Я в момент удара находился в машинном отделении, рядом с Дедом. Вручную, по очереди орудуя вымбовками, нам удалось раскрутить заклинивший гребной вал. Винты заработали, но было уже поздно. Помню, как сверху по трапу скатился Дракон, совершенно ополоумевший, с вытаращенными глазами, он схватил Титова за грудки, начал трясти и орать: «Наверх! Наверх!». Титов принялся его успокаивать, мол, не волнуйся, машина заработала. И тут удар, оглушительный скрежет. Дед обхватил меня за плечи, и мы вместе повалились на мягкий ворох теплоизоляции. Сразу же вырубилось электричество, наступила кромешная темень, я даже подумал, что ослеп, или даже умер. Как с того света услышал голос Деда: «Жив?». Ответил: «Вроде да». Он сказал: «Лежи, не рыпайся», а сам пополз вытаскивать Титова и Костю. Они оказались под лопнувшей паромагистралью, и обоих серьезно ошпарило. Титов держался, а Костя сильно кричал. В дальнем конце отделения что-то с треском загорелось. Всполохи огня, отраженные от воды на полу, заиграли по стенам и сплетеньям труб, разгоняя темноту. Неровный свет пожара помог нам быстро разыскать Дракона. И очень вовремя. Он с пробитой головой, без сознания лежал лицом вниз в луже солярки и крови. Его перевернули, Дед с силой несколько раз надавил ему на грудь, изо рта боцмана хлынул фонтан черной маслянистой жидкости. Он начал хрипеть и кашлять.

– Хватай его! Наверх! – скомандовал Дед.

Трап, который вел наверх на палубу, оказался в горизонтальном положении. «Эклиптика» лежала на боку, на твердой земле, качка прекратилась, но судно с глухим утробным скрежетом продолжало смещаться при каждом ударе волны.

– Быстро, быстро! – поторапливал Дед.

Мы вытащили сначала Дракона, потом Костю, Олег Титов пришел в себя и выбрался сам. На палубе было темнее, чем в машинном отделении. Выл ветер, вокруг кипели волны, носилась ошметками морская пена, справа совсем близко зловеще чернела скала, казавшаяся огромной, в полнеба. Матрос Пахуля и тралмастер налаживали шторм-трап.

– Где капитан? – выкрикнул Дед, стараясь переорать грохот волн.

– Пес его знает! – заорал в ответ Пахуля.

– У нас раненые! – крикнул Дед.

– Надо майнаться на берег! – заорал тралмастер. – Сейчас или об скалу долбанет, или обратно в море утянет.

Расстояние до воды казалось небольшим, многие уже попрыгали прямо с борта. Снизу сквозь грохот волн и вой ветра доносились крики. Первые, кто прыгнул, переломали себе ноги и руки. Они кричали, что прыгать нельзя, внизу камни.

Наконец-то спустили шторм-трап. «Раненых! Сначала раненых вниз!» – ревел Дед. – «Давай ты тоже!» – он подтолкнул меня к шторм-трапу.

Я заупирался, сказал, что могу остаться вытаскивать раненых.

«Вниз! – рявкнул Дед. – Помоги Войткевичу!».

У электромеханика была сломана рука. Прижимая ее к груди, он пытался удержаться, стоя на коленях на наклонной палубе, но соскальзывал и падал. От боли он не соображал, что делает, никак не мог утвердиться, раз за разом скользил и падал, причиняя себе еще большую боль. Я схватил его за пояс и рывком поднял на ноги.

Электромеханик охнул от боли и стал оседать, нога тоже оказалась повреждена. По шторм-трапу самому ему было не спуститься. На помощь подоспел Пахуля, вместе мы обвязали Войткевича веревкой, перевалили через борт, я полез, чтобы принять его внизу. Незакрепленную веревочную лестницу мотало из стороны в сторону и перекручивало ветром, ноги при каждом движении закидывало выше головы. Я смог осилить только несколько ступенек и прыгнул, точнее сорвался. То есть прыгнул сам, когда уже понял, что не удержаться. Глубина оказалась чуть выше колена. Повезло, что не попал на камень. Даже не ушибся. Зато, как только поднялся, тут же накрыло волной, сбило с ног и потащило по камням. Ощущение, будто попал под несущийся грузовик. Я заорал, в легкие хлынула обжигающая соленая вода, лихорадочно заработал руками и ногами, раздирая ладони, пытался зацепиться за камни.

В глазах оранжевые круги и что-то большое и страшное, темное, надвинулось и застило все собой. «Теперь точно все!» – мелькнула паническая мысль, и тут же откуда-то всплыло, выпрыгнуло, как теннисный мячик из воды: «Снег!». «Снег!» – заорал я отчаянно свое магическое заклинание. Волна опала, потеряла свою силу и отпустила меня. Почувствовав опору под ногами, я выпрямился рывком и огляделся. Протащило меня всего какой-то десяток метров вдоль корпуса судна, от носа до кормы, хотя под волной казалось, что унесло далеко в океан. Я бросился обратно. Войткевича опустили уже почти до самой воды. Пахуля свесился через борт, разглядывая, куда я подевался.

– Я здесь! – заорал я, махая руками.

– Я здесь, – повторил Войткевичу, хватая его здоровую руку и занося себе за шею.

Волны ударяли одна за другой, но они уже не могли застать нас врасплох. В обнимку мы добрались до берега.

Я еще несколько раз возвращался к судну. Сверху спустили боцмана и Костю-механика, второго штурмана, еще раненых.

Спасенные сидели и лежали на берегу, сбившись в плотную кучу. Прижимались друг к другу, чтобы защититься от ветра. Кто-то кричал от боли, кто-то без умолку болтал. Старший помощник Кислин с перевязанной головой скакал вокруг и без конца считал и пересчитывал всех по головам.

– Василенко нет! Василенко! – выкрикивал он. – Где Василенко?

– Да здесь я, – недовольно приподнялся матрос Василенко и снова зарылся в кучу ватников. Пытался спать.

Последними со стороны судна прибрели Дед и капитан.

– Двадцать три, двадцать четыре, – посчитал их Кислин. – Кажись все, слава Богу! – он истово перекрестился, хотя и был партийным.

В море среди волн запрыгали огни судна. Это подошел траулер «Братск», он спешил нам на помощь, но не успел. Не хватило каких-то двух часов. Спустить шлюпки они смогли только под утро, когда немного стихло волнение.

На востоке посветлело. Прорисовались вершины далеких гор. Взошло солнце, скрытое за пеленой облаков. Перед глазами отрылась картина крушения, и все мы с невольным облегчением перевели дух. То, что ночью казалось концом света, в непогожем утреннем сумраке приобрело очертания конкретных разрушений, серьезных, но не более того. Пострадало судно, а не мироздание. И никто не погиб – это было самое главное.

«Эклиптика» лежала на боку, упершись остатками мачты в скалу. В надстройке повыбивало все стекла, по борту кое-где зияли дыры вместо иллюминаторов, снесло шлюпки и спасательные плоты. Днище сильно покорежило. Хотя больших пробоин заметно не было, видно, что траулер вдоволь потаскало по камням.

Море немного успокоилось, зато берег пришел в движение. Десятки людей суетились, бегали, кричали, размахивали руками. Раненых грузили на носилки и перетаскивали на шлюпки, присланные с «Братска». Доктор с «Братска», большой лысый человек с мешками под глазами и сильной одышкой, устроил медпункт прямо на Пляже, на куске брезента, расстеленном на песке. С папиросой во рту, щурясь от дыма и сипло покашливая, он осматривал пострадавших, определяя, кто нуждается в немедленной помощи, кто может подождать. Кого отправлять на «Братск», кого на перуанский сторожевик, который с рассвета маячил в полумиле от берега. Военные вызвались забрать себе самых тяжелых раненых и тоже прислали шлюпку с врачом, маленьким, чистеньким, аккуратненьким, как медицинский инструмент. Скорее всего, это был просто фельдшер, он сразу безоговорочно признал авторитет большого советского доктора, поэтому тихонько стоял в сторонке с двумя матросами и носилками, ожидая его указаний. Тяжелораненые грузиться к перуанцам ни в какую не хотели.

– Николаич! – умолял доктора едва пришедший в себя Дракон, у которого на забинтованной голове остались лишь глаза и усы. – Возьми меня к себе, как земляка прошу. Как брата!

– Даже не надейся, – невозмутимо пыхал папиросой доктор. – У тебя черепно-мозговая, тебе на рентген срочно нужно. Я чем твою дурную башку просвечивать буду? Промысловым эхолотом?

– Николаич! – канючил боцман. – Я в порядке! – он приподнимался на носилках. – Вы же все равно сейчас к плавбазе пойдете! До плавбазы-то дотерплю! Николаич!