Это правда, спрашивает его Хелен, или Вы просто придумали это, чтобы не обидеть ее?

Я не придумал, говорит Уокер.

Бедняжка. Трудное время для Вас.

Да. Но это не значит, что я не заслужил этого.

Не обратив внимания на загадочную фразу, Хелен продолжает: А что она сказала, когда Вы рассказали о Вашей… ситуации?

Она сказала, что поняла.

И это все? Не было никаких сцен?

Нет. Она была очень сдержанна.

Поразительно. Совсем непохоже на нее.

Я знаю, внутри — она вся натянута, мадам Жуэ, я знаю, она чувствует себя очень ужасно, но она — поразительный человек; и мне кажется, она гораздо сильнее, чем можно предположить.

Это, конечно, лишь Ваше мнение, но я хотела бы надеяться, что Вы правы.

Еще одно, и это будет Вам интересно, Вы сказали мне, что у нее нет никакого опыта общения с мужчинами — это неправда.

Надо же. И где у нее приключился этот опыт?

Я и так сказал слишком много. Если хотите знать больше, спросите сами у Сесиль. Я не шпион, в конце концов.

Я бестактна. Вы абсолютно правы. Простите за этот вопрос.

Я хотел сказать, что Сесиль взрослеет, и, похоже, Вы должны принять это. Вы не должны больше так беспокоиться о ней.

Это невозможно — не беспокоиться о ней. Это моя работа, Адам. Я беспокоюсь о Сесиль. Я беспокоюсь о ней всю мою жизнь.

[После слова жизньв рукописи Уокера — разрыв, и разговор внезапно заканчивается. До этого места заметки были непрерывными, страницы плотно написанных без пропусков кусков текста, но здесь появляется пустое место величиной с четверть страницы; и, когда текст возобновляется ниже пустого места, интонация повествования меняется. Не так уж много и осталось в этой истории (мы на 28-ой странице сейчас, в трех страницах от конца), но Уокер отходит от тщательного, детального рассказа и быстро прописывает последние события повествования. Я могу только предположить, что он был на середине разговора с Хелен, закончив работу на день, и, когда он проснулся на следующее утро (если и спал вообще), его здоровье сильно ухудшилось. Это были последние дни его жизни, не забудьте, и он должно быть чувствовал себя слишком опустошенным, слишком вымотанным, слишком слабым, чтобы продолжать рукопись. Даже ранее, в первых двадцати восьми страницах, я заметил медленное, но нарастающее колебание его силы, потерю внимания к деталям, но сейчас он настолько обессилел для работы, что смог лишь перечислить последующие события. Он начинает Осеньпространным описанием отеля, он упоминает, во что был одет Борн на их первой встрече в кафе, но понемногу описания исчезают, уступая место внутренним мыслям. Он прекращает говорить об одежде (Марго, Сесиль, Хелен — ни одного слова, во что они были одеты), и, только считая очень важным для смысла, он утруждает себя описанием окружения (пара фраз об атмосфере в Vagenende, пара фраз о квартире Жуэ), но в большинстве своем история состоит из мыслей и диалогов, о чем думают люди и о чем говорят. На последних трех страницах приход его кончины неостановим. Уокер исчезает из мира, он чувствует, как жизнь медленно покидает его тело, и, все же, он собирается с последними силами, садится за компьютер и доводит историю до конца.]

У. и Х. за обеденным столом. Кофе, хлеб и масло, чашка йогурта. Осталось совсем немного для разговора о С. Чтобы успеть, он должен подтолкнуть Х. в нужном направлении, начать говорить об ее муже, о Борне. Должен убедиться во всем перед разговором. Борн говорил о свадьбе весной, М. повторила это с добавлением информации о разводе, С. не опровергает, но с Х. еще не затронули эту тему. Как начать? Он начинает, упоминая Рудольфа, описывая их встречу в Нью Йорке в апреле, ничем не выдавая, что они далеко не друзья, затем рассказывает о возвращении Борна из Парижа в мае и как тот был воодушевлен, когда объявил о женитьбе на ней. Это правда? Х. кивает головой. Да, правда. Затем она говорит, что это было самое трудное решение в ее жизни. Захлебываясь словами, она начинает говорить об ее муже, рассказывает об автомобильной аварии в Пиренеях, неосторожный поворот, и машина падает в пропасть, госпиталь, страдания прошлых шести с половиной лет, подавленная происшедшим С. - поток слов, затем поток слез. У. с трудом продолжает разговор. Слезы стихают. Она извиняется стыдливо. Как странно, что она доверяет свою душу ему, говорит она, молодому человеку из Нью Йорка, который чуть старше ее дочери, еле знакомому. Но Рудольф очень высокого мнения о Вас, и Вы так добры к С. - может быть, это и есть причины для ее откровений.

Он уже почти отказывается от продолжения. Закрой свой рот, говорит он себе, оставь бедную женщину в покое. Но не может. Его злость слишком велика, чтобы совладать с ней, и он бросается с обрыва и начинает рассказывать ей о Седрике Уилльямсе и Риверсайд Драйв — сожалея тут же, ненавидя себя за сказанное, но остановиться уже невозможно. Х. слушает в потрясенном молчании. Его слова как удары топором, прямо по ее голове, он добивает ее.

Нет сомнения, она верит ему. Он видит это в ее взгляде на него — он говорит правду. Все равно. Он разрушает ее жизнь, и у нее нет никакого другого пути, как защитить себя. Как смеете Вы возводить такие ужасные обвинения — без доказательств, без ничего, что могло подтвердить сказанное Вами?

Я был там, говорит он. Доказательства в моих глазах, в том, что я видел.

Но она не принимает этого. Рудольф — состоявшийся профессор, интеллектуал, выходец из превосходнейшей семьи и т. д. он — ее друг, он помог прожить ей годы страданий, нет мужчины в мире, который бы сравнился с ним.

Твердый взгляд. Больше нет слез, нет жалости к самой себе. В гневе своей правоты.

У. встает, чтобы уйти. Больше нечего добавить. Только одно, что он и говорит перед самым уходом.: Я был обязан рассказать это. Остыньте от услышанного и Вы поймете, что для меня нет никакого смысла врать Вам. Я хочу, чтобы Вы и Сесиль были счастливы — только и всего — и я думаю, Вы совершаете ужасную ошибку. Если Вы не верите мне, тогда, сделайте одолженье, спросите Рудольфа — почему он постоянно носит в кармане этот нож.

Воскресное утро. Стук в дверь. Заспанный, небритый Морис, еще не отошедший от субботней попойки. Телефонный звонок для Вас, jeune homme.

У. спускается вниз к стойке портье и берет трубку. Голос Борна говорит: Я слышал, Вы рассказываете плохие вещи обо мне, Уокер. Я думал, мы понимали друг друга, а выходит так, что Вы отвернулись и ударили меня в спину. Как все евреи. Как все вонючие евреи со всеми вашими фальшивыми англо-саксонскими именами и лживыми грязными ртами. Вы знаете, есть законы. Вранье, лживые обвинения, распространение лживых обвинений. Почему бы Вам не уехать домой? Собирайте вещи и убирайтесь из Парижа. Заканчивайте Программу и вон отсюда. Если останетесь, то Вы пожалеете, Уокер, я это Вам обещаю. Я поджарю твою задницу так, что ты больше не сможешь сидеть на ней до конца твоей жизни.

Понедельник. День. Он стоит напротив Lyciie Fiinelon, ожидая выхода Сесиль. Когда она, наконец, выходит в окружении других школьниц, она смотрит на него и тут же отворачивается. Она уходит. У. бежит вслед за ней. Он хватает ее за локоть, но она сбрасывает его руку. Он вновь хватает ее, заставив ее остановиться. Что случилось? говорит он. Почему ты со мной не разговариваешь?

Как ты мог? отвечает она, кричя на него. Рассказать все эти ужасные вещимоей матери. Ты свихнулся, Адам. Ты отвратителен. Твой язык должен быть вырван из твоего рта.

Он пытается успокоить ее, чтобы она выслушала его.

Я не хочу больше тебя видеть.

Он пытается в последний раз переубедить ее.

Она начинает плакать. Затем плюет ему в лицо и уходит.

Понедельник. Ночь. Объемистая, жующая жвачку шлюха на rue Saint-Denis. Первый опыт постели с проституткой. Комната воняет средством против насекомых, потом и следами рвоты.