Я вернулся в кухню. Там была одна Мег, разглядывающая что-то в духовке.
— Что мне больше всего нравилось, — сказал я, — это то, как он все время прыгал на одной ножке от радости.
Она встала и медленно подняла на меня свои глаза, похожие сейчас на кусочки зеленого льда.
— Он пять лет был плейбоем и завсегдатаем самых веселых в мире заведений. Вот отчего ему так легко прыгать на одной ножке от радости по любому поводу.
— Но он мог бы…
— Никто из нас не считает, что все это очень просто. Так что давай сделаем это еще хуже с помощью разных милых шуточек, Фенн. Если мы очень постараемся, быть может, мы сделаем это просто невозможным.
Я подошел к ней и притянул к себе. Я ощутил и услышал ее вздох. Донесся звук включенного душа — как я понял, наш Дуайт соскабливал с себя зловонную тюремную грязь.
— Не станем же мы устраивать из-за него свару, — сказал я, отпуская ее.
Она устремила на меня взор полный скорби, слезы были готовы покатиться из глаз.
— Зачем им потребовалось… учинить с ним такое? Почему им надо было так его изломать? Какая от этого польза? Какую вообще цель… преследует тюрьма?
— Наказание. Сдерживающее средство для других. Перевоспитание. Но в основном, на мой взгляд, узаконенная и организованная месть. Тюремщики призваны добиваться этих целей, заключенным все это до лампочки. А существуют тюрьмы, потому что кругом достаточно всякой шпаны. Когда-нибудь, если человека признают виновным, ему к голове прикрепят приборчик, который зажужжит и очистит его мозги от всего, что наросло со дня его рождения. Повернут другой диск, он еще пожужжит — и у этого человека возникнет набор новеньких способностей, привычек и желаний, возможно, в качестве примера возьмут какого-нибудь стопроцентно положительного гражданина. Но это станет возможным очень, очень не скоро. И пока что мы будем сажать их за решетку, делать их более суровыми и жестокими, еще дальше уводить их от норм, принятых в обществе, а затем отпускать на свободу. Но это та сторона моего дела, о которой мне не хотелось бы слишком задумываться, потому что она частично выхолащивает все то доброе, что, надеюсь, я делаю. Верю, что делаю.
— Он не… говорил тебе что-нибудь о своих планах?
— Ничего конкретного. Он считает, что Брук-сити подло с ним обошелся.
— Разве он не прав?
— Да и нет. Да — в том смысле, что суд не был к нему беспристрастен. Нет — потому что подобное отношение со стороны суда проявляется столь редко, что никакой разумной причины ожидать ему этого не было. Если он попытается нажать на другую чашу весов, чтобы вернуть часть мяса и крови, по его мнению, отнятых у него, то с таким же успехом он может попробовать свалить груженый вагон.
Звук воды в душе прекратился. Она принялась накрывать на стол. Я вышел и присел на ступеньки заднего крыльца. Если с ним подло поступили, так это та самая подлость, к которой я старался притерпеться и с которой сталкиваешься в любом городе этой страны. Эта одна из реалий жизни, органический изъян, встроенный в структуру нашей судебной системы. Лучшие умы, чем я, отчаивались когда-нибудь это изменить.
Вот где зарыта собака. Чаще всего обвинителем бывает сравнительно молодой юрист. Возможно, с политическими амбициями. А возможно, он просто желает произвести впечатление в надежде, что это поможет ему, когда он займется частной практикой. В любом случае его карьера зависит от доброй воли людей, именующих себя столпами общества, людей, владеющих магазинами, предприятиями, банками, агентствами и так далее.
Полиция производит арест, готовит обвинение, завершает расследование и передает дело прокурору. У прокурора есть небольшой магазинчик, дела в котором обычно не слишком хороши — низкие зарплаты и напряженный бюджет. И вот, в каждом случае ему предстоит решать, сколько времени и усилий уделить судебному делу. Предположим, преступление совершено близким приятелем, родственником или ценным сотрудником одного из местных бизнесменов. Прокурор представляет, что ему предстоит схлестнуться с хорошим адвокатом. Так зачем ему тратить пыл, время, силы, нести расходы на подготовку этого дела? Зачем ему тщательнейшим образом подбирать людей в состав суда присяжных, когда существующий состав заведомо признает подсудимого виновным. Зачем ему добиваться передачи дела более жесткому судье? Он может успокоить свою совесть, формально проведя всю подготовку к слушанию дела, а затем демонстрировать свой пыл и страсть, во всяком случае, внешне. Особенно он может напирать на те обстоятельства, где у защиты самые прочные позиции. Если же в ходе перекрестного допроса свидетеля защиты он заметит возможность загнать этого свидетеля в ловушку, кто станет утверждать, что он пустил перекрестный допрос по другому руслу? Если все идет к тому, что обвинительного приговора не избежать, разве не в его силах ненароком внести какой-нибудь элемент, который, после апелляции, будет рассматриваться как ошибка суда?
В случае же преступления против людей, способных прямо или косвенно повлиять на его будущее, присутствующие могут решить, что наблюдают аналогичное действо, на деле же перед ними разворачивается слушание, механизм которого построен с аккуратностью механизма баллистической ракеты. Они видят колеблющуюся защиту и противостоящее ей яростное обвинение, жесткого судью и присяжных — настолько безжалостных, насколько это смог организовать прокурор. Вы видите, как он штурмует слабые звенья защиты, как тщательно избегает случайной процедурной ошибки.
Не в каждом городе такое имеет место. Но в большинстве это так. Предположим, вы были прокурором. Предположим из государственных фондов вам выделили сумму, недостаточную для организации тщательной подготовки каждого дела. На чем вы сэкономите и на что потратите? Проблема деликатная, и затрагивает она и полицейские расследования. Если у вас не хватает времени и личного состава, чтобы раскопать до конца все дела, на каком из них вы сосредоточите усилия? Проблема не стоит так остро там, где места прокуроров занимают профессионалы, те работают более длительные сроки, и им хорошо платят. И вот когда ты натыкаешься на этого редкостного зверя — ярого защитника угнетенных и униженных, заклятого врага власти и привилегий, ты сталкиваешься с той же проблемой — но поставленной с ног на голову.
В этом смысле правосудие в большей степени зависит от того, кем ты являешься, нежели от того, в чем ты проштрафился.
А Дуайт Макейрэн убил единственную дочь одного из влиятельнейших людей Брук-сити. Прошение о переносе разбора дела в другой округ было подано с опозданием, и его отклонили.
Между тем убей он в такой же ситуации и по тем же мотивам девицу сродни той, что его родитель подцепил на Дивижн-стрит, его бы, возможно, вообще не потащили бы в суд.
После окончания своего первого сезона в профессиональном футболе Макейрэн в середине января вернулся в Брук-сити с идеей завязать кое-какие деловые связи, что позволило бы ему продержаться в межсезонье и стало источником существования, если бы или когда бы он надумал порвать с Национальной футбольной лигой.
Он снял каморку в гостинице, стал разливаться соловьем на клубных обедах, раздавал интервью, делился прогнозами с местными спортивными репортерами и стал продавать страховки агентства «Атлас» вместо старика Роба Брауна, который сделался совсем ветхим и уже не в силах был ходить по клиентам. Две недели и одну проданную страховку спустя ему это разонравилось. Позднее Роб говорил, что вся эта милая затея обошлась ему ровным счетом в три сотни долларов.
Какое-то время он занимался продажей спортивных товаров. Неделю провел за конторкой в отеле «Кристофер», откуда его выгнали за пьянку. Постовые уже устали предупреждать его, когда он сломя голову носился из конца в конец города в своей голубой открытой машине, и начали вовсю его штрафовать. К тому времени он уже оброс всевозможной шпаной.
Я знал, что он стал болтаться по всяким притонам на Дивижн-стрит, но не слишком задумывался над тем, что за этим стоит, пока Лэрри Бринт не вызвал меня и, плотно закрыв дверь, не сообщил:
