Однако и тут заменил Морозова не Струве, который всё не решался на администрирование («меня тяготит собственная раздробленность», перед ним немало начатых и недойденных путей творчества), а пост этот, как и добивался, занял третьеэмигрант Аллой.
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко меж двух жерновов)
Сменивший Морозова на посту директора ИМКИ «третьеэмигрант Аллой» эту версию как будто бы подтверждает:…
Однажды, кажется, в конце 77-го, во всяком случае была зима, холод и дождь с промозглым ветром, – после литургии к нам с Никитой подошел Борис Юльевич Физ… Борис Юльевич возглавлял комитет акционеров ИМКИ, входил в попечительский совет Сергиевского подворья и ещё в массу каких-то советов и комитетов…
На этот раз Физ был до чрезвычайности взволнован и попросил нас выйти: нужно побеседовать.
Мы отправились в ближайшее кафе, где Борис Юльевич сообщил, что говорил с финансовым экспертом ИМКИ, что тот вне себя и отныне отказывается работать с Морозовым, а потому Ваню надо срочно убирать.
– Кто-то из вас должен взять на себя обязанности директора, – закончил Физ, обращаясь главным образом к Никите.
Воцарилось довольно долгое молчание. Потом Никита сказал, что, будучи государственным служащим (профессором с кафедрой в Нантере, то есть чиновником министерства просвещения), не может стать директором.
– Значит, придется вам, Володя, – Физ повернулся ко мне. Я взглянул на Никиту, ожидая помощи или хотя бы совета. Никита молчал.
– Как вы себе это представляете, Борис Юльевич? – спросил я.
– Очень просто. Внешне все пока останется как было, только к вам перейдут все подписи и вы будете вести реальную работу. С Ваней я поговорю сам и этот вопрос улажу. Апотом мы все решим на Совете…
Я снова взглянул на Никиту.
Он по-прежнему молчал, явно устраняясь и оставляя выбор за мной.
Я помедлил – и ответил «да».
Зачем?!!
Множество раз впоследствии я спрашивал себя об этом… Тщеславие? – надеюсь, что нет, во всяком случае, я всегда совершенно искренне отрицал в себе этот порок. Честолюбие? – возможно, поскольку никогда не считал это свойство дурным, полагая его едва ли не главным двигателем человеческого прогресса: сделать лучше других, добиться большего результата… Гордыня? – может быть…
Однако все эти вопросы приходили в голову потом, когда я пытался отрефлектировать события.
Тогда же единственным (во всяком случае, единственно осознанным) мотивом ответа – была неожиданно представившаяся возможность реформировать издательство, сделать из него настоящее дело, о каком мы мечтали с Никитой, какое нам обоим в те годы представлялось (или мне казалось, что представлялось нам обоим)…
В общем, так или иначе, я ответил «да»…
Знать бы тогда, во что выльются последующие события…
(Владимир Аллой. Записки аутсайдера. Минувшее. Исторический альманах. 22. СПб. 1997. Стр. 159–160)
Ничем хорошим кончиться это, разумеется, не могло, потому что в результате такого – тоже половинчатого – решения положение создалось в высшей степени двусмысленное….
Попытки оттянуть любое решение, уйти от неизбежных и неприятных разбирательств, где все пришлось бы называть своими именами, спрятаться от реальности, сделав вид, что проблемы не существует, – это «по-человечески» понятное, но от того не менее пагубное поведение привело к самому печальному исходу: возникновению патовой ситуации, тянувшейся около года, превратившей и без того болезненный нарыв в настоящую гангрену и создавшей для всех, а особенно для Вани, невыносимо унизительную обстановку…
Вот лишь маленький пример: раз в два-три месяца в ИМКЕ устраивались производственные собрания, на которых – по крайней мере, в идеале – предполагалось обсуждение персоналом и начальством повседневных издательских и магазинных дел. Были они вполне бессмысленными, но составляли безобидную и даже милую традицию, призванную символизировать участие служащих в управлении предприятием. Совещания эти обычно проводил Иван Васильевич. Теперь же председательское кресло в качестве главы акционеров занял Физ, который по любому поводу подчеркнуто обращался ко мне как к новому директору издательства – при том, что несчастный Ваня сидел рядом с ним за председательским столом и официально оставался руководителем дела…
Ситуация становилась уже не просто неприличной, но совершенно невозможной. Я ощущал себя на раскаленной сковороде и не знал, как смотреть в глаза Ивану Васильевичу. После второго собрания я не выдержал и сказал Физу, что не в состоянии продолжать эту убийственную для всех игру. Либо надо собирать Совет и как-то разрешать проблему, либо я отказываюсь от совершенно не нужного мне директорского поста.
(Владимир Аллой. Записки аутсайдера. Минувшее. Исторический альманах. 23. СПб. 1997. Стр. 160–161)
Совет, который должен был решить этот щекотливый вопрос, ни к какому решению не пришел. Те члены Совета, которые уже готовы были принять новый ультиматум Солженицына, наткнулись на сопротивление сплоченной группы других его членов, которую Аллой называет «фронтом отказа»….
Небольшую, но вполне сплоченную и активную группу «фронта отказа» возглавил отец Алексей Князев – ректор парижского Свято-Сергиевского богословского института, председатель французского отделения РСХД и старый Ванин друг. Для него за прошедшие четыре года ничего не изменилось, и Совет не имел права принимать условия Солженицына, так же как не принял их в 74-м году. А в том, что за новой попыткой отстранения Ивана Васильевича от должности стоит Солженицын, отец Алексей не сомневался ни минуты. Он же стал инициатором обращения к писателю, в котором «группа старых движенцев» доказывала преданность Морозова делу духовного возрождения России и «личноклассику» и смиренно просила его пересмотреть свое отношение к Ване.
(Там же)
Тут не совсем понятно, почему, пребывая в уверенности, что Совет не должен и даже не имеет права принимать условия Солженицына, сторонники этого «фронта отказа» вместо того, чтобы просто отказаться принять его ультиматум, как они сделали это в 1974 году, решили «смиренно просить» классика сменить гнев на милость, уверяя его при этом, что Иван Васильевич, которого он требует уволить, бесконечно предан не только делу духовного возрождения России, но и ЕМУ ЛИЧНО.
А объяснялось это предельно просто:…
Главный довод за немедленное снятие Морозова был прост и ясен, как орудийный ствол: четыреста тысяч франков имковского долга Солженицыну – за радиопередачи на русском языке. В те годы любые произведения писателя читались едва не ежедневно всеми западными радиостанциями и гонорары за эти чтения выливались в немалые суммы… В середине весны Никита передал вердикт: если Совет не решит судьбы Морозова, Солженицын не только покидает ИМКУ, но забирает все свои деньги и, главное, требует немедленной выплаты долга…
С этим «убойным» доводом в кармане и прислал Александр Исаевич на главную баталию своего полномочного министра иностранных дел – жену… Столь откладываемое собрание Совета проходило в мае 78-го. Тянулось оно почти шесть часов, было «закрытым», причем настолько, что несчастного Ваню, судьба которого решалась столь драматичным образом, большую часть времени даже не допускали в заседания… О том, насколько бурно проходило собрание, можно судить уже по тому, что для многих оно завершилось если не формальным, то фактическим разрывом отношений.
(Там же. Стр. 162)
«Убойный довод», привезенный Натальей Дмитриевной, свое дело сделал. Иван Васильевич Морозов был отправлен в отставку….
Конечно, «наш лагерь» ощущал происшедшее как победу. Когда на следующий после Совета день Никита с Машей и Натальей Солженицыной пришли к нам домой «праздновать» её, все думали и говорили только о будущем: какие открывались блистательные перспективы, как можно будет сделать наконец свободное, крупное издательство, которое потянет к себе все живое из России, превратится в материальную базу того, что нарождается в ней… Главное – долгое дыхание (на последнем особенно настаивала изрядно «поддавшая» Наталья Дмитриевна)… Александр Исаевич даже придумал новое название для чаемого книжного дела: «Взъем» или «Стяг» – на выбор… Впоследствии мы с Никитой очень потешались над этим предложением (тогда Никита ещё сохранял нормальные реакции и способность иронизировать по поводу благоглупостей «классика»)…
