Суббота, 23 февраля 1974
Вчера письмо от Никиты, на бумаге Hotel International Z?rich.Переписываю его:
«…Всего несколько слов, чтобы поделиться с Вами первым (после жены, по телефону) той фантастикой, которую сейчас переживаю в трехдневном общении с А [лександром]. И [саевичем]… Много говорил о Вас, он уже слышал Вашу радиопередачу о Гулаге и выделил пункт, где Вы говорите о «художественном исследовании». Вообще сказал: «Удивительно, выросли врозь, а вот как мы с о. А. и Вами единомышленники». А прощаясь: «О. Александр – он мне родной…»(Там же. Стр. 77)
При всей своей скрытности (эту черту солженицынского характера автор «Дневников» отмечает особо) с отцом Александром Александр Исаевич был на редкость откровенен. И именно эта столь редкая для него откровенность, помноженная на такую же абсолютную откровенность отца Александра, эти дневниковые записи представляют для нас особую ценность.
Едва ли не в каждой из них А. И. открывается отцу Александру (а заодно и нам) какой-то новой гранью своего характера и своих воззрений, приводящих автора «Дневников» поначалу в восторг, а потом – всё чаще и чаще – в ужас.
Вот одна из первых таких записей:…
Вчера отослал Никите статью об «Архипелаге», родившуюся, неожиданно для меня, быстро – в ответ на эту «сказочную книгу»… Всё ещё под её впечатлением, вернее – в удивлении, радостном и благодарном, перед самим «феноменом» Солженицына. Мне кажется, что такой внутренней широты – ума, сердца, подхода к жизни – у нас не было с Пушкина (даже у Достоевского и Толстого её нет, в чем-то, где-то – проглядывает костяк идеологии).
(Там же. Стр. 60)
В первой главе этой книги («Огонь с неба») я говорил подробно о том, какой взрыв восторга вызвало в нашем отечестве явление Солженицына.
Но это были восторги совсем другого рода….
Я спросила, читала ли она «Один день з/к» и что о нем думает?
– Думаю? Эту повесть о-бя-зан прочитать и выучить наизусть –каждый гражданинСоветского Союза.
Она выговорила свою резолюцию медленно, внятно, чуть ли не по складам, словно объявляла приговор.
(Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Том второй. М. 1997. Стр. 512)
Ещё восторженнее была реакция Анны Андреевны на встречу с самим автором «Одного дня…»:…
Вчера целый вечер я провела у Анны Андреевны. Она возбужденная, в ударе. Вышла мне навстречу в переднюю и сразу увела в комнату Марии Сергеевны, где она теперь живет, и сразу заговорила о Солженицыне, с которым познакомилась накануне…
– Све-то-но-сец! – сказала она торжественно и по складам. – Свежий, подтянутый, молодой, счастливый. Мы и забыли, что такие люди бывают. Глаза, как драгоценные каменья.
(Там же. Стр. 532)
Но при всех этих своих восторгах ставить имя Солженицына рядом с именами Толстого и Достоевского, а тем более Пушкина, она не стала. А о стихах его и вовсе высказалась довольно кисло, во всяком случае – уклончиво:…
– Я еще не разобралась в них, он очень странно читает.
– Но всё-таки? – настаивала я.
– Уязвимые во многих отношениях, – уклонилась Анна Андреевна.
(Там же. Стр. 533)
Но разница между этими двумя восторженными откликами (Шмемана и Ахматовой) не в разной степени (градусе) восторга, а в том, что для отца Александра «феномен Солженицына» значил совсем не то, что для Анны Андреевны.
Это видно уже из первой его записи. Но ещё явственнее выразилось во второй, сделанной две недели спустя:…
Понедельник, 4 марта 1974
…новая солженицынская «бомба»: его сентябрьское письмо правительству с программой – отказа от коммунизма, «расчленения» Советского Союза, отказа от индустриализации и т. д. Текст сам в N. Y. Times не напечатан, комментарии в правильных категориях (национализм, мессианизм, славянофил и т. д.). Нужно подождать русского текста. Но чувствую, что снова – не уложить этого удивительного человека в эти устаревшие категории, что здесь опять что-то новое, требующее для того, чтобы быть понятым и услышанным, отказа от этого привычного «редукционизма». И это в то время как раз, когда газеты полны статьями о кризисе демократии, о развале Европы, о неслыханном malaise (недомогании) западного сознания. Мне чудится (хотя, повторяю, нужно подождать текста), что и тут Солженицын окажется пророком, а не ретроградом… Не зовет ли Солженицын к концу «гигантизма», к отречению от него, то есть к чему-то совершенно новому, к подлинному перевороту в сознании?(Прот. Александр Шмеман. Дневники 1973–1983. М. 2007. Стр. 81)
И еще очевиднее, ещё нагляднее – в третьей:…
Светлый Вторник, 16 апреля…
Вчера в New York Times ответ Сахарова Солженицыну. Растущее кругом раздражение на Солженицына. И, как всегда, не знаю, что ответить «рационально». Умом я понимаю это раздражение, понимаю все возражения Сахарова – умеренные, обоснованные, разумные. Но сердцем и интуицией – на стороне Солженицына. Он пробивает стену, он бьет по голове, он взрывает сознание. Вечный конфликт «пророчества» и «левитства». Но пророк всегда беззащитен, потому что против него весь арсенал готовых, проверенных идей. Трагедия пророчества в том, что оно не укладывается в готовые рамки и их сокрушает. Только этого и не прощают пророку. Борясь с ним, его идеи излагают в тех категориях, которые они – эти идеи – и ставят под вопрос. И он выходит каким-то дураком. Вот почему нужно «истолкование пророчества» – в этом, может быть, и состоит назначение культуры.(Там же. Стр. 89–90)
И – неделю спустя, опять о том же:…
Вторник, 23 апреля 1974
Текст сахаровского заявления по поводу «Письма вождям». Замечательный по тону, по убедительности. И все, конечно, рукоплещут (вчера на радио «Свобода») и готовы обрушиться на Солженицына (давно хотелось!). Но вот не видят того, что именно вся «правда» Сахарова – весь этот рациональный, умеренный, проверенный подход – что все это как раз и обанкротилось в два страшных «века разума». Что это тупик. Что Солженицын с медвежьей неуклюжестью и своеобразной «слепотой» ломает стену, призывает насвзглянуть не туда, по-другому, по-новому.(Там же. Стр. 91–92)
Чуть больше месяца спустя. Восторженность тона не умаляется. Но уже звучит в этой восторженности, хоть и приглушенно, другая нота:…
Четверг, 30 мая 1974
Дал мне прочитать – в рукописи – главы второго узла: пятую, шестую, седьмую, восьмую… Пятая глава мне сначала не понравилась: как-то отвлечённо, неживо, книжно… Но шестая, седьмая, восьмая – чем дальше, тем больше захватывают. Он все чувствует нутром, все вопросы ставит «напробой», в основном, без мелочей. Потом последняя глава – шестьдесят четвертая. Исповедь. «Это все, Вы увидите, Ваши идеи…» (Насчёт моих идей – не знаю, но глава прекрасная.)
Страстное сопротивление тому, что он называет «еврейской идеологией»… Попервоначалу можно принять за антисемитизм. Потом начинаешь чувствовать, что и тут – все тот же порыв кправде,затуманенной, осложнённой, запутанной «словесами лукавствия».(Там же. Стр. 100)
Даже в уже проявившемся антисемитизме Солженицына (нет, не антисемитизм это, Боже избави, а всего лишь – то, что «попервоначалу можно принять за антисемитизм»), емувидится «всё тот же порыв кправде»).
Но прошло чуть менее полугода, и – вот:…
Четверг, 14 ноября 1974
…С некоторых пор что-то как будто чуть-чуть «надломилось» между нами… Словно все очевиднее разница в «длине волны»… Мне кажется, вернее – я убежден, что если исходным целительным у Солженицына был его «антиидеологизм»… то теперь он постепенно сам начинает опутывать себя «идеологией», и в этом я вижу огромную опасность. Для меня зло – прежде всего в самой идеологии, в её неизбежном редукционизме и в неизбежности для неё всякую другую идеологию отождествлять со злом, а себя с добром и истиной, тогда как Истина и Добро всегда «трансцендентны». Идеология – это всегда идолопоклонство, и потомувсякаяидеология есть зло и родит злодеев… Я воспринял Солженицына как освобождение от идеологизма, отравившего и русское сознание, и мир. Но вот мне начинает казаться, что его самого неудержимо клонит и тянет к кристаллизации собственной идеологии (каканти,так ипро).Судьба русских писателей? (Гоголь, Достоевский, Толстой…) Вечный разлад у них между творческой интуицией,сердцем– и разумом, сознанием? Соблазн учительства, а не только пророчества, которое тем и сильно, что не «дидактично»? Метеор, охлаждающийся и каменеющий приспускев атмосферу, на «низины»? Не знаю, но на сердце скребёт, и страшно за этот несомненный, потрясающийдар…(Там же. Стр. 125)
