– Мне особенно понравилась ваша «В поисках Эльдорадо», – продолжил я лить бальзам, – прекрасная книга!

– Спасибо, – Манкевич прикрыл глаза и кивнул головой с видом утомленного гения. Его лысина покраснела от удовольствия.

– А эта ваша экспедиция тоже связана с поисками Эльдорадо? – спросил я.

– Хм… и да, и нет, – ответил поляк после некоторой паузы. – Наша главная задача сейчас – изучать жизнь индейцев кечуа. Но при этом загадка Эльдорадо, как я писал в книге, остается неразгаданной. Мы продолжаем поиски. Здесь все очень связано, это Латинская Америка, здесь все вот так, – Манкевич сцепил пальцы рук. – Никогда нельзя знать, какая дорога приведет к Эльдорадо. Вы можете десять лет сидеть в архивах и не найти ничего, а потом случайно зайти в индейскую деревню, в горах или на равнине, и вам скажут: «Эльдорадо? Это вон там, за поворотом!». Потому что это Латинская Америка, – многозначительно повторил Манкевич.

– Вот вы говорите, наверху в деревне очень интересная коммуна, – сказал я. – Нам они показались странными.

– Это еще мягко говоря, – вставил Ваня. – Не зря их ублюдками прозвали.

– Ублюдками? – не понял поляк.

– Бастардос, – уточнил Ваня.

– Ах, это! – воскликнул Манкевич. – Они и есть бастардос. Коммуну основали люди, которые родились вне брака. Раньше, если девушка рожала ребенка без мужа, ее прогоняли из деревни. Они селились отдельно, постепенно к ним присоединялись другие люди. В этой коммуне уже несколько поколений живут изолированно, у них как бы свое сообщество. Поэтому они интересные. Но, конечно, они вряд ли знают что-нибудь об Эльдорадо, – улыбнулся Манкевич.

– А вы случайно не знаете, что здесь случилось в 1945 году? – спросил я.

– Пардон? – не понял Манкевич.

Мне пришлось начать издалека и рассказать о том, что я изучаю Эль-Ниньо.

– О, Эль-Ниньо! Я знаю об этом! – воскликнул поляк. – Очень интересная тема, у вас большие перспективы!Я поблагодарил и продолжил: когда я пытался узнать об Эль-Ниньо у местных рыбаков, написал на песке годы, в которые происходило явление, и 1945 год вызвал у них непонятную реакцию. Испуганно-враждебную. Рассказал о сумасшедшем старике, который выкрикивал «Манфраваль».

– Как? – Манкевич поперхнулся пивом.

– Манфраваль, – повторил я. – Вы знаете, что это? – мне показалось, что это слово ему о чем-то говорит.

– Может, здесь что-нибудь случилось в 1945 году? – снова спросил я.

– Не имею понятия, – признался Манкевич. – А вы что думаете? – в его голосе прозвучал неподдельный интерес.Поляк был первым человеком на Земле, который спросил меня, что я думаю. За это я готов был его расцеловать. С трудом преодолев этот порыв, я ответил:

– Я думаю, что в 1945 году имело место аномально сильное Эль-Ниньо, регулярные измерения в этом районе в то время наверняка не велись, но у местных индейцев сохранились устные предания об этом.

– Хм, вполне возможно, – произнес Манкевич после некоторого раздумья. – В индейском эпосе довольно часто упоминаются природные катаклизмы – ураганы, цунами, землетрясения. Они связывают это с гневом богов. Это было типично для всех народов. Эль-Ниньо? Почему нет?! Это блестящая идея – выделить метеорологическую составляющую из индейских преданий. Вам повезло, коллега, похоже, вы оказались в правильном месте в правильное время. Вам нужно наладить контакт с людьми из Деревни.

– Да мы бы с радостью! Только непросто это, – я рассказал про случай на рыбалке, когда деревенские неправильно истолковали мои манипуляции с термометром. – Мне измерять температуру поверхности обязательно надо, это для Эль-Ниньо – ключевой параметр!

Манкевича эта история позабавила.

– Не расстраивайтесь, – сказал он. – Обычное недопонимание. Такое часто случается. Разные культуры, разные языки. Мы вам поможем объясниться и все уладить.

– А про Камачо забыли? – встрял Ваня. – Мы ведь вроде как на осадном положении сейчас.

– Камачо? – переспросил Манкевич. – Франсиско Камачо? Полицейский офицер?

– Он самый, – сказал Ваня.

– Я знаю его, встречал в Ило. Какая у вас с ним проблема?

– У нас с ним не проблема, у нас с ним целая война, – усмехнулся Ваня. – Он хочет отобрать «Эклиптику». Говорит, сами проваливайте, а судно оставляйте. Поначалу даже денег на дорогу предлагал, лишь бы мы поскорее убрались.

– Это странно, – удивился поляк. – Мне он показался хорошим чиновником. Много помог мне. Дал двух отличных проводников – Хорхе и Хесуса.

– Правильно, хороший, – сказал Ваня. – Потому что вы личность известная, случись что с вами, Камачо его начальство в порошок сотрет. А мы кто? У нас теперь даже страны нет.

– Хватит бакланить! – резко оборвал Ваню Дед.

На Пляже тем временем заметно потемнело. Небо закрыли тучи, установилось душное затишье, какое бывает перед грозой. Волны оставили в покое камни, чайки прекратили галдеж. Разговор тоже начал постепенно сходить на нет. Каждый думал о своем. Дед, наверное, о ремонте, Ваня о пузырях времени, Манкевич об индейцах кечуа, индейцы кечуа о пернатых змеях с непроизносимыми названиями, я должен был думать об Эль-Ниньо, но на самом деле думал об Анне и рассматривал ее тайком.

В лице ее не было ничего особенно яркого, как у киношных или журнальных красавиц, оно казалось даже простоватым. Я дотошно, стыдясь, будто подсматривал что-то неприличное, отмечал для себя признаки этой простоватости – курносый нос, широкие скулы, веснушки. Анна была не такая, как Лена, не такая, как все другие мои знакомые девушки. Может, это оттого, что она иностранка? Хоть и из Польши, но все равно иностранка. Она дышала другим воздухом, ела другую еду, видела вокруг себя совсем не то, что видели все мы. И красота ее была совсем другая – манящая, ускользающая. Русалочья. Или… «Панночка!» – пришло вдруг на ум.

Гроза началась ударом грома, таким сильным, что содрогнулась земля. Анна не испугалась, даже не вздрогнула. Посмотрела на меня, наши взгляды встретились, я успел заметить, как сверкнул янтарь в ее глазах, и в следующее мгновение вспышка молнии залила все вокруг белым светом. В этом свете я увидел, как далеко, за сотни миль отсюда, за облачными кручами, бескрайняя масса воды в миллиарды тонн вспучилась и просела, словно вздохнула. Этот вздох понесся над океанской гладью, закручивая спирали циклонов, взбивая стога грозовых туч. Я увидел, как в метеорологических лабораториях по всему миру, от Тасмании до Новой Земли, разом дрогнули стрелки приборов. Чуть-чуть. Никто на этот маленький скачок не обратит внимания, подумаешь, какая-то помеха, пустячная помарка на ленте самописца. Когда через месяц, два или три стрелки приборов забьются в лихорадке, когда реки выйдут из берегов, а тайфуны опустошат побережья, когда ураганы будут срывать крыши с домов и поднимать в воздух грузовики – никто и не вспомнит о пустячной помарке. Никому и в голову не придет, что началось все именно с нее. Это был сигнал: Младенец родился.

12

В рейсе все шло своим чередом. Завтрак – хмурые небритые лица в столовой, опостылевшая пшенная каша. Хлеб, масло и вонючий чай. Чай нам загрузили самый дешевый, краснодарский, который Попян называл «красноярским».

Потом подвахта. В рыбцеху реф Валера без конца подсчитывал вслух наши убытки. Каждый выловленный килограмм переводил в валюту, рассчитывал долю капитана, штурманов, рефмашиниста и свою собственную. При этом он постоянно сбивался, путался в цифрах, изводил окружающих вопросами типа: «Сто тридцать четыре на восемнадцать, это сколько будет?». С огромным трудом вычисленную сумму он переводил в колготки или губную помаду по ценам в Панаме, потом рассчитывал, за сколько их можно сдать в калининградской комиссионке. Всякий раз результат получался неутешительным. Тогда Валера начинал высчитывать, что было бы, если бы мы выполняли план, сколько при этом получил бы капитан, штурмана, рефы и так далее. Сколько помады на это можно было бы закупить в Панаме и почем ее сдать в Калининграде. Добравшись до суммы в рублях, Валера вздыхал, что-то бормотал себе под нос, потом начинал считать, сколько получил рефмеханик с траулера «Ангарск», который в прошлом году перевыполнил план в полтора раза.