– Ну что ж, – сказала миссис Энтони, скрестив руки, – я бы дала вам года шестьдесят четыре.

Голосок миссис Петтигру удивительно не вязался с ее яркой внешностью. Он прожурчал еще нежнее обычного, когда она сказала миссис Энтони:

– Прибавьте пять лет.

– Шестьдесят девять, значит. Столько вам никак не дашь, – сказала миссис Энтони. – Ну, у вас-то времени, конечно, хватало следить за собой, и потратиться тоже могли – на пудру, то да се. Вам бы служить, что ли, где.

На самом-то деле миссис Петтигру было семьдесят три, но, накрасившись, она выглядела куда моложе своего возраста.

Между тем она провела рукой по лбу и медленно покачала головой. Ее тревожили денежные дела – в суде все, вероятно, затянется бог весть как. И родня Лизы в свою очередь предъявила свои права.

Миссис Энтони стала мыть чайную посуду.

– А Уорнер-то старик там еще, с нею? – спросила она. – Или ушел?

– Н-да, – подтвердила миссис Петтигру. – Он там.

– Вот и хорошо, можно об ней покамест не волноваться, – сказала миссис Энтони.

– Между прочим, – заметила миссис Петтигру, – в бытность мою у Лизы Брук меня обычно вызывали привечать гостей. И ни перед кем меня не стеснялись.

Миссис Энтони принялась чистить картошку, что-то напевая.

– Пойду туда, – сказала миссис Петтигру, поднимаясь и одергивая свою ровную юбку. – Мало ли что ей там нравится или не нравится, я уж хоть за ней-то пригляжу, затем все-таки наняли.

Войдя в гостиную, миссис Петтигру сказала:

– О, миссис Колстон, а я подумала, может, вы утомились.

– Соберите, пожалуйста, со стола, – сказала Чармиан.

Миссис Петтигру собирать со стола не стала, она позвонила миссис Энтони и ставила на поднос блюдечко за блюдечком, чувствуя, что гость Чармиан ее оглядывает.

Чармиан сказала миссис Петтигру:

– Спасибо, Тэйлор.

Миссис Петтигру не раз видывала Алека Уорнера у Лизы Брук. Он улыбнулся ей и кивнул головой. Она присела и вынула сигарету из своей замшевой сумочки. Алек поднес ей огонь. Миссис Энтони прогромыхав посудой, удалилась на кухню вместе с подносом.

– Так вы говорили… – сказала Чармиан своему гостю.

– Ах да. – Он повернул седую голову и серое лицо к миссис Петтигру. – Я тут объяснял, как у нас образовалась демократия на Британских островах. Очень скучаете по миссис Брук?

– Да, чрезвычайно, – сказала Мейбл Петтигру, выпустив длинную струю дыма. Она приняла светский вид.

– Пожалуйста, дальше про демократию, – сказала она.

– Когда я поехала в Россию, – сказала Чармиан, – царица выслала мне эскорт…

– Ну, погодите, пожалуйста, минуточку, миссис Колстон, пока мистер Алек Уорнер расскажет нам про демократию.

Чармиан странно поглядела на нее, потом сказала:

– Да, Эрик, в самом деле, насчет демократии.

– Не Эрик – Алек, – сказала миссис Петтигру.

Алек Уорнер успокоительно повел перед собой своей старческой твердой рукой.

– Демократия поистине восторжествовала на Британских островах, а именно в Шотландии, при посредстве мочевого пузыря королевы Виктории, – сказал он. – Как вы знаете, в принципе демократия и так существовала, но в жизнь она воплотилась из-за маленького недомогания королевы.

Мейбл Петтигру рассмеялась, закинув голову. Чармиан глядела отуманенным взором. Алек Уорнер медленно продолжал, как бы отмеряя голосом время разговора. Глаза у него были очень внимательные.

– У королевы Виктории было, видите ли, немного неладно с мочевым пузырем. И когда она на склоне лет ездила в Балморал, велено было к некоторым коттеджикам пристроить уборные, поскольку раньше их там не имелось. Таким образом, королева могла поутру безбоязненно проехаться по окрестностям; время от времени она вылезала из кареты – якобы затем, чтобы посетить скромные жилища подданных во всей их простоте. Мало-помалу разнеслась молва о том, что королева Виктория невероятно демократична. Все это, конечно, из-за ее легкого недомогания. Но тут все стали подражать королеве Виктории, идея расползлась, и вот теперь, как видите, у нас воцарилась такая демократия, что дальше некуда.

Миссис Петтигру закатилась долгим смехом. Алек Уорнер остановил как бы орнитологический взгляд на Чармиан, которая обирала плед у колен, дожидаясь своей очереди рассказывать.

– Когда я поехала в Россию, – сказала Чармиан, по-детски подняв к нему глаза, – царица выслала эскорт мне навстречу к самой границе, а обратно эскорта не было. Это в чисто русском духе – принимать решения и затем утомляться от собственной решимости. Крестьяне-мужики всю зиму лежат на печи. И всю, помнится, дорогу в Россию мои спутники то и дело раскрывали свои чемоданы и перебирали вещи. Была весна, и…

Миссис Петтигру подмигнула Алеку Уорнеру. Чармиан осеклась и улыбнулась ему.

– Джин Тэйлор вы давно видели? – спросила она.

– Да недели две назад. Я тут съездил в Фолкстон на предмет моих изысканий. На будущей неделе схожу навещу.

– А Летти ее регулярно посещает. Она говорит, Джин всем довольна и все у нее замечательно.

– Летти, она… – Он хотел сказать, что Летти – набитая дура, потом припомнил, что здесь сидит миссис Петтигру. – Ну, вы понимаете, какое мне в общем-то дело до Летти, – сказал он и вяло отмахнулся рукой, словно перебрасывая тему разговора на колени к Чармиан. Чармиан поглядела на свои колени и продолжала:

– Вам бы понять про Летти немного раньше. Вам бы…

Он поднялся, пора уходить, а то в памяти Чармиан, того и гляди, вспыхнет прошлое, какой-нибудь неведомый год. С нее станется отыскать в памяти какие-нибудь события года, положим, 1907-го, и поднести их к глазам, точно книгу. Время, когда он любил Джин Тэйлор, горничную Пайперов еще до замужества Чармиан, – это время было для Чармиан едва ли не вчерашним днем. Ее писательское сознание по инерции придавало разрозненным событиям некую целостность, для него неприемлемую, способом, для него бесчестным. Когда-то он был влюблен в Джин Тэйлор, а потом решил все-таки прислушаться к советам, раздававшимся со всех сторон. Так и случилось, что он обручился с Летти. Получше узнав Летти, он обручение расторгнул. Так обстояло дело в 1907 году. С 1912 года он мог уже расценивать факты беспристрастно. Зато Чармиан, душенька, раздула их до чрезвычайности: они превратились у нее в драматическую подоплеку всей его жизни. Ему это было любопытно в той степени, в какой характеризовало Чармиан, но отнюдь не по своей линии. И все же нынче он был бы не прочь посидеть-помедлить и послушать в свои семьдесят восемь лет, как Чармиан припоминает молодость. Однако его смущало присутствие миссис Петтигру. И появилась она крайне некстати, и не мог он, как Чармиан, разговаривать дальше будто ни в чем не бывало. Он посмотрел на миссис Петтигру, когда та подавала ему пальто в передней, и подумал: «Какая неприятная женщина!», а вслед за этим: «Ну, какая интересная женщина!», и это как-то связалось с ее бытностью у Лизы, где он наблюдал ее с перерывами добрых двадцать шесть лет. Он думал о миссис Петтигру всю дорогу домой, аллеями двух парков, хотя собирался-то думать о Чармиан. И еще размышлял о себе, несколько изумленно, поскольку ему было под восемьдесят, а миссис Петтигру вряд ли меньше шестидесяти пяти. «О, – сказал он сам себе, – о, это незваная эротика, яко тать в нощи восхитившая мое церковное призвание!» Только что церковного призвания у него не было – так просто, для разговору с самим собой.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru