— Это Олаф! — крикнула Пятница, обвиняюще указывая пальцем на негодяя. — С чего это он одет как беременная женщина?

— Я одет как беременная женщина, потому что я и есть беременная женщина, — пропищал Граф Олаф изменённым голосом. — Меня зовут Кит Сникет, и я без конца разыскивала этих детей.

— Вы не Кит Сникет! — закричала миссис Калибан.

— Кит Сникет вон там наверху, на книгах, — негодующим тоном возразила Вайолет, снимая Солнышко с верхушки куба. — Она — наш друг, она то ли больна, то ли ранена. А это — Граф Олаф, и он вовсе не наш друг.

— И не наш, — заявила Пятница, и среди колонистов послышался одобрительный гул голосов. — Если даже вы подложили что-то под платье и сделали нашлёпку из водорослей на голову, это не значит, что вас нельзя узнать. — Она села на деревянный ящик, который принесла с собой. — Надеюсь, он вас не растревожил. Я недвусмысленно дала ему понять, чтобы он убирался отсюда.

Граф Олаф бросил злобный взгляд на Пятницу, но тут же отвернулся и попробовал воздействовать на других островитян, применив свои коварные приёмы:

— Вы ведь не прогоните беременную женщину, примитивные люди, правда? Я пребываю в весьма деликатном положении.

— Ничего подобного, — отрезал Ларсен, — ваш маскарад шит белыми нитками. Раз Пятница говорит, что вы какой-то там Олаф, значит, так и есть, и вы нам здесь с вашей нелюбезностью не нужны.

— Да я никогда в жизни не был нелюбезным. — Олаф костлявой рукой пригладил водоросли на голове. — Я в общем-то беспорочная девица, и в животе у меня младенец. Это Бодлеры нелюбезные и вон та самозванка, что лежит на промокшей библиотеке.

— Библиотека? — ахнул Флетчер. — На острове никогда не было библиотеки.

— Ишмаэль говорил, что от библиотеки непременно жди неприятностей, — добавил Брустер. — Нам повезло — к нашим берегам ни одной книги ни разу не прибивало.

— Вот видите! — Жёлто-оранжевое платье на Олафе зашуршало на утреннем ветерке. — А вон та коварная женщина нарочно притащила книги в колонию, чтобы проявить нелюбезность по отношению к вам, бедным, примитивным людям. А Бодлеры с нею в дружбе! Это их вы должны оставить на отмели, а меня пригласить в Олафленд и поднести подарки.

— Остров не называется Олафленд! — возмутилась Пятница. — Это вас здесь уже оставили!

— Тут какая-то путаница! — воскликнул Омерос. — Без Ишмаэля нам не разобраться.

— Омерос прав, — присоединился к нему Калипсо. — Мы не должны ничего решать, пока не поговорим с Ишмаэлем. Пойдём отнесём все находки к нему в палатку.

Поселенцы закивали головами, а несколько островитян подошли к книжному кубу и принялись толкать его вдоль отмели. Это было нелегко, куб раскачивался на неровной поверхности. Бодлеры заметили, что нога у Кит резко дёрнулась вверх-вниз, и испугались, как бы их приятельница не свалилась.

— Стойте! — остановил колонистов Клаус. — Передвигать человека, который может быть серьёзно ранен, опасно, особенно если это женщина, да ещё беременная.

— Клаус прав, — подтвердил доктор Курц. — Я помню это с тех пор, как учился в ветеринарной школе.

— Если Магомет не идёт к горе, — проговорил Рабби Блай, и все островитяне сразу поняли, что он имеет в виду, — значит, гора придёт к Магомету.

— Но каким образом Ишмаэль доберётся сюда — ему же не дойти на больных ногах, — возразила Едгин.

— Его доставят сюда козы, — сказал Шерман. — Мы поставим его кресло на сани. Пятница, ты караулишь Олафа и Бодлеров, а остальные идут за нашим рекомендателем.

— Заодно прихватите с собой ещё сердечного, — попросила мадам Нордофф. — Пить хочется, а раковина у меня почти пустая.

Раздался согласный гул голосов, и островитяне отправились к острову, неся все предметы, найденные во время поисков. Через несколько минут они превратились в неясные фигуры на фоне туманного горизонта, и Бодлеры остались в обществе Графа Олафа и Пятницы. Девочка сделала большой глоток из раковины и улыбнулась троице.

— Не беспокойтесь, Бодлеры, — сказала она ободряюще. — Мы разберёмся. Я обещаю вам, этому ужасному мужчине откажут в приюте раз и навсегда.

— Я не мужчина, — захныкал Олаф изменённым голосом. — Я — особа женского пола с младенцем внутри.

— Комедиант, — буркнула Солнышко.

— Сестра права, — сказала Вайолет. — Ваш маскарад не сработал.

— Ну, вам же хуже, если я перестану притворяться, — фыркнул негодяй. Он все ещё говорил нелепым высоким голосом, но глаза у него между космами водорослей сверкали. Он завёл руку назад и достал гарпунное ружье с ярко-красным спусковым крючком и взведённым последним гарпуном. — Если я скажу, что я — Граф Олаф, а не Кит Сникет, так ведь я могу и вести себя как негодяй, а не как благородная личность.

— Вы никогда не вели себя как благородная личность, — запротестовал Клаус, — каким бы именем ни назывались. А оружие ваше нас не пугает — гарпун всего один, а на острове полно людей, которые знают, какой вы злобный и нелюбезный.

— Клаус прав, — сказала Пятница. — Лучше отложите оружие. В таком месте, как это, оно бесполезно.

Граф Олаф покосился сперва на Пятницу, потом на Бодлеров, открыл рот, словно собираясь сказать ещё что-нибудь коварное своим изменённым голосом. Но тут же закрыл рот и с отвращением поглядел на лужи вокруг.

— Надоело мне тут шататься, — пробурчал он. — Есть нечего, одни водоросли да сырая рыба, а все ценное утащили болваны в длинных халатах.

— Не вели бы вы себя так безобразно, — заметила Пятница, — могли бы жить на острове.

Бодлеры нервно переглянулись. Хотя бросать Олафа на отмели одного и казалось им немного жестоким, но и представить себе, что его могут пригласить на остров, было немыслимо. Пятница, конечно, не знала всего о Графе Олафе и лишь один раз столкнулась с его нелюбезностью, когда впервые его увидела, но Бодлеры не смели рассказать ей всю историю Олафа целиком, не поведав своей собственной, а они не могли предвидеть, что подумает Пятница об их нелюбезности и коварстве.

Граф Олаф внимательно посмотрел на Пятницу, как бы что-то прикидывая. Затем с хитрой усмешечкой повернулся к Бодлерам и протянул им гарпунное ружье.

— Пожалуй, ты права, — сказал он. — В таком месте, как это, оно бесполезно.

Он все ещё говорил изменённым голосом и при этом поглаживал наглядный признак своей фальшивой беременности, как будто в животе у него и впрямь рос младенец.

Бодлеры взглянули на Олафа, а потом на оружие. Когда в последний раз они дотрагивались до гарпунного ружья, предпоследний гарпун вылетел и убил благородного человека по имени Дьюи. Вайолет, Клаус и Солнышко не могли забыть, как Дьюи, умирая, погрузился в пруд, и теперь, глядя на негодяя, предлагавшего им ружье, они вспоминали, какое опасное и страшное это оружие.

— Нам его не надо, — сказала Вайолет.

— Опять какой-то из ваших фокусов, — проговорил Клаус.

— Никаких фокусов, — высоким голосом возразил Олаф. — Я отказываюсь от своих негодяйских привычек, я хочу жить с вами на острове. Мне очень горько слышать, что вы мне не верите. — Выражение лица у него было серьёзное, точно он и впрямь огорчён, но глаза при этом ярко блестели, как бывает у тех, кто собирается отпустить шутку.

— Враль, — буркнула Солнышко.

— Вы обижаете меня, сударыня, — отозвался Олаф. — Я такой же честный, как день длинный.

Негодяй использовал выражение совершенно бессмысленное. Одни дни бывают длинными, как, например, в разгаре лета, когда солнце светит действительно очень долго, или же во время Хэллоуина [5], когда день невыносимо долго тянется в ожидании того, когда придёт время надеть маскарадный костюм и начать требовать конфет у незнакомцев. А бывают короткие дни, особенно зимой или когда занимаешься чем-то приятным, например читаешь интересную книжку или идёшь за случайным прохожим, чтобы выяснить, куда он направляется. Словом, если кто-то такой же честный, как день длинный, значит, о честности и речи нет. Дети с облегчением увидели, что Пятницу не сбило с толку Олафово нелепое выражение и она сурово сдвинула брови, глядя на негодяя.