После завтрака опять начались лекции. Занимались то все вместе, то по пятеркам. Потом в пегасню. Там вкалывали до потери пульса. Вычистить – оседлать – убрать денник – принять коня у старшего шныра – прогулять – расседлать – насухо вытереть – перебрать все крупные перья, тщательно следя, чтобы нигде не осталось льда или сосулек. Это было дико тяжело, зато давало незаменимый опыт. Даже ленивая Алиса могла уже тычком вразумить охамевшего Фикуса, когда он начинал дуть брюхо или пытался кусаться при попытке затянуть подпруги.

Нырками пока не пахло, хотя полеты мало-помалу начинались. Правда, скучные. Пегов давали самых спокойных. Два старших шныра взлетали вместе с новичком, буквально конвоируя его. Несколько кругов вокруг ШНыра без вылета за его пределы – и посадка.

Сашка издергался, не зная, к кому обратиться, чтобы ему разрешили нырки. Кавалерия молча играла бровями. Кузепыч пыхтел и многозначительно скреб висок толстым, как черепаховый панцирь, ногтем. Суповна моментально переключала энергию Сашки в полезное русло, вручая ему швабру и жалуясь на натоптанный пол.

Пользуясь моментом, Сашка сунулся к Максу, когда тот, разложив на лавке шнепперы, учил их скоростной стрельбе. Правила были простые: стрелять в консервную банку с десяти шагов стальными шариками, перезаряжаться и снова стрелять. Времени на выполнение упражнения – минута. Больше шести дырок в банке – «отлично». Шесть – «хорошо». От шести до четырех – «удовлетворительно». Торопыга Макар ухитрился перезарядиться целых десять раз. Правда, так спешил палить, что попал только дважды.

Макс встряхнул простреленную банку. Раздался звук детской погремушки.

– Не я р-решаю, к-кто ныряет! Я главный по пы… пальбе и мы… мордобою!

Сашка потянул на себя зарядный рычаг шнеппера.

– Спорим, мне разрешат нырки в ближайший год? – запальчиво спросил он.

Макс перестал трясти банку.

– Никаких сы… споров! – сказал он с испугом.

– Почему?

– Э-э… Всегда нужно, чтобы проигравший мог культурно отступить, не уронив л-лица. З-знаете… э-э… Родиона?

Все культурно промолчали, так что сложилось впечатление, что Родион никому не известен.

– Однажды мы п-поспорили, можно ли съесть д-дохлую кошку. Он сказал, что запросто, если ей не больше суток, потому что это тоже ми… мясо. А я сказал, что этого не надо де… де…

Сашка начал открывать рот, собираясь подсказать.

– …потому что там ты-трупный яд! – обошел коварный слог Макс. – Он согласился, но я стал доспаривать, и он… н-назло мне ее сварил. А до этого д-держал в ледяном ручье в про… проточной воде… А надо было не до-до-до…

– Не доедать? – пошутил Сашка.

– Не д-доспаривать! – Макс с неожиданным раздражением вырвал у Сашки шнеппер. – А ну не целься в м-меня! Сколько раз говорить, ба-балда!

Во втором часу новички были в пегасне. Тут царил Ул. Царство Макса закончилось вместе с арбалетами.

– Кышни отседа, будь френдом! Не трогай лошадь за нос! – жизнерадостно орал кому-то Ул.

– Вообще-то это храп!

– А мне по барабаниусу! Всю жизнь называл это «нос», и ни один пег не возразил!.. И вообще, у тебя не куртка! У тебя поперденчик! Настоящая куртка должна быть во! – Ул гулко стукнул себя кулаком по груди. Его голос раскатывался где-то у входа.

Сашка чистил тощую, но вполне уже бодрую Азу, одновременно следя, чтобы добрая Рина не совала ей ни яблок, ни сухарей. После болезни у Азы прорезался волчий аппетит, но Суповна с Кавалерией не советовали ее перекармливать, опасаясь, что опухнут копыта. Аза этого не знала и постоянно попрошайничала.

– Нельзя! Потерпи! – Сашка оттолкнул морду Азы, потянувшуюся к его карману.

С видом оскорбленной принцессы Аза вытянула правое крыло – пока сложенное – вверх. Осторожно расправила, едва не коснувшись потолка, потом так же осторожно сложила и то же самое проделала с другим крылом. Точно в тесном проходе кто-то открыл и закрыл новый зонт.

Рина несла воду и ударилась коленкой. Сказала: «Ауч!» Даня посмотрел на нее серьезно, без укора. Осмысливал место слова «ауч!» в структуре русской семантики. Анализировал наполнение. Потом стал задумчиво смотреть на Лару.

Выковыривая крючком гравий из копыта Икара, Лара кокетливо жаловалась стоящему рядом Кирюше: «Прямо не знаю, кому позвонькать? Все по третьему разу обзвоньканы!» Потом внезапно вспомнила, что у Тони, у которой она год назад отдыхала на даче, сегодня день рождения. Лара немедленно позвонила Тоне:

– Чего так долго не снимала? Угадай, кто это! А чего ты вся такая?.. А, спишь!.. Я звоню поздравить тебя сама знаешь с чем и пожелать сама знаешь чего!.. Почему в марте?.. Ты что-то путаешь: у тебя в декабре! А, ну ладно, отдыхай!

Вдохновленный Ларой, Кирилл схватился за телефон и тоже стал «звонькать», показывая, какой он успешный. Девушек, по его представлению, у него было десятка два, но почти все не знали, что они его девушки. Не исключено, что если какая-нибудь девушка проехала бы с ним три станции в метро, а потом вышла, то Кирюша утверждал бы, что его бросили. Если же из вагона первым выскочил бы Кирюша, он бы счел, что стал инициатором разрыва.

Ворота лязгнули. Кирилл поспешно спрятал мобильник.

– Герр комендант пришел! – шепнул он.

По проходу крабьей походкой пробирался Кузепыч. Послышался близкий вопль. В соседнем деннике влюбленный толстячок Рузя выкручивал Насте руку, пытаясь у нее что-то отнять. Наста кусалась.

Кузепыч остановился. Запыхтел:

– Отставить! Что за игры? Вы что, взбесились?

– Запретите ей! Она сухарь под лошадь уронила, подняла и ест! – Рузя жалостливо разглядывал прокушенный палец.

– Сунулся? – щелкая зубами, хищно спросила Наста.

– Ну и пусть ест! Что ты ребенку мозги компостируешь, елки страшные? Я всю жизнь с пола ел и только здоровее становился, – хмыкнул Кузепыч, поворачивая голову к Кирюше. – Эй, новый набор! У вас практика в городе! Всем быть у автобуса через пятнадцать минут!

– Так точно, коменданте Кузепыч! – отрапортовал Кирюша.

Кузепыч вопросительно моргнул. Кирюша таращился на него нахальными глазами вежливого хама. Попробуй придерись.

– Ул! – окликнул Кузепыч.

Из денника Эриха высунулась голова Ула. Утром одноглазый пег сослепу залетел в заросли и всадил в себя столько колючек, что поджимал уши и бил задом, не давая их вытаскивать. Новички и средние шныры не рисковали к нему соваться, и за дело пришлось взяться Улу.

– Ул! Тебе доброволец нужен? Блещет разговорчивостью! – Кузепыч кивнул на Кирюшу.

– Нам общительные нужны! – одобрил Ул. – Видишь кучу обледеневших опилок?

– Нет, – поспешно соврал Кирюша.

– Ну ты прямо Белдо: в будущее заглядываешь. Тогда будь хорошим шныром: наколдуй, чтобы и другие тоже не видели!

Кирюша издал тоскливый стон саможаления и, взяв совковую лопату, отправился колдовать. В который раз его изнеженное, приученное к дивану и компьютерному стулу тельце отдувалось за болтливый язык.

Когда Кирюша отколдовался, две пятерки шныров пошли по главной аллее к выездным воротам.

Вокруг все звенело. Вечером прошел снег с дождем, ночью ударил мороз, и теперь каждая маленькая веточка оказалась закована в ледяной панцирь. То и дело внутри стволов что-то постреливало: стрелял один ствол, и тотчас с другой стороны откликался другой. Каждое слово эхом разлеталось по ледяному тоннелю.

Рина нагнула ветку и подо льдом разглядела набухшую уже сейчас, с зимы, заботливо приготовившуюся к весне почку. Она стала осторожно обгрызать лед, освобождая и отогревая почку, стараясь не ранить ее. Сашка увидел, что она делает, нагнул к себе соседнюю, с хрустом сломал, сунул в рот и плюнул.

– Как ты можешь это есть? Кисло! Древесина какая-то!

– Нечуткое ты существо! – вздохнула Рина.

– Ага, есть немного, – признал Сашка.

Остальные уже собрались у новенького микроавтобуса Кузепыча, который тоже покрывала толстая корка льда. Кузепыч прыгал вокруг, искал хотя бы одну незамерзшую дверь, которая согласилась бы открыться. Первым сдался багажник. Кузепыч извлек щетку и начал войну со льдом.