— Надеюсь, мне не придется принимать роды.
— Ну, если что, то у вас получится не хуже, чем у любого другого человека. И Умник вам поможет, он молодец. Я дала женщине лекарство, чтобы задержать роды. И с вами поедет ее сестра.
У машины их ждала женщина. Она протянула руки навстречу беременной, а та припала к ней и заголосила.
Сильвия бегом бросилась обратно в больницу. Грузовик тронулся. Дорога была плохой, поездка заняла почти час, потому что роженица вскрикивала, когда машина наезжала на кочку, и приходилось ехать очень аккуратно. Эдна проводила негритянок внутрь больницы, построенной еще при белых и рассчитанной на обслуживание нескольких тысяч человек, но теперь ставшей единственным лечебным заведением на полмиллиона окрестных жителей.
Эдна вернулась на водительское сиденье, Умник устроился рядом. Ему нельзя сидеть впереди, нужно бы отправить его назад, подумалось Эдне, но ничего предпринимать она не стала. А мальчик принялся болтать, и Эдна слушала про доктора Сильвию, и об уроках под большим деревом, и про книги, про учебники, про ручки, про то, что на занятиях у Сильвии было лучше, чем в школе. Эдне стало любопытно, и вместо того чтобы высадить мальчика на повороте, откуда он бы пешком добирался до миссии, она сама поехала туда.
Еще не было часа дня. Сильвия сидела за обеденным столом вместе со священником, они ели. Получив приглашение, Эдна тоже хотела сесть, но Сильвия сказала, что пусть Эдна не принимает это на свой счет, но ей самой уже пора идти в деревню. И тогда Эдна, которая очень любила поесть, согласилась на то, чтобы ей сделали в дорогу бутерброд (нарезанный помидор между двумя кусками хлеба — без масла, потому что из-за засухи масла было не достать), и пошла следом за Сильвией. Она не знала, чего ожидать, и увиденное произвело на нее большое впечатление. Все, конечно, знали миссис Пайн и встретили ее приветливыми улыбками. Эдне принесли стул, на который она села, и забыли про нее. Бутерброд так и остался лежать у нее в сумке, потому что она подозревала, что многие из присутствующих голодны, невозможно же есть при них. Боже праведный, вот уж не думала Эдна, что когда-нибудь пара кусков сухого хлеба и помидор покажутся ей недопустимой роскошью.
Она слушала, как Сильвия читает на английском языке, медленно и четко выговаривая каждое слово, отрывок из книги какого-то африканского писателя, неизвестного Эдне (она вообще не знала ни одного африканского автора, хотя слышала, что черные тоже пишут романы), а деревенские жители внимали ей как… как будто в церкви. Потом Сильвия попросила юношу, а затем девочку рассказать остальным, о чем рассказывалось в отрывке. Они все поняли правильно, и Эдна испытала облегчение: ей хотелось, чтобы уроки Сильвии приносили пользу, и она была довольна тем, что ей этого хотелось.
Сильвия попросила одну старую негритянку описать засуху, которая случилась в давние времена, когда эта старуха была еще девочкой. На ломаном английском, запинаясь, старая женщина составила несколько фраз, и Сильвия вызвала другую свою ученицу, чтобы та повторила рассказ на более правильном английском. Та далекая засуха мало чем отличалась от нынешней. Старуха сказала, что белое правительство раздавало в засушливых районах маис, и некоторые ученики одобрительно захлопали в ладони, что можно было расценить и как критику в адрес нового, черного правительства. Когда рассказ был закончен, Сильвия велела тем, кто умел писать, записать то, что они запомнили, а тем, кто не умел, составить устный рассказ к завтрашнему дню.
И вот уже половина третьего. Сильвия похвалила старую женщину, рассказавшую о засухе, сказала спасибо остальным ученикам, которых было около сотни, и вместе с Эдной пошла обратно к дому. Сейчас они сядут за стол, чтобы выпить по чашке чаю, и у них будет время поговорить, наконец-то Эдна выскажет все, что у нее на душе… но, как ни странно, оказалось, что потребность выговориться и быть услышанной исчезла.
Сильвия сказала:
— Они такие хорошие люди. Невыносимо смотреть, как бездарно проходит их жизнь.
Они стояли перед домом, около машины.
— Да, — согласилась Эдна, — наверное, все мы могли бы стать лучше, будь у нас такая возможность.
По пристальному взгляду Сильвии она поняла, что люди не ожидают от нее высказываний подобного рода. А почему нет? Чем она хуже?
— Хотите, я помогу вам как-нибудь? С вашими уроками или в больнице?
— О да, конечно!
— Только скажите, когда вам что-нибудь понадобится. — Эдна села в кабину и уехала с ощущением, что ею сделан шаг в некое новое измерение.
Она не знала, что если бы спросила у Сильвии: «Можно мне начать прямо сейчас?» — то услышала бы: «Да, пожалуйста, пойдемте, поможете мне с тяжелым больным, у него малярия, и беднягу так трясет, что его надо все время держать». Но Сильвия решила, что Эдна предлагала помощь только из вежливости, и больше не вспоминала об этом разговоре.
Что же касается Эдны, то ей всю жизнь казалось, будто она упустила какой-то шанс, что перед ней была открыта дверь, но она не увидела или не захотела этого увидеть. Как-то неловко, конечно, она столько лет насмехалась над разного рода благодетелями и благодетельницами, и вдруг самой стать одной из них… И тем не менее она предложила помощь, и предложила искренне. На мгновение она перестала быть той Эдной Пайн, какой знала себя, и превратилась в кого-то очень отличного от нее. Она не рассказывала Седрику о том, что возила чернокожую женщину в больницу: муж, наверное, станет ворчать насчет бензина, который стало так трудно доставать. Но зато упомянула, что видела ту деревню, в которой встречаются вещи, украденные из недостроенной больницы.
— Вот и ладно, — отозвался Седрик. — Пусть люди пользуются, а так все сгнило бы без толку.
Господин Эдвард Пхири, школьный инспектор, написал директору средней школы в Квадере, что он прибудет в девять часов утра и разделит с ним и остальными сотрудниками школы обед. Его «мерседес», купленный из третьих рук (господин Пхири не являлся министром и, соответственно, не был достоин нового автомобиля), сломался недалеко от поворота на ферму Пайнов. Он бросил машину и в дурном расположении духа преодолел несколько сот ярдов до фермы. Там он застал Седрика и его жену за завтраком. Господин Пхири представился, сказал, что ему нужно позвонить господину Мандизи из «точки роста», попросить, чтобы за ним прислали машину и отвезли в школу, но в ответ услышал, что телефонная линия не работает уже месяц.
— Тогда почему ее не починили?
— Боюсь, этот вопрос вам следует адресовать министру связи. Телефонные линии в нашем районе ломаются постоянно, а ремонт длится неделями, — сказала Эдна, но господин Пхири смотрел на мужа: вести беседу — дело мужчины. Седрик, по-видимому, не чувствовал за собой такой обязанности и молчал.
Господин Пхири осмотрел стол, накрытый для завтрака.
— Вы поздно завтракаете. Я свой завтрак съел уже несколько часов назад.
Эдна ответила тем же обвиняющим голосом:
— Седрик уехал в поле в самом начале шестого. Еще и не рассвело толком. Не желаете присесть? Выпить чаю или позавтракать второй раз?
Господин Пхири сел. Его настроение заметно улучшилось.
— Благодарю за приглашение, я бы не отказался перекусить. Но я с удивлением услышал, что вы начинаете работу так рано, — обратился он к Седрику. — У меня сложилось впечатление, что вы, белые фермеры, не слишком усердствуете.
— Ваше впечатление ошибочно, и, возможно, не оно единственное, — сказал Седрик. — Простите, я должен вас покинуть. Мне нужно возвращаться на дамбу.
— На дамбу? Какую дамбу? На карте не указано ни одной дамбы в этом районе.
Эдна и Седрик переглянулись. Они заподозрили этого чиновника в обмане: а не выдумал ли он сломанный автомобиль как предлог, чтобы осмотреть их ферму? Гость практически признался в этом, когда упомянул о карте.
— Вам заварить свежего чаю?
— Нет, спасибо, тот, что в заварочном чайнике, меня вполне устроит. И одно из яиц, что у вас остались, если можно. Жаль будет их выбрасывать.
