Они посмотрели друг на друга.

В темной комнате, где все было покрыто то ли печной гарью, то ли налетом времени, Брауни казалась старше и тусклее: волосы не так блестели, на лице лежала печать усталости или грусти. Она надела юбку цвета морской волны и коричневую кофту, поверх которой совсем не к месту торчал воротничок синей блузки. Бледное лицо было чрезмерно крупным и голым, не защищенным ни косметикой, ни красивой прической, ни обаянием. Она замерла, тяжело расставив ноги, сцепив перед собой руки, и глядела на Эдварда. Брауни стояла неподвижно, и Эдвард попытался тоже встать.

— Нет-нет, сиди. Хочешь, затоплю печь?

— Нет, пожалуйста, не надо…

— Я вчера не топила. А сегодня утром холодновато. В доме сразу становится сыро.

Она подтащила к себе стул с прямой спинкой и села, возвышаясь над Эдвардом, а он чувствовал себя неловким и слабым на своем стуле пониже с провалившимся сиденьем и деревянными подлокотниками. Ноги его были неловко вытянуты вперед, а над его брюками от жара обогревателя, который Брауни поставила рядом с ним, поднимался парок. Эдвард хотел найти стул повыше, но не отваживался ни на это, ни на то, чтобы попросить еще шерри.

— Спасибо, что согласилась встретиться со мной…

— Ну что ты…

— Ты сказала, что хочешь спросить меня еще о чем-то.

— Да. Вообще-то о двух вещах… Ты уж извини меня за этот… допрос, что ли… но я чувствую, что должна прояснить все, пока у меня есть возможность видеть тебя.

— Да… конечно… — Для Эдварда это прозвучало так, словно очень скоро их встречи закончатся, и навсегда.

— Может, такой вопрос тебе покажется сумасшедшим… но… слушай, ты мне правду сказал в прошлый раз, что дал ему наркотик, а он не знал об этом?

— Да. Боже мой, если ты мне не веришь, мне конец!

— Нет, я знаю, но мне необходимо выбросить из головы одну мысль. Сам он у тебя ничего не просил?

— Нет!

— Тем не менее у него могли быть… какие-то основания… для того, чтобы выпрыгнуть в окно.

— Не понимаю, — сказал Эдвард.

Ему снова стало нехорошо, чернота вернулась, невыносимое отчаяние смыкалось вокруг.

— Я хочу сказать, ты уверен, что это не самоубийство?

— Самоубийство? Нет! Конечно же нет!

— Он не горевал, ничего ужасного с ним не случилось, его девушка не уходила от него, или…

— Нет!

— То есть, насколько тебе известно, он был абсолютно счастлив и в полном порядке?

— Да, он был в порядке, абсолютно счастлив, все у него шло великолепно. Боже, извини меня…

Брауни вздохнула. Она смотрела на яркое мерцающее окошко обогревателя, приподняв уголок юбки и бессознательно теребя ткань пальцами.

— Хорошо… ладно… еще одно… Извини, что спрашиваю, но у тебя не было гомосексуальных отношений с Марком?

Этот вопрос непонятной болью отозвался в сердце Эдварда. Ему впервые показалось, что такое могло произойти в их долгом совместном будущем, которое теперь уничтожено.

— Нет, не было. Я его любил. Но не так.

— А он любил тебя?

— Да. Я думаю. Я уверен.

— Но не так.

— Не так.

«Могу ли я быть уверен?» — подумал Эдвард. Господи, как ему стало больно, когда речь вдруг зашла о том, что могло бы быть. Новая пытка и новые кровоточащие язвы.

— Понимаешь, — произнесла Брауни своим холодным печальным голосом, — люди разное говорят. Кто-то мне сказал, что между вами якобы были гомосексуальные отношения и ты после ссоры от ревности выкинул его в окно.

Эдвард вскрикнул. Ему наконец удалось подняться со стула и встать перед ней.

— Нет! Это неправда. Это не может быть правдой. Боже мой! Кто сказал такое?

— Ты не знаешь этого человека. Он размышлял и высказывал предположения. Это всех так сильно интересовало. Ужасная непонятная трагедия всегда привлекает людей.

— Но ты ведь так не думаешь?

— Нет, не думаю. Правда не думаю. И никогда не думала. Но я должна была спросить, чтобы избавиться от этой мысли. Теперь ее нет.

— Она ушла от тебя ко мне. Теперь я буду постоянно думать, что люди так считают.

Эдвард тут же пожалел об этих словах. Если у нее была какая-то ужасная мысль, разве он не должен принять на себя это бремя и радоваться тому, что взял ее боль на себя? А сказанные только что слова означали, что его больше волновала собственная репутация, чем смерть Марка.

— Черт возьми, — сказал он, — мне очень, очень жаль, что тебе пришлось выслушивать такие ужасные предположения и спекуляции.

Он подошел к окну, потом вернулся назад. Ему хотелось рыдать и рвать на себе волосы.

Брауни, ссутулившаяся на своем стуле, чуть нахмурилась, глядя на него. Она скрестила ноги, одернула юбку и вздохнула.

— Ну вот и все. Я верю всему, что ты говоришь.

— Да. Едва ли может быть хуже. Я имею в виду то, что случилось на самом деле. Я обманул его и бросил, а значит — убил.

— Пожалуйста, не говори так. Неужели ты не видишь, мне легче, если я могу… могу понять тебя и сочувствовать…

— Ты хочешь сказать, если можешь простить меня.

— Да, если угодно, пусть так.

— И ты прощаешь?

— Да, — ответила она глухим скорбным голосом.

«А каким еще голосом могла она это сказать?» — подумал Эдвард. Брауни и так дала ему слишком много, так неужели он будет рыдать и жаловаться, если она не дала ему еще больше? Сегодня она не была похожа на Марка. Возможно, она была похожа на свою мать.

— Ты справедливый судья, — сказал он. — Спасибо… итак, со мной покончено, теперь меня можно отправить на помойку. А как насчет твоей матери? Ты говорила, вдруг я смогу помочь ей.

— Она по-прежнему тебя ненавидит.

— Кто-то мне сказал, что ненависть убивает. Может быть, ее ненависть убьет меня. А может, так оно и к лучшему — свершившееся правосудие.

— Ты говоришь ужасные вещи. Ненависть убивает того, кто ненавидит. Моя несчастная мать почти помешалась на этом.

— Вот еще одно мое преступление.

— Последствия какого-то поступка могут долго напоминать о себе.

— И что мне с этим делать?

— Ничего. Я думала, ты как-нибудь сможешь ей помочь, но сейчас я этого не вижу. Скажем так: пусть тебя это не заботит.

Он вдруг понял: «Она ненавидит меня. Брауни меня ненавидит. Но это невозможно, это убийственно».

— А если я встречусь с ней? Или напишу ей?

— Нет. Я передам ей кое-что из того, что ты мне рассказал… все, что необходимо…

— Могу я сделать для тебя что-нибудь еще?

— Нет. Ты был очень терпелив.

— Терпелив! Боже милостивый!

Брауни встала и стала тереть руками лицо, разглаживая свой крупный белый лоб, потом завела за уши тусклые волосы и зевнула.

Эдвард отступил от нее. Брюки у него все еще были мокрые, нагревшиеся, но мокрые. Брауни выключила обогреватель. Они направились к двери, но остановились. Брауни поправила воротничок своей блузки. Эдвард вдруг понял, что за все время их разговора так толком и не взглянул на нее. Секунду они смотрели друг на друга, потом отвели глаза.

— Ну, до свидания и спасибо, — сказала она.

Эдвард отчаянно пытался изобрести что-нибудь для продолжения разговора, но тщетно. Он почувствовал что-то мокрое у себя на боку, залез в карман пиджака и извлек оттуда приготовленный наспех сэндвич с джемом, превратившийся в красноватое месиво.

— Что это? — спросила Брауни.

— Сэндвич с джемом. Я о нем совершенно забыл. Наверное, раздавил об стул. Я его сунул в карман… не успел позавтракать…

Они могли бы рассмеяться, но не стали. Брауни слабо улыбнулась.

— Можно его куда-нибудь выбросить?

Он держал сэндвич в руке.

— Давай мне.

Брауни взяла сэндвич и с силой швырнула его в очаг, в золу, а потом вытерла руки о юбку.

У Эдварда слезы стояли в глазах. Черный отчаянный страх заполнил его почти целиком.

— Хочешь, я приготовлю тебе сэндвич? Хотя нет… я же выбросила всю еду.

— Ничего страшного. Я поем… там…

— Ну тогда — до свидания. Спасибо, что пришел.

Они снова замерли на мгновение и посмотрели друг на друга. Потом каждый из них сделал маленький шажок вперед и, подчиняясь необъяснимому таинственному порыву, властно притягивающему одного человека к другому, сжали друг друга в объятиях. Они замерли, обнявшись — с силой, со страстью, закрыв глаза; ее голова лежала у него на плече, его лицо зарылось в ее волосы. Потом они расцепились, Эдвард неуклюже поцеловал ее в щеку, быстро — в губы и отпрянул.