– Не бойся, я свой! Я друг! – быстро заговорил я по-русски, из головы напрочь вылетели все испанские слова. – Проведи меня в Деревню, пожалуйста! Мне надо спросить одну вещь, только одну, у ваших рыбаков. Про Эль-Ниньо! Эль-Ниньо! Понимаешь? Приходит с моря. Я ученый. Я полгода уже только этим и занимаюсь. Мне очень надо. Очень! Друг! У меня сестренка, она мне письмо написала. Я должен спросить ваших рыбаков про это хреново Эль-Ниньо, будь оно неладно!

Паренек все твердил свое «но!» и путался в автоматном ремне. В конце концов, он сделал и вовсе глупость – чтобы удобнее взять автомат двумя руками, он, наверное, сам не соображая, что делает, отпустил поводок. Псина только этого и ждала – коротко рыкнув, она бросилась на меня. Я отпрыгнул в сторону, в самую гущу кустов, и понесся через заросли. Ветки и листья хлестали меня по лицу, цеплялись за штаны и рубашку, а я все несся и несся, подгоняемый глухим собачьим лаем. Остановился лишь, когда совершенно выдохся, в груди жгло и сильно кололо в боку, больше я не мог сделать ни шагу. Посмотрел назад – собаки нет, только кусты и деревья. Огляделся по сторонам – те же кусты и деревья. В лесу стояла неприятная тишина, прерываемая покрикиваниями, потрескиванием, возней невидимых и неведомых мне зверей и птиц. В изнеможении я рухнул на землю, прижался щекой к влажной, пряно пахнувшей траве, и закрыл глаза. Земля покачивалась, несильно, как траулер в спокойную погоду. Мне представилось, что я снова на «Эклиптике», а «Эклиптика» в море, я лежу в своей койке, нужно вставать и идти в рыбцех, там ждут меня Фиш, Дракон и рефы. Сейчас открою глаза и увижу дверцу шкафа в моей каюте. Я открыл глаза и увидел в пяти сантиметрах от лица огромного черного таракана размером с мышь, он наполовину налез на жука поменьше и, методично работая челюстями, откусывал ему голову. Жук вяло сопротивлялся, перебирал мохнатыми ногами. Я вскочил и снова побежал. Живым из этого леса мне не выбраться – так лучше умереть на бегу, от разрыва сердца, чем видеть, как тебя медленно обгладывают десятисантиметровые тараканы. Когда до разрыва сердца оставалось совсем чуть-чуть, в просвете между деревьями я заметил людей. Кричать не было сил – едва передвигая ногами, я полез прямиком через плотные заросли и вывалился на открытое место. Посреди небольшой поляны стоял грузовик, его кузов и крыша кабины были сверху прикрыты ветками, пять или шесть голых по пояс индейцев выгружали из грузовика мешки. Первый заметивший меня индеец издал гортанный крик, остальные мигом побросали мешки на землю и расхватали пирамидой стоявшие у грузовика винтовки. Защелкали затворы, полдесятка стволов нацелились мне в голову. Я слишком устал, чтобы снова убегать или бросаться на землю, и лишь немного отвернулся и зажмурился, ожидая выстрелов. Стало очень тихо; в этой тишине я услышал, как со скрипом открылась дверь кабины грузовика. Чуть приоткрыв один глаз, я увидел человека в военной рубашке, который вышел из кабины и не спеша начал разминать затекшие ноги, попыхивая толстой сигарой. Выстрелов не последовало, и я открыл второй глаз, чтобы разглядеть человека из кабины получше. Он был высокий, стройный, на вид лет сорок, с красивым смуглым, но не индейским лицом. Точнее, он был похож на индейца, но не перуанского, а гэдээровского, на постаревшего Гойко Митича, героя всех советских школьников. Сработал детский рефлекс – раз появляется Гойко Митич, значит, можно не бояться, все будет хорошо.

– Здравствуйте, – осмелев, сказал я. – Я Костя. Я ученый, изучаю Эль-Ниньо.

– Здравствуй, Костя, – сказал «Гойко Митич» на чистейшем русском языке. Это, конечно, было удивительно, хотя киношный Гойко Митич с экрана тоже говорил на русском, но гораздо удивительнее было то, что этот, с сигарой, говорил голосом моего научного руководителя Валерия Николаевича, в точности повторяя все его интонации. – Достал ты уже всех тут своим Эль-Ниньо. Самому-то не надоело?

Я опешил.

– И не надо врать, никакой ты не ученый, – продолжил он. – Ты мальчишка, пацан, с дурацкими фантазиями. Пора уже повзрослеть, Константин. Двадцать лет – это не двенадцать. Твои ровесники делом занимаются, все, кто поумнее, уже по кооперативам. Кто видеопрокат открыл, кто киоск, а кто и банк. А ты? Эль-Ниньо! Развел самодеятельность, понимаешь. Где это видано, чтобы температуру поверхностного слоя океана измеряли в трех метрах от берега, в зоне прибоя! Это же пародия какая-то, а не измерения!

Тут я заметил, что на лицах индейцев, которые внимательно слушали наш разговор, заиграли усмешки, это меня разозлило.

– А сами вы что меряли весь рейс!? Что попало, лишь бы видимость создавать. И результаты в каюте бросили, лень было даже забрать! Тоже мне ученый!

Конечно, глупо было предъявлять такие обвинения человеку, которого я случайно встретил в джунглях, однако же «Гойко Митич» с сигарой спокойно принял претензии на свой счет.

– Да, бросил, – он невозмутимо пыхнул сигарой. – Потому что эти отчеты не стоят даже бумаги, на которой написаны. Они никому не нужны. Никому. Эль-Ниньо! Я объясню тебе, что такое Эль-Ниньо. Динамика океана, апвеллинг – все это чушь собачья. Эль-Ниньо – это сила! – он выставил вперед сжатый кулак, под военной рубашкой заиграли мускулы. – Сила, с которой невозможно бороться. Она сметет все старое, перевернет все с ног на голову, очистит место для новой жизни. Бороться с этим глупо и бесполезно. Нужно стать частью этого.

– Открыть видеопрокат, что ли? – сказал я как можно язвительнее. Я посмотрел на индейцев в поисках поддержки – никто из них не понял моей иронии.

– Зря ты так, – усмехнулся незнакомец. – Такие, как ты, всегда будут в проигрыше. Сестренка, говоришь, у тебя... Рассказать тебе, какое у нее будущее?

– Сестру не трожь! – предупредил я. – Не твое собачье дело! – внутри у меня закипала ярость.

– Отца нет, денег в семье нет, старший брат – больной на голову неудачник...

Я бросился на него. По крайней мере, сигару выбить у него изо рта мне удалось, потом я почувствовал резкую боль в затылке и потерял сознание.

15

Когда я был в четвертом классе, мы переехали в новый район. Собственно, никакого района не было. Стоял единственный готовый дом посреди огромной стройки. Прямо за нашим домом вырыли котлован под будущую школу, там я и пропадал целыми днями.

Я был бродягой, моряком китобойной шхуны, держателем фактории на тропических островах. Носил стетсоновскую шляпу, ковбойскую рубашку и набедренную повязку. Курил сигары, пил ром и всегда держал при себе заряженный винчестер. На всякий случай.

Представлять себе тропические острова в Илимске было непросто, хотя сосны в лучах заката и напоминали потрепанные тайфунами пальмы.

Каждый вечер я придирчиво изучал себя перед зеркалом, не появилось ли коричневых пятен – боялся заболеть проказой, а еще очень расстраивался, что у меня нет шрама через все лицо. Обдумывал способы, как бы такой шрам себе устроить, но все они казались мне ненадежными.

Незадолго до нашего переезда отца на работе премировали подпиской на полное собрание сочинений Джека Лондона в 13 томах. Новый том приходил по почте каждые две недели. За это время я успевал несколько раз перечитать предыдущий. Перечитать и чуть ли не выучить наизусть.

Когда дело дошло до рассказов о золотоискателях Аляски, наступила зима, и у меня появился свой Юкон. Там же, где раньше были тропические острова – в котловане. В котловане были горы, долины, ущелья, замерзшие реки. Если спуститься на самое дно, то города было не видно и не слышно. Только Белое Безмолвие вокруг. Строить школу почему-то не торопились, поэтому, кроме меня, в котлован никто не заглядывал.

Как-то раз я решил замерзнуть. У Джека Лондона часто кто-то замерзал. По его описаниям это было легко, человек просто засыпал, убаюканный Белым Безмолвием.

В тот вечер мои родители сильно поругались, орали друг на друга, мать плакала. Я не захотел это слушать, пошел на улицу, спустился на дно котлована, лег на снег. Мороз стоял крепкий, градусов тридцать. Нос и щеки пощипывало, но меня это не очень беспокоило. Я представлял себя золотоискателем, у которого была единственная спичка; я развел костер, но с ветки дерева упал снег и потушил огонь.