– Что за партия? – поинтересовался Нариман.

– Бог его знает. Отсюда не прочтешь лозунги. БДП, Народная партия, коммунисты, социалисты – все одно и то же. Ты хорошо спал ночью?

Нариман ответил неопределенным движением руки. Дождались конца колонны и поехали дальше.

Нариман ожидал увидеть распахнутую дверь и Куми с подносом – цветы, киноварь и очищенный кокос. Но Джал отпер дверь своим ключом. Санитары внесли Наримана на носилках. Никакого ритуального подноса, никто не собирается совершать приветственный обряд.

– Куми нет дома?

– Она в храме огня. Молится за маму.

Конечно. Годовщина ее смерти. А он забыл.

– На обратном пути она должна купить для тебя судно, тазик и все остальное.

Нариман снисходительно относился к традициям парсов, связанным с днями рождения, навджоте, свадьбами, проводами в последний путь. Он никогда не придавал большого значения обрядам. Но отсутствие серебряного подноса болезненно задело его.

– Когда она вернется?

– Уже скоро. Тебе не нужно пока в клозет, да? Отдохни, а я поставлю тебе музыку.

С удовольствием лежа в собственной постели, Нариман подремывал под звуки шубертовского квинтета, пока его не разбудили приглушенные голоса.

– Стульчак? – спрашивал Джал.

Таксист со стуком поставил тяжелую ношу в передней. Куми упросила его поднять ящик в лифте, но таксист был обозлен скудными чаевыми.

– Если б я хотел работать грузчиком-кули, я за рулем бы не сидел! – громко ворчал он, уходя.

– Спасибо, добрый человек, большое, большое спасибо, – говорила Куми, притворяясь, будто не слышит, и запирая за ним дверь. – Как папа?

– Спит. Но ты же должна была судно купить…

Она распаковала эмалированный тазик и поставила его рядом с деревянным ящиком на четырех коротких ножках.

– Я подумала, что стульчак лучше, чем судно.

– Как это – лучше? Доктор ясно сказал: месяц в постели. Нога не должна касаться пола.

– Слушай. Я пришла в магазин, стала выбирать судно и представила себе… ну, процедуру. Как это будет происходить – подложить судно папе, достать его, когда папа сделает свои дела, подмыть папу, вынести и вымыть судно… не заставляй меня описывать. Сам знаешь. До того неловко, неприлично.

И она решила, что стульчак будет пристойней. Папа будет садиться на стульчак прямо у кровати, ему будет легче оправляться.

– А нам останется только опорожнить горшок.

– Но доктор сказал, что, если мы не будем осторожны, так кости будут месяцами срастаться!

– Папе же не придется добираться до клозета, об этом и речи нет! Испробуем стульчак, посмотрим, как у папы получится.

Вдвоем они внесли стульчак в комнату отчима; он притворился, будто проснулся при их появлении.

– О, Куми, ты вернулась. Что это – новый ночной столик для меня?

– Нет, папа, – засмеялась Куми, – это стульчак, смотри, какой славный.

Куми подняла крышку.

– Мы подумали, стульчак будет удобней судна, – сказал Джал, – как тебе кажется?

– Мне удобней то, что удобней вам. Я и так обременяю вас.

– Мы справимся, папа, не волнуйся. Всего-то четыре недели.

И Джал придвинул стульчак к кровати.

– Хочешь сходить?

Нариман кивнул. Они подхватили его под мышки и усадили в постели. Дальше – самое сложное: помочь ему встать и сделать четверть оборота к стульчаку. Напомнив, чтобы он перенес вес на правую ногу, а левую держал на весу, они подняли его.

Поднимать вертикально почти мертвый груз оказалось труднее, чем они думали. И как только Нариман оказался в стоячем положении, сломанная лодыжка опустилась на пол.

– Ногу не ставь на пол! – вскрикнул Джал.

– Не могу, гипс тяжелый.

Нариман еле сдержал стон, когда они понесли – потащили его. Они поняли, что ему больно: он резко втянул воздух и напрягся всем телом.

– Стоп! – вскрикнула Куми, когда он уже почти сидел. – Пижама!

Собрав все силы, Джал придержал его одной рукой, другой дернул за шнурок пижамных штанов. Ткань прилипла к телу, и Джалу пришлось упереться в отчима бедром, пока штаны не свалились к щиколоткам.

Усадив Наримана на стульчак, оба изнеможенно отступили. Глаза Наримана закрылись, на лбу выступил пот.

– Как ты, папа?

Он кивнул. Алюминиевый горшок зазвенел под струей, и они обменялись взглядами торжества и облегчения.

– Не спеши, папа, – сказал Джал. – Ты только не спеши. Сделай все, что надо. Номер один. Номер два. Все.

Нариман чувствовал тяжесть в кишечнике, но, обессиленный болью, не мог натужиться.

– Все, – прошептал он.

Куми опустилась на колени и сдернула с него штаны. Чтобы уложить Наримана в постель, пришлось повторить процедуру в обратном порядке и с тем же трудом. Оба тяжело дышали, изо всех сил стараясь удерживать равновесие, но под конец чуть не свалились на кровать вместе с ним.

– Ну вот, все в порядке. – Джал распрямил спину. – Что нам нужно, так это разработать систему, метод, чтобы все шло гладко.

– Да, – прошептал Нариман, – нужно.

Отводя глаза, Куми расправила простыню под ягодицами отчима, накрыла его.

– Самая большая ошибка – надо было сначала снять штаны. Придется тебе, папа, месяц побыть нудистом, ладно?

Он едва слышал ее из-за боли. Куми с Джалом натужно посмеялись, желая приободрить его, Куми опустила крышку сиденья и потянула Джала из комнаты.

– А горшок? – спросил он.

– Попозже, он всего на четверть наполнился.

Когда дверь плотно закрылась за ними, Куми призналась, что шутки шутками, но ей неловко видеть Наримана голым.

– Почему? Он же старый человек, Куми.

– Не в этом дело. Мне было уже одиннадцать, когда он стал нашим отчимом. Другое дело, если бы я выросла с ним. С настоящим отцом. А так я чувствую, что смотрю на чужого голого мужчину.

– Не вижу разницы. – Джал сразу заподозрил, что Куми собирается свалить эти обязанности на него. – Ты видишь то, что видела бы у нашего отца.

Куми объявила, что разговор с ним бесполезен, Джал – мужчина и никогда не поймет ее чувств.

После таблетки боль перестала пульсировать в ноге. Нариман попытался заснуть, но что-то мешало. Не гипс, что-то другое, неуловимое, не поддающееся осознанию.

Он подвигал плечами, подвинул подушку, расправил ворот пижамной куртки. Встряхнул верхнюю простыню, чтобы она ровнее накрывала его. Холодок, пробежавший по обнаженным бедрам, и прикосновение простыни к ним открыли ему причину беспокойства – на нем не было штанов.

Только теперь он вспомнил, как Куми стаскивала с него штаны, когда его усаживали на стульчак. Странно лежать в постели в одной пижамной куртке. Непривычно – будто верхний слой кожи пропал.

Он хотел позвать, попросить штаны. Но Куми разозлится. И на самом деле будет легче, если он будет лежать без штанов.

«Что мать, что дочь», – подумал он, вспоминая, как Ясмин отобрала у него пижаму. И пижаму, и многое другое.

Он переходил из комнаты в комнату, от шкафа к шкафу в поисках хоть какой-нибудь одежды. Ничего. Ясмин ничего не упустила из виду, все спрятала, пока он мылся в ванной; только полотенце вокруг бедер, а Ясмин остается глуха ко всем его просьбам.

– Поди сюда, Куми, и ты тоже, Джал! Куда мама спрятала мою одежду? – пытался он дознаться у детей, пока Ясмин на кухне стерилизовала бутылочку для Роксаны.

– Не знаю, – твердил Джал, а Куми приложила палец к губам, показывая свое отношение к расспросам отчима, а также предупреждая брата, чтобы тот держал язык за зубами.

«Ловкий ход сделала Ясмин», – думал он без обиды. Какое право имел он обижаться? Это он вел себя неразумно; она была образцом терпеливости и чуткости, вечер за вечером вынося этот фарс. Потому что это должно было выглядеть фарсом в ее глазах и в глазах соседей по дому: вид Люси, стоящей на тротуаре, задрав голову и вперив взгляд в окно, за которым стоял он. А потом, когда угрызения совести гнали его вниз, еще наблюдать их вместе, без сомнения, производивших впечатление парочки, изнывающей от любви.