Я крепко прижимаю ее к себе и поднимаю глаза к небу. Мои слезы капают прямо ей на макушку. Как бы мне хотелось стоять с ней вот так и никогда ее не отпускать. Она поднимает голову. Крупная слеза падает ей на нос. Юкико улыбается. Кончиками губ смахиваю слезу. Юкико закрывает глаза. Я целую ее горячие губы. По телу пробегает дрожь.

Юкико больше не приходит в бамбуковый лес. Я жду ее неделю, две, три — напрасно. Начинаю всерьез беспокоиться. Что случилось? Вдруг она заболела? Возле дома я тоже ее не вижу. Но однажды я заметил ее из окна. Она шла по дороге, ведущей к центру города. Я тут же выбежал на улицу и окликнул ее. Она быстро обернулась, но потом снова молча зашагала по дороге. Она даже не поднимала на меня глаз. И с тех пор каждый раз, когда я встречаю ее на улице, она отводит взгляд.

В лес я прихожу один, с разбитым сердцем. Но продолжаю читать, сидя на камне, — с надеждой, что однажды Юкико вернется.

Как-то вечером папин коллега господин М. пригласил меня к себе домой поужинать. У них с женой нет детей. Ко мне они так же внимательны, как господин Хорибе.

— Мне бы хотелось показать завтра Юкио университетскую больницу, — говорит господин М. маме. — Нужно просмотреть в библиотеке кое-какие документы, и помощь Юкио тут очень бы пригодилась. Я предупрежу директора завода.

Предложение заманчивое. Ненавижу ходить на завод.

— Спасибо, вы так любезны, — благодарит его мама. — А я завтра собираюсь в деревню с госпожой Хорибе. Она обещала познакомить меня с людьми, которые смогут купить мою европейскую одежду.

На следующее утро, в девять часов, мы с господином М. приезжаем в университетскую больницу. В библиотеке он дает мне список книг. Я ищу их, пока он разговаривает с одним из врачей. Несколько книг я нахожу сразу. Господин М. просматривает их, время от времени делая записи.

К одиннадцати он заканчивает. Мы выходим из библиотеки и идем к бетонному зданию напротив. Господин М. объясняет, что ему нужно еще раз переговорить с врачом, прежде чем возвращаться обратно. На ходу он здоровается с медсестрами, которые идут навстречу. Они улыбаются.

Наконец мы входим в кабинет врача. Врач стоит у окна, и вдруг в небе на мгновение вспыхивает ослепительный сгусток света. Раздается грохот. Взрыв бомбы! Из коридора доносятся крики медсестер. Мы тут же ложимся на пол. «Не двигайся, Юкио!» — приказывает господин М. От взрыва вылетели оконные стекла. Врач исчез. Со всех сторон на нас сыплются осколки, падают книги, стулья подпрыгивают на полу. Я смотрю вокруг, затаив дыхание. Наверное, я сейчас умру. Небо за окнами темнеет. Потом наступает зловещая тишина…

Тук-тук-тук… Жена режет овощи. Я бреюсь перед зеркалом. Лоб в морщинах. Волосы почти седые. Под глазами темные круги. В молодости кто-то говорил мне, что у меня такие же грустные и задумчивые глаза, как у мамы. Кто это говорил? Не шевелясь, рассматриваю свое отражение. Бритва застыла в воздухе. Время остановилось.

Мы с мамой идем в церковь, я на несколько шагов позади. Передо мной колышется мамина широкая юбка — в такт ее шагов — и струятся длинные черные волосы. Цветут гортензии. Дождь барабанит по зонтику из промасленной бумаги. Улитки. Незнакомый человек с черной бородой. И далекий силуэт девочки, которая уходит по парковой дорожке со своим отцом. Между створками ракушки постукивает камешек.

Эти образы и детали настолько глубоко запечатлелись в моей памяти, что время не в силах их стереть.

«Где теперь моя сестра? — думаю я. — Где мой настоящий отец? Живы ли они?» Эти мысли возвращаются ко мне снова и снова. Но я уже не помню лиц сестры и отца. И до сих пор не знаю их имен. Только мама могла бы ответить на эти вопросы. Но она по-прежнему хранит молчание, хотя прошло тринадцать лет с тех пор, как умер человек, усыновивший меня.

«Можно я буду твоей женой, когда вырасту?» Кроме этих слов, я не помню ничего. А вдруг это только иллюзия? Рассеянно рассматриваю отражение в зеркале и все больше отдаляюсь от реальности.

— Дорогой, завтрак готов!

Шизуко зовет меня с кухни. Сознание постепенно возвращается. Умываюсь и вытираю лицо полотенцем. Снова смотрюсь в зеркало. Грустные и задумчивые глаза, как у мамы? Теперь я вспомнил, что так говорила моя подруга Юкико.

Медленно выхожу из ванной. Запах супа мисо приятно щекочет ноздри.

Иду на кухню. Из маленького телевизора, который стоит на шкафу с посудой, доносится слово «Нагасаки».

— Уже пятьдесят лет прошло, — говорит Шизуко, расставляя тарелки.

— Да, уже пятьдесят.

Я сажусь за стол. На экране мелькают кадры хроники: передача, посвященная памяти жертв атомной бомбы. Сегодня девятое августа.

— В то утро, в одиннадцать часов две минуты, — сообщает телеведущий, — атомная бомба, сделанная на основе плутония, взорвалась над кварталом Урагами…

Шизуко говорит:

— Вам действительно повезло, тебе и твоей маме.

Я киваю головой.

— Твоего отца к тому времени уже отправили в Сибирь, так ведь? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю я. — Но мы с мамой ничего не знали. Он вернулся в Нагасаки через два года после окончания войны.

Мои родители переехали к нам с женой в Камакуру двадцать лет назад. С тех пор я не возвращался в Нагасаки. Город, разумеется, изменился — он больше не тот, каким я знал его в детстве. По правде говоря, моя жизнь стала совсем иной, когда из Нагасаки уехала Юкико.

Я искал ее повсюду, среди развалин и умирающих людей. Каждый раз, заметив девочку, похожую на нее, я останавливался и окликал: «Юкико?» Девочка оборачивалась, и обугленное лицо смотрело на меня бессмысленным, пустым взглядом. Девочка качала головой. «Юкико, где ты?» Я бежал и плакал. Узнав, что Юкико жива и с ней все в порядке, я испытал огромное облегчение, хотя она и избегала встречи со мной. Однако ее отец, господин Хорибе, погиб во время взрыва. Госпожа Хорибе сказала, что в тот день он должен был пойти в лабораторию, как всегда по утрам. Тем не менее он умер дома. Среди развалин госпожа Хорибе нашла башмаки, в которых он ходил на работу. Через несколько недель после взрыва я столкнулся с Юкико на улице. «Нам больше нельзя встречаться», — сказала она. Казалось, она вот-вот разрыдается. На следующее утро она уехала в Токио со своей матерью.

У меня сжалось сердце. Я снова посмотрел на экран телевизора. Передача продолжается, но взгляд мой затуманили слезы.

— Можешь выключить? — попросил я Шизуко.

Посмотрев на меня краем глаза, она выключила телевизор.

Мы живем втроем: мама, Шизуко и я. У каждого из наших детей квартира в Токио, и дела у них идут хорошо.

Я теперь на пенсии. Тридцать три года я проработал в химической лаборатории на фабрике по производству продуктов питания. Я небогат, но все же живу неплохо: пенсию платят и фабрика, и государство. У нас свой дом. И нет долгов.

Мы с Шизуко женаты больше тридцати лет. Мы любим и понимаем друг друга. Мне хорошо с ней. Мне повезло.

Мой приемный отец был настоящим человеком, у него было доброе сердце. Мама часто повторяла: «Нашим нынешним благополучием мы обязаны только твоему отцу».

Четыре часа. Маме пора обедать. Я иду на кухню и ставлю на поднос приготовленную Шизуко еду. Тыквенный суп, рис, тофу и баклажаны в соевом соусе. Каждое блюдо на отдельной тарелке. Мама ест всего два раза в день, совсем крохотными порциями. Кроме того, ей необходима наша помощь: она не может свободно двигать руками.

Осторожно толкаю раздвижную дверь в ее комнату. Мама дремлет. Оставляю поднос на столике возле кровати. Мама уже не спит на татами. После смерти отца она попросила убрать татами и заменила их высокой кроватью, как в Европе. Сказала, что так ей будет легче подниматься.

Я сажусь на стул и смотрю на спящую маму. Мелкие морщинки в уголках глаз. Кровеносные сосуды, просвечивающие под бледной кожей. Но мама по-прежнему красива. Убираю с ее щеки непослушную прядь волос.