Улыбка Ранульфа превратилась в гримасу.
— Вас больше устраивает моя внезапная гибель, это я уже понял. Вы думаете, я забыл о вашем бегстве из Лондона, которое вы предпочли супружеской постели? Но я помню и то, как вы дрожали в моих объятиях прошлой ночью, как ваши губы смягчились и открылись моим поцелуям.
Его рука поднялась с ее талии и крепко обхватила грудь. Моргана задрожала и глубоко вдохнула воздух.
— Пора оставить прошлое прошлому, дорогая, и жить настоящим.
Он был так близко, что она слышала стук его сердца, лишь смутно ощущая холодный камень стены за спиной. Все исчезло, кроме тревожащего присутствия Ранульфа и его еще более тревожащих слов.
Он еще ниже наклонил голову.
— Нам обоим некуда бежать от нашей судьбы, жена. Пора встретиться с ней. Здесь. Сейчас.
Шершавые пальцы Ранульфа погладили ее щеку и замерли. Его прикосновение чаровало неожиданной нежностью. Их дыхание участилось. Когда он заговорил, его голос был тих и как будто проникал в самую глубину ее тела.
— Пора, Моргана, пора скрепить наши устные и письменные клятвы.
Он видел румянец, окрасивший ее щеки, и чувствовал легкий трепет, охвативший ее тело. Он знал, что она не так безразлична, как притворяется. Желание с новой силой вспыхнуло в нем. Он жадно впился губами в ее губы, заглушая ее протест поцелуями, его руки ласкали ее грудь. С каждым его прикосновением ее дыхание становилось все более частым и прерывистым. Ее аромат и тепло ее тела пьянили его, и он забыл обо всем, кроме своего желания.
Он поднял ее и понес к кровати с роскошным балдахином, остановившись лишь на мгновение, чтобы задуть высокую свечу. Синий дымок поднялся от фитиля, наполнив воздух едким ароматом. Теперь только лунный свет и огонь камина окрашивали их тела серебром и золотом.
Сладкая истома охватила Моргану. Так долго она была одинока и рассчитывала лишь на себя... Но сейчас, впервые за много лет, она могла опереться на кого-то другого, предоставить другому право быть сильным. Хотя бы на время. Ее рука обвила его шею, погрузилась в его волосы, и она закрыла глаза, исследуя, запоминая.
Без слов он положил ее на кровать, быстро снял остатки одежды. Перина прогнулась под его тяжестью, и он потянулся к ней. Только мерцание пламени в камине, ощущаемое даже сквозь прикрытые веки. Глубокая тишина. Мужчина и женщина. Его губы, теплые и мягкие, коснулись ее виска, оставили обжигающий след на шее. Ее дыхание смешалось с его дыханием, время остановилось.
Она почувствовала, как он поднял ее сорочку на бедра, замер и глубоко вздохнул. Она разрывалась между желанием остаться самой собой и стремлением слиться с ним. Ей не пришлось принимать решение. Теплые губы Ранульфа стали ласкать ее грудь, его ладонь скользнула между ее бедрами. Ее собственные желания, его ласки разжигали ее страсть, захлестывали ее. Теперь она так же желала слиться с ним, как и он — с ней. Теперь ее руки потянулись к нему, ее пальцы погрузились в его волосы, ее руки страстно исследовали его сильное, покрытое шрамами тело воина. Ей показалось, что сердце вот-вот выскочит из ее груди. Она подняла бедра ему навстречу и, когда он вошел в нее, вскрикнула от удовольствия, побеждая и сдаваясь.
Его любовные ласки были неистовыми и откровенными, отвечая чему-то первобытному и неукрощенному в ней самой, — словно фонтан света забился внутри ее и распадался искрами в ее закрытых глазах. Она прижала его крепче, желая продлить мгновение. И когда он изогнулся и хрипло выкрикнул ее имя, время закружилось вихрем цвета и чувства, оставив ее бессильной и задыхающейся в его объятиях.
Гораздо позже, когда он спал, по-хозяйски распластав на ее теле руку и ногу, она бодрствовала, не в силах отвести глаз от тлеющих углей в камине. Кончиками пальцев она гладила его кожу, наслаждаясь ощущением силы его мускулистой шеи, плеч и рук. Какие чувства испытал он? Ощутил ли тот же восторг растворения, оказавшегося прекраснее всего, что она знала или ожидала?
Ее тело было удовлетворено. Ласки Ранульфа возбудили ее так, как никогда не удавалось расчетливым прикосновениям Робина, который превращал все в игру, демонстрацию своей любовной ловкости, доказывал, что может взволновать ее против ее воли, думая о другой. Это страшно оскорбляло Моргану. Со временем эмоциональные шрамы огрубели, и она научилась брать, что могла, и давать так же мало, как и он.
Но Ранульф ласкал ее, хотел ее. Любовь Ранульфа была честной, без уловок, всепоглощающей. И в какой-то мере пугающей. Она ввергала Моргану в водоворот чувств, из которого было трудно выбраться. Ее мысли пугались, и тело таяло от его близости, его нежности... в такие мгновения он мог бы убедить ее, что ночь — день, а снег выпадает в летнюю жару. Она могла потерять свое «я», подчиниться его воле, целям, желаниям. У нее не было защиты от этого чувства. И от него. И если он узнает об этом, в его руки попадет мощное оружие. У нее оставался единственный путь спасения. Он не должен об этом узнать никогда.
Глава седьмая
— Доброе утро, миледи. Я принесла вам хлеб с сыром и эль, — послышался голосок старой Элвы, веселый и невероятно родной.
Моргана лениво потянулась, зевая, в том блаженном состоянии между крепким сном и приятным пробуждением, лишь смутно сознавая, что дверь спальни открылась и снова закрылась почти бесшумно.
Как чудесно быть дома, вдыхать знакомый аромат своими руками смешанных сладких трав, разбросанных по плетеным камышовым подстилкам! Как роскошна высокая перина после долгого путешествия и...
Моргана вдруг резко очнулась, приведенная в чувство воспоминанием о предыдущей ночи. О Ранульфе. Она быстро замигала, затем со смешанным чувством сожаления и облегчения осознала, что одна в спальне. На людях им будет встретиться легче, хотя, в некотором отношении, и сложнее. По крайней мере, думала она, будет легче установить разумную дистанцию. Ранульф не должен догадаться, насколько его любовные ласки затуманивают ее разум. Что бы ни происходило в их супружеской постели, это не имеет отношения ко всему остальному. Но ее сердце забилось от воспоминаний быстрее.
Час спустя — судя по звону колоколов монастыря святого Тристана — Моргана подвергла свою решимость испытанию. Позавтракав хлебом, сыром и элем, она искупалась и надела зеленое суконное платье с широкими разрезными рукавами поверх нижней рубашки из тончайшего белого льна. Подол, края рукавов и низкий четырехугольный вырез были оторочены узорчатой синей тесьмой, гармонирующей с ее изящными остроносыми комнатными туфлями. Вместо модного ожерелья, какое бы она надела при дворе, Моргана выбрала крученое, изысканной старинной работы, из золотых листьев, подрагивающих на тонких черенках и создающих сложную игру света. Это ожерелье из поколения в поколение передавалось наследникам замка Гриффин и значило гораздо больше, чем искусно сработанная золотая вещица, ибо в глазах подданных Морганы символизировало ее власть и силу.
Бронуин также принарядилась в свое лучшее платье из яблочно-зеленого бархата, отделанного желтым шелком, с широким золотым ожерельем из неограненных, в цвет платья, хризопразов.
— Миледи, — восхищенно воскликнула Бронуин, готовясь надеть на Моргану головной убор с прозрачной вуалью, — вы так прекрасны, что сэр Ранульф будет ослеплен.
Действительно, в теплом утреннем свете Моргана выглядела великолепно. Ее глаза сверкали, щеки загорались нежным румянцем, как только она вспоминала о ночи, проведенной в объятиях Ранульфа. Но сейчас не время разнеживаться. У нее есть дела поважнее. Она отмахнулась от геннина[5]:
— Нет, не сегодня. Принеси жемчужный венец с сеткой.
При дворе она носила экстравагантные головные уборы, как требовала того мода, но дома собирала волосы в простую сетку или сворачивала над ушами, покрывая тонкой вуалью. Сегодня она собиралась предстать перед Ранульфом и его людьми наследницей и хозяйкой замка Гриффин. Первое впечатление будет решающим.
