В день отъезда Нина упаковала все вещи и выставила сумки на террасу. Пустые чемоданы остались в сарае. Потом хорошенько убралась в доме, где собирались пожить их друзья. Стефан и Элин сидели в саду, в тени деревьев, ждали, когда она закончит, чтобы вызвать такси. На чудесной полянке царил особый полуденный покой. На коленях у Стефана лежал раскрытый Пруст — единственное, что не было упаковано. Элин поддразнивала Стефана, говоря, что он не может обойтись без пустышки. Оба испытывали облегчение, что отпуск кончился, и мечтали попасть домой.

— Расскажи-ка мне, как ты, детка. Надеюсь, тебя не слишком утомило житье со стариками, — сказал Стефан с внезапной мягкостью. Он смотрел на дочь как на продолжение себя самого и, пока та не обзавелась семьей, мечтал, что она пойдет по его стопам.

— Как я? Могу рассказать, но это надолго.

— Время у нас есть. Твоя мама еще не скоро закончит. Так что можешь пока меня развлечь.

— Я расскажу тебе сон, что приснился мне вчера на пляже. — Элин подвинула стул и села напротив него.

— Ну, давай. Я весь внимание, малышка моя. — Стефан любил Элин как себя самого.

— Вначале было только три человека. Папа, мама и я. Мы были чем-то особенным. Наше триединство отделяло нас от остального мира. Все прочие люди были другой породы, с другими обычаями и нравами, другими правилами, не такими, как у нас. Я не знала, в чем разница. Это чувство я впитала с молоком матери, как нечто данное от природы, неоспоримый факт.

Начну с папы. Я очень гордилась им. Он был умным, рассказывал истории о принцах и принцессах, рыцарях и девицах. Катал меня на плечах. Он был лошадью. Я — человеком. Вместе мы были кентавром. Наполовину человеком. Наполовину животным. Он был строгим. Особенно в том, что касалось чистки зубов и укладывания в кровать. Каждый вечер читал мне греческие мифы. Он познакомил меня с величественным миром Античности. Где Афина рождалась из головы Зевса. Главного бога, господствующего над меньшими богами и полубогами. Отец сделал меня дочерью бога, а сам, собственной персоной, был Зевсом.

Я боялась гнева отца. Не известно было, когда грянет гром. Гроза могла разразиться, если я слишком громко кричала или не хотела есть экзотическое блюдо, которое он с большим старанием приготовил. Единственный раз я получила пощечину — однажды утром, когда отказалась идти в садик, не попрощавшись с мамой. Моя мама словно бы исчезла для меня в тот момент, когда я почувствовала большую руку отца на своей маленькой щеке. Во всем мире остались только мы с папой. Саркофагом с мертвой женщиной застыла мамина постель, в которой ей не спалось по ночам, и потому она досыпала по утрам. Я не слишком много помню о маме. Только что у нее были длинные темные волосы и она никогда не радовалась. Она была как темный хвойный лес, закрытый и недостижимый. А я была светлым буковым лесочком. И боялась темного леса, в который возвращалась мама. Потому что там она превращалась в ведьму.

Когда после папиной сказки гасили свет, я лежала в кровати во тьме и ждала, что ведьма выйдет из леса и заберет меня туда. Сначала из пола вырастали темные деревья. Или они пробирались сквозь закрытую дверь. Папа не разрешал ее приоткрывать. Как и оставлять включенным ночник. Его слово было законом.

Деревья заполняли комнату до стен. Самые высокие стояли вокруг моей постели. Я знала, что мама — среди деревьев. Она оделась елкой, чтобы обмануть меня. Я была вне себя от ярости. Напрягалась всем телом. Звала маму, но безответно. Она дразнила меня, это для нее было несложно, потому что я сильно в ней нуждалась, ждала бы ее до скончания света. В отчаянии я кричала в чащу леса. Папа сидел в гостиной. Он три раза постучал в стену. Надо тихо лежать в постельке. Тогда я зашептала. Мама понимала и шепот, и крик. Я увидела прядь кудрявых ведьминских волос, непохожих на ее прямые волосы молодой женщины. У меня была такая милая красивая юная мама. Папа тоже был совсем молодым. Он был старшим братом, а мама — старшей сестрой, о которых я всегда мечтала. Я была младшей сестрой в семье. Меня баловали старшие сестры и братья, но старший брат еще и держал в строгости. Старшая сестра была ласковой и милой и не могла мне ни в чем отказать. Поэтому с просьбами я всегда шла к ней.

Ведьма вышла из леса. Высоким стройным стволом, одетым в зеленое блестящее платье из сверкающих еловых иголок. С ветвей капала смола. Волосы лежали на ее голове густым венком. Она была моей королевой-матерью. Ведьминской королевой. Рассказала мне о жизни в лесу и спросила, не хочу ли я стать маленькой елочкой. Как отказаться, хотя юным буком быть лучше. Протянув руку, она вытащила меня из постели. Я скользнула в ее объятия. Она держала меня так крепко, что иглы впивались в кожу, оставляя красные точки. Как я любила маму! Она шепнула мне на ухо, что я — самое красивое дерево в лесу. От нее так хорошо пахло.

По ее объятиям я чувствовала, что она все же больше мама, чем ведьма. Ведьма жила в темном лесу. Мама хотела забрать меня в лес. Я упиралась, потому что хотела, чтобы мама осталась мамой. Ведьма была незлая, но все-таки ведьма. Она обняла меня за плечи, и я сдалась. Она сказала: не бойся. Она — мой друг, просто хочет показать свой дом в лесу.

Мы пошли в сторону желтого огонька во мраке. Ведьма свистела как мужчина, чтобы отгонять летучих мышей. В лесу было жарко. Жар мрака от подземного солнца. Я уже привыкла к ведьме и к ее большой руке, сжимавшей мою детскую ручку. Она сорвала шишки и прикрепила их к своим волосам как золотые украшения. Так странно было видеть в темноте. На земле было много красных мухоморов, маленьких шампиньонов и фиолетовых вешенок. С деревьев глазели совы. Сова — любимая птица ведьмы. Сова и ведьма — мудрые существа. Мне больше нравились ласточки, которые вили гнезда под крышей вдали от леса. Несмотря на жару, мне стало зябко. Ведьма успокаивающе сжала мне руку. Она шла к своему лесному дому. Я изо всех сил семенила рядом, чувствуя себя подавленной. Над елями не было неба.

Крыша лесного домика сложена из цветных камней, образующих звездные узоры. На большом расстоянии видно, как камни сверкают во мраке. Желтый свет, на который мы шли, оказался фонарем над входом. Глиняный дом. Никогда такого не видела. Мне подумалось, что ведьма больше не была мамой, а чужой женщиной с таинственной жизнью. Я отняла у нее свою руку. Не хотела идти с ней в дом. Хотела вернуть маму. Хотела домой. Но ведьма пинком распахнула дверь и затащила меня в помещение, похожее на лавку старьевщика. Повсюду валялись старые вещи. На оклеенных обоями стенах висели фотографии в посеребренных рамках. На полу в несколько слоев лежали соломенные коврики. С потолка тесными рядами свисали люстры. На столах возвышались груды чайников, чашек и вазочек. В плетеных корзинах лежали кружева и цветные ленты.

У маленького темного окна ждала черная лакированная повозка, запряженная четверкой. Ведьма подняла меня и посадила в нее. Внутри все было отделано золотом. Я исчезла в золотой пыли, поднявшейся, когда села на сиденье, тоже золотое. Ведьма забралась в повозку. Взяла вожжи и встала передо мной. На ней было черное кружевное платье. Спина длинная и стройная. Она стояла прямая, как статуя. Сильно натянув поводья, прищелкнула языком, лошади тронулись с места, колеса покатились по брусчатке.

Мы ехали во тьму, но постепенно становилось светлее, и можно было рассмотреть просторный аккуратный ландшафт, который принадлежал ведьме. Там стояли красивые дома из стекла. Внутри все видно. В них жили взрослые карлики и эльфы, они готовили обед, а дети играли в карты и забавлялись с глиняными куколками. Мама хлестнула лошадей, чтобы прибавить ходу. Мне хотелось потрогать ее красивую спину. Она распустила волосы. Черные, они блестели на фоне матовых черных кружев. Я протянула руку. Сердце сильно забилось. В последний момент, перед тем как кончики пальцев коснулись спины между лопатками, храбрость покинула меня. Я не посмела до нее дотронуться, не зная, как выглядит ее лицо.