Но вопрос стоит и шире. Я уже писал в своей статье (8.10.91, газета «Труд») к референдуму 1.12.91 на территории Украинской республики в её ленинских границах, – что и все границы между республиками бывшего СССР были нарезаны ранними советскими вождями полностью произвольно, без всякого соотнесения с этническим составом областей, местностей и их историческими традициями – а лишь по политическим выгодам того момента. В частности, так была оторвана и Донецкая область от Дона – чтоб ослабить Дон за его борьбу против большевизма. За такую же упорную борьбу были наказаны уральское и сибирское казачество и область большого Западно-Сибирского крестьянского восстания 1921 года. Так же в 1920 г. ленинское правительство без колебаний уступало целиком русские районы – тем первым государствам, которые своими договорами несли ещё слабому коммунистическому режиму первое международное признание.

И ещё. По убеждению, настойчиво выраженному мною в «Обустройстве», – я не вижу возможностей успешного развития России без равномерного, и вровень со столицами, развития провинциальных областей.

Это мое письмо к Вам не является закрытым.(Там же. Стр. 359–360)

Это голос не писателя, а политика. И политикавласть имеющего,о чем даже яснее, чем смысл всех этих его рекомендаций, свидетельствует их тон: указующий, чуть ли даже не директивный. При этом не чуждый, однако, и некоторой – тожеочень взвешенной и продуманной – дипломатии.

Особенно ясно это видно на примере его «Письма вождям Советского Союза». И даже не так самого этого «Письма», как тех разночтений, которые обнаружились, когда был опубликован первоначальный его вариант. Тоже адресованныйвождям,но отправленный – в единственном экземпляре – только одному из них, главному «вождю», Л. И. Брежневу.

В этом варианте текст «Письма» предваряло личное обращение автора к «уважаемому Леониду Ильичу»:…

ПИСЬМО А. СОЛЖЕНИЦЫНА Л. БРЕЖНЕВУ

5сентября 1973 г.

Уважаемый Леонид Ильич!

Вопреки написанному мною множественному заголовку я раздумал посылать это письмо Вашим коллегам и посылаю письмо вединственномэкземпляре Вам одному, притом через окошко приёмной ЦК. (Сопроводительное же письмо – в двух экземплярах, одно из них – по почте).

Я полагаю, что решения будут зависеть больше всего от Вас лично, а Вы уже сами изберёте, с кем из Ваших коллег Вы захотите посоветоваться.

Вы видите, что мое письмо написано не с публицистическим задором, не с упрёками, а только с желанием убедить Вас.

Я не теряю надежды, что Вы, как простой русский человек с большим здравым смыслом, вполне можете мои доводы принять, а уж тогда тем более будет в Вашей власти их осуществить.

Если Вы решитесь на этот благодетельный шаг, на этот спасительный путь, Россия в своей будущей истории не раз ещё вспомнит Вас с благодарностью.А. Солженицын

Если Вы пожелаете побеседовать со мной по поводу этого письма – я готов.(Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М. 1994. Стр. 255–256)

Главная мысль этого обращения была повторена и в самом тексте «Письма», обращённого уже не к одному Леониду Ильичу, а ко всем «вождям Советского Союза»:…

…не подумайте, что это письмо пишется для публичного ущерба вам, для нанесения урона вашей репутации. Отнюдь нет, поверьте.

(Там же. Стр. 257)

В опубликованном (тотчас же) на Западе тексте «Письма» нет не только личного обращения автора к Брежневу, но и этой фразы.

А. И. не мог не изъять их оттуда, потому что сам факт публикации этого письма на Западе неопровержимо свидетельствовал о том, что задумывалось и писалось это «Письмо» если и не с «публицистическим задором», то уж во всяком случае с публицистическим умыслом. То есть, что на самом деле было оно адресовано не «вождям Советского Союза», а – ГОРОДУ И МИРУ.

Но – по некоторым соображениям – этот (истинный) смысл и адрес своего «Письма» Александр Исаевич от тех, кому оно было послано, до времени решил утаить.

Непонятно тут было только одно: почему же в таком случае команду печатать это «Письмо» на Западе он дал почти сразу, не дожидаясь от «вождей» никакого ответа. Если это так и задумывалось, зачем было заверять Брежнева, что «Письмо» адресовано только ему, да ещё выражать готовность встретиться с ним и побеседовать, если тот того пожелает?

Объясняется это просто.

Публиковать «Письмо» так скоро он и в самом деле не собирался. Тут вмешалась судьба.

Почти в тот же день, когда «Письмо» было им закончено, пришла весть об аресте «Архипелага». И это изменило все его планы….

3-го вечером я узнал, 5-го вечером посылал не только извещение о взятии «Архипелага» – но распоряжение: немедленно печатать!

И в тот же день – послал и «Письмо вождям». И это было – истинное время для посылки такого письма: когда они впервые почувствовали в нас силу. (Меня в такие минуты заносит, я уже писал. «Письмо вождям» я намерен был делать с первой минуты громогласным, жена остановила: это бессмысленно и убивает промиль надежды, что внимут, а сразу как пропаганда, дай им подумать в тиши! Дал. «Письмо» завязло, как крючок, далеко закинутый в тину. Закинутый, но потянем же и его.)

(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом)

Вот, стало быть, как это было.

Оказывается, делать это своё «Письмо»громогласнымон был намерен сразу, «с первой минуты». Отговорила жена. Отсюда и эти разночтения между опубликованным и никогда прежде не публиковавшимся его текстами.

Но были между этими двумя текстами и другие разночтения, не менее, а может быть, даже и ещё более выразительные….

Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916-м, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьезная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки только за одну лишь благосклонность руководителей будущей России… и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны, но – от ожирения, от торговли и от слабости духа… и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдалённой маленькой азиатской страной, начнет зримо рассыпаться от внутреннего несогласия, деятельность когда-то грозного её сената снизится почти до балагана, и соответственно обезьяньи мелодии потекут в эфир из этой страны, передавая её растерянность в канун её великих сотрясений.

(Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М. 1994. Стр. 257–258)

Это – из первого, не публиковавшегося варианта «Письма вождям». В опубликованном варианте этот пассаж выглядит иначе:…

Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916-м, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьезная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки только за одну лишь благосклонность руководителей будущей России… и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны… и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдалённой маленькой азиатской страной, проявив внутреннее несогласие и духовную слабость.

(А. Солженицын. Письмо вождям Советского Союза. Париж. 1974. Стр. 8–9)

Выпала фраза о том, что великие европейские державы ослабли«от ожирения, от торговли и от слабости духа».А главное – начисто выпал абзац об Америке, – о том, что ещё недавно никто и предвидеть не мог, что она«начнёт зримо рассыпаться от внутреннего несогласия, деятельность когда-то грозного её сената снизится почти до балагана, и соответственно обезьяньи мелодии потекут в эфир из этой страны, передавая её растерянность в канун её великих сотрясений».