— Потайное помещение? — переспросил Шерман. — Какое такое помещение?

— Там внизу есть библиотека, — ответил Клаус, и толпа в удивлении загудела. — В ней есть список всех предметов, которые выносило на берег острова, и всех историй, с ними связанных.

— И кухня, — добавила Солнышко. — Может быть хрен.

— Хрен — один из способов нейтрализовать действие яда, — объяснила Вайолет и процитировала конец стихотворения, которое дети слышали на «Квиквеге»: — «Рецепт спасения, бесспорно, / Лишь капля выжимки из корня!» — Вайолет оглядела испуганные лица островитян. — В кухне под яблоней может найтись хрен, — продолжала она. — Мы ещё можем спасти себя, если поторопимся.

— Они лгут, — сказал Ишмаэль. — В чащобе ничего, кроме хлама, нет, а под деревом только земля. Бодлеры пытаются вас обмануть.

— Мы не пытаемся никого обмануть, — запротестовал Клаус. — Мы пытаемся всех спасти.

— Бодлеры знали, что медузообразный мицелий попал на остров, — внушал островитянам Ишмаэль, — но нам ничего не сказали. Им нельзя верить, а мне можно, и я предлагаю посидеть и попить сердечного.

— Дудки, — выпалила Солнышко, желая сказать: «Это вам нельзя верить», но старшие Бодлеры не стали переводить, а подошли поближе к Ишмаэлю, чтобы поговорить с ним более или менее конфиденциально.

— Почему вы так поступаете? — спросила Вайолет. — Если просто сидеть тут и пить сердечное, мы обречены.

— Мы все вдохнули яд, — сказал Клаус. — Мы все в одной лодке.

Ишмаэль поднял брови и мрачно усмехнулся.

— Это мы ещё посмотрим. А теперь уходите из моей палатки.

— Удирать, — проговорила Солнышко, что означало «надо спешить!», и старшие утвердительно кивнули.

Бодлеровские сироты быстро покинули палатку, оглянувшись перед выходом назад — на взволнованных островитян, на мрачного рекомендателя и на Графа Олафа, который все ещё лежал на песке, держась за живот, как будто гарпун не только разбил водолазный шлем, но и ранил его самого.

Как Вайолет, Клаус и Солнышко ни спешили, перебираясь через холм на другую сторону острова вовсе не на санях, запряжённых козами, все равно им казалось, будто они передвигаются на Паровозике, Который Не Мог, и не только по причине безнадёжного характера их похода, но и потому, что чувствовали, как яд постепенно коварным образом пропитывает весь организм. Вайолет с Клаусом на своём опыте узнали, что пришлось перенести их сестре в глубинах океана, когда та едва не погибла от смертельного яда, а Солнышко прошла теперь курс повышения квалификации, то есть в данном случае «получила ещё одну возможность испытать, как стебельки и шляпки медузообразного мицелия разрастаются у неё в горле». Дети останавливались несколько раз, чтобы откашляться, поскольку гриб затруднял дыхание и они тяжело, со свистом дышали. Когда время перевалило за вторую половину дня, бодлеровские сироты добрались наконец до развесистой яблони.

— Времени у нас не много, — произнесла Вайолет, хватая ртом воздух.

— Идём прямо на кухню. — Клаус вошёл в дыру между корнями, которую им в прошлый раз показала Невероятно Смертоносная Гадюка.

— Надеюсь, хрен, — пробормотала Солнышко, следуя за братом.

Однако в кухне их ждало разочарование. Вайолет включила свет, трое детей поспешили к полке со специями и стали читать надписи на баночках и коробочках, и постепенно надежды их убывали. Дети нашли многие из любимых специй, в том числе шалфей, ореган, красный перец, представленный несколькими сортами, расположенными соответственно их остроте. Они обнаружили некоторые самые свои нелюбимые специи, включая сушёную петрушку, почти не имеющую никакого вкуса, и чесночную соль, которая отбивает вкус у чего бы то ни было. Они нашли специи, которые у них ассоциировались с определёнными блюдами, такие, например, как куркума, которую отец использовал, приготовляя арахисовый суп с карри, а также мускатный орех, который мама добавляла в коврижку. Кроме того, они нашли специи, которые у них ни с чем не ассоциировались, например майоран — его держат на кухне все, но почти никто не использует. А также порошок из лимонной цедры, который применяют лишь в экстренных случаях, к примеру если свежие лимоны вдруг куда-то пропали. Дети нашли специи, употребляемые буквально повсюду, такие, как соль и перец, а также специи, используемые в определённых странах, например перец чипотле и халапеньо, но не увидели ни одного ярлычка с надписью «хрен». А когда они откупоривали коробочки и бутылочки, то никакие порошки, листья и семена не пахли так, как пахло в окрестностях фабрики, производившей хрен, которая стояла на Паршивой Тропе.

— Нам не обязательно нужен хрен, — быстро сказала Вайолет, с разочарованием ставя на место сосуд с эстрагоном. — Приправа васаби вполне заменила хрен, когда Солнышко надышалась спор в прошлый раз.

— Или евтрема, — просипела Солнышко.

— Васаби тут тоже нет. — Клаус понюхал баночку с сухой шелухой мускатного ореха и нахмурился. — А может, он где-то спрятан?

— Кому нужно прятать хрен? — спросила Вайолет после затяжного приступа кашля.

— Наши родители, — предположила Солнышко.

— Солнышко права, — согласился Клаус. — Раз они знали про Ануистл Акватикс, они могли знать, чем грозит медузообразный мицелий. Хрен, выброшенный на берег штормом, мог бы очень пригодиться.

— У нас не осталось времени обыскивать чащобу в поисках хрена, — возразила Вайолет. Она сунула руку в карман, и пальцы её задели кольцо, которое дал ей Ишмаэль, и нащупали ленту, которую рекомендатель использовал как закладку, а Вайолет подвязывала ею волосы, что помогало ей думать. — Это было бы труднее, чем искать сахарницу в отеле «Развязка».

— При слове «сахарница» Клаус быстро протёр очки и начал листать свою записную книжку, а Солнышко задумчиво куснула мутовку.

— Может, он спрятан в какой-то Другой баночке, — предположил Клаус.

— Мы их все перенюхали, — выдавила из себя Вайолет. — Нигде ничего похожего на хрен мы не нашли.

— Может быть, запах заглушила какая-то другая специя, — предположил Клаус, — какая-то ещё более едкая, чем хрен? Солнышко, какие есть ещё едкие специи?

— Гвоздика, кардамон, аррорут, полынь, — прохрипела Солнышко.

— Полынь, — задумчиво протянул Клаус и опять перелистнул страницы. — Кит один раз упоминала полынь. — Клаусу представилась бедная Кит, одна, на прибрежной отмели. — Она сказала: «Чай должен быть горьким как полынь и острым, как обоюдоострый меч». То же самое нам говорили, когда принесли чай перед началом суда.

— Полыни тут нет, — сказала Солнышко.

— Ишмаэль тоже что-то говорил про горький чай, — вспомнила Вайолет. — Припоминаете? Его ученица ещё боялась отравиться.

— Как мы, — сказал Клаус, ощущая, как грибок разрастается внутри. — Жаль, что мы не дослушали эту историю до конца.

— Жаль, что мы не слышали всех историй. — Голос у Вайолет, сдавленный грибком, звучал хрипло и грубо. — Лучше бы наши родители рассказали нам всё, чем укрывать нас от вероломства мира.

— А может, они и рассказали. — Голос у Клауса был такой же густой, как у сестры. Он направился к большим креслам в центре комнаты и поднял книгу «Тридцать три несчастья». — Они записывали тут все свои секреты. Если они спрятали хрен, мы найдём про это в книге.

— У нас нет времени читать всю книгу, — возразила Вайолет, — как и обшаривать чащобу.

— Если не успеем, — с трудом выговорила Солнышко сквозь мешавшие стебли грибка, — хоть умрём, читая вместе.

Старшие мрачно кивнули, и все трое обнялись. Как и многие люди, Бодлеры порой поддавались любознательности и меланхолии, и тогда они ненадолго задумывались о возможных обстоятельствах собственной смерти. Хотя, надо сказать, с того злосчастного дня на Брайни-Бич, когда мистер По сообщил им о страшном пожаре, дети столько времени провели в стараниях избежать смерти, что в свободное время предпочитали об этом не думать. Большинство людей, разумеется, не выбирает обстоятельств своей смерти, и если бы Бодлерам предложили сделать выбор, они бы захотели дожить до весьма преклонного возраста, и, кто знает, возможно, так и случилось бы. Но если трём детям суждено было погибнуть в юном возрасте, то погибнуть рядом друг с другом, читая слова, написанные когда-то мамой и папой, им казалось гораздо приятнее, чем многое другое, что им предлагало воображение. Поэтому трое Бодлеров уселись рядышком в одно из больших кресел, предпочтя тесноту большему простору, сообща открыли громадную книгу и стали переворачивать страницы, пока не дошли до места бодлеровской истории, когда родители очутились на острове и начали вести записи. Записи, сделанные папиной рукой, чередовались с мамиными, и дети представляли, как родители сидели в этих самых креслах, читали написанное вслух и предлагали те или иные добавления к списку людских преступлений, безумств и несчастий, составлявших книгу «Тридцать три несчастья».