Для пущей наглядности выбираю ту же словформу, какую выбрал у Солженицына (глагол в инфинитиве, с префиксом «за»):…

ЗАБАЗЛАТЬ – заговорить шумно, с криком.

ЗАБАЛДЕТЬ – прийти в состояние алкогольного или наркотического опьянения.

ЗАБАЦАТЬ –неожиданно забацал на пианино польку.

ЗАБЗДЕТЬ – занервничать, почувствовать испуг.

ЗАБОМЖЕВАТЬ –пропил свою комнату и забомжевал.

ЗАБРИТЬ – призвать в армию (на срочную службу), мобилизовать.

ЗАВЯЗАТЬ – решительно прекратить делать что-либо вредное, предосудительное, опасное (чаще о пьянстве, курении и т. п.).

ЗАГРЕМЕТЬ – неожиданно потерпеть неудачу, изменить статус. Лишиться высокого положения, быть уволенным.

ЗАДИНАМИТЬ – намеренно ввести в заблуждение, сильно обмануть, подвести.

ЗАДРИСТАТЬ – запачкать жидкими испражнениями.

ЗАДРОЧИТЬ – измучить непосильной работой.

ЗАЕБАТЬ – крайне измучить, сильно утомить и надоесть. Довести до раздражения какими-либо разговорами, просьбами.

ЗАКАДРИТЬ – добиться знакомства с кем-либо. Завлечь для совместного времяпрепровождения с расчётом на установление близких отношений.

ЗАЛЕТЕТЬ – забеременеть против желания, случайно.

ЗАЛУПАТЬСЯ – вести себя излишне самоуверенно, действовать нагло, задираться.

ЗАМУДОХАТЬ – измучить, изнурить, утомить тяжелой работой. Сильно надоесть, задергать, довести до раздражения.

ЗАНЫКАТЬ – спрятать, припрятать впрок, отложить. Припрятать, чтобы присвоить чужое.

ЗАПИЗДИТЬ – с силой забросить, поместить куда-либо.

ЗАПИЗДЯЧИТЬ – зайти, забрести крайне далеко или в неблагоприятное место. Высказать, произнести что-либо смешное, нелепое, необычное.

ЗАХУЯЧИТЬ. – совершить какое-либо энергичное действие, направленное на объект. Забросить, закинуть, положить куда-либо в отдаленное, труднодоступное или неизвестное место; затерять.

(В. В. Химик. Большой словарь русской разговорной речи. СПб. 2004)

Этот пласт языка Солженицыным в его «Словаре» даже не затронут, хотя он, конечно, ему знаком. Смею даже уверить, что он для него так же естествен, как литературная, интеллигентная лексика и фразеология его писем.

Сужу об этом не только по повести «Один день Ивана Денисовича», герои которой (как весь наш народ, что в «зоне», что на воле) не могут обойтись без этих словечек («подымется-фуимется», «маслице-фуяслице»), но и по личным впечатлениям.

Последний раз я видел Александра Исаевича живым в Переделкине, на похоронах Лидии Корнеевны Чуковской. Он горячо что-то обсуждал с Юрой Карякиным, а я стоял неподалеку: подойти и поздороваться, учитывая всё, что между нами было, не посмел. В их разговор я, разумеется, не вслушивался, но до меня долетела одна его фраза: «…засадил им шершавого».

Для тех, кому неведомо сокровенное значение этого слова, сошлюсь на тот же «Большой словарь русской разговорной речи»:…

ШЕРШАВЫЙ – о наружном мужском половом органе. Вульгарная образность, построенная на комической антитезе: вместо гладкого – негладкий, неровный, шероховатый – такой, который, по распространенной мужской мифологии, особенно привлекателен для женщин в половом акте.

Это слово, далеко выходящее за пределы нормативной лексики, слетело с языка Александра Исаевича с той же естественной лёгкостью и свободой, с какой в его письмах Павлу Литвинову, Суварину и К. И. Чуковскому мелькали слова и обороты обиходной интеллигентской речи («революционная экзальтация»).

На вопрос, почему этот пласт языка в солженицынском словаре никак не отразился, ответить не трудно. Собственно, Александр Исаевич сам достаточно ясно на него ответил:…

…Этот словарь ни в какой мере не преследует обычной задачи словарей: представить по возможности полный состав языка. Напротив, все известные и уверенно употребительные слова отсутствуют здесь. (С общими словарями неизбежны перекрытия только, когда прослеживаются оттенки значений.) Тут подобраны слова, никак не заслуживающие преждевременной смерти, ещё вполне гибкие, таящие в себе богатое движение – а между тем почти целиком заброшенные, существующие близко рядом с границей нашего изношенного узкого употребления, – область желанного и осуществимого языкового расширения. Также и слова, частично ещё применяемые, но всё реже, теряемые как раз в наше время, так что им грозит отмирание. Или такие, которым сегодня может быть придано освежённое новое значение. (И, например, с удивлением мы можем обнаружить среди исконных давних русских слов кажущиеся новоприобретения современного жаргона – какзырить, кунять, надыбать, заначить, с кондачкаи др.) Стало быть, этот словарь противоположен обычному нормальному: там отсевается всё недостаточно употребительное – здесь выделяется именно оно.

(Русский словарь языкового расширения. Составил А. С. Солженийын. М. 1990. Стр. 3–4)

Тут бы Александру Исаевичу и задуматься: а почему одни слова из «области желанного и осуществимого языкового расширения» язык воскресил, вернул из небытия в свой состав, а другие не менее ему сродные, сам, по своей воле, почему-то воскрешать не хочет?

Уже не в первый раз у меня – в приложении к языку – вырываются эти слова (сам, по своей воле,словно речь идет не о бессознательной стихии, а о живом существе, наделённом сознанием и волей). И эти слова тут – не метафора. Окончательный приговор тому или иному слову – жить ему или умереть, – язык и в самом деле выносит собственным волеизъявлением.

Язык живет своей, таинственной, загадочной, непредсказуемой жизнью. Одни слова в нем рождаются, другие почему-то умирают.

Не только на заре авиации, но и в моём детстве – в начале и даже ещё середине 30-х годов прошлого века – ещё живым было словоаэроплан.Было оно тогда отнюдь не книжным, а разговорным, общеупотребительным. Была у нас, тогдашних детей, даже такая песенка:

Ероплан, ероплан!

Посади меня в карман.

А в кармане пусто,

Выросла капуста.

И вот – нет больше этого слова, оно умерло. Его заменило, напрочь вытеснило другое: –самолёт.

Казалось бы, дело ясное. Иностранное, чужое слово было вытеснено своим, коренным, уже давно существующим в языке(ковёр-самолёт)и уже по одному тому более для нас привычным.

Но в то же время появились и прочно утвердились в нашем языке такие чужеродные для него слова, какмотоцикл, велосипед.И укоренились. И почему-то не были вытеснены своеродным:самокат.(Оно сохранилось только для обозначения детского самоката, в моем детстве самодельного, на подшипниках. У нынешних детей и подростков его сменилиролики).

Иностранное, чужеродное слововелосипедв ту пору, когда оно входило – и вошло – в живую речь, многие тогдашние «носители языка» и выговорить-то не могли (говорили:лисапед).Но даже и это не помешало этому чужеродному слову обрусеть. И вот родилось – и вошло в язык, прижилось, – ещё одно, совсем уже новое словообразование:велик.

И даже Александр Исаевич в ту пору, когда ещё не утерял своего слуха (и интереса) к живому языку, тоже без него не обошёлся:…

Друзья мои, вы просите рассказать что-нибудь из летнего велосипедного? Ну вот, если не скучно, послушайте о Поле Куликовом.

Давно мы на него целились, но как-то всё дороги не ложились…

Может, мы и подбираться вздумали нескладно… Только потому, что дождей перед тем не было, мы проехали в сёдлах, за рули не тащили, а через Дон, ещё не набравший глубины, и через Непрядву переводили свои велики по пешеходным двуязычным мосткам.

(А. Солженицын. Захар-Калита. Цит. по кн.: Александр Солженицын. Не стоит село без праведника. Раковый корпус. Рассказы. М. 1990. Стр. 554)

Выбор, который – по своей воле – делает язык, решая, какому слову жить, а какому умереть, логику этого выбора понять невозможно. Вот, скажем, есть две языковые пары:продавец – продавица;и –продавщик – продавщица.

Казалось бы, чего проще! Выбирай из них любую, какая тебе больше по душе. Или – уравняй их, пользуйся обеими.

Но язык почему-то одно слово(продавец)выбрал из первой пары, а другое(продавщица)– из второй. И ни один «носитель языка» ни при какой погоде не ошибётся, не скажет вместопродавец – продавщик,а вместопродавщица – продавица.