился…