Я пытался встретиться с Элен в доме ее мужа. Я искал повод и наконец вспомнил, что в его саду растут роскошные розы темно-красного цвета, упругие, на длинных стеблях, с острыми и твердыми как сталь шипами, без особого аромата, но крепкие и простые, сочные и яркие, как щечки хорошенькой деревенской барышни.

Я придумал, будто бы хочу сделать сюрприз своей матери и заказать для нее в городе розовые кусты, подобные этим. И позволил себе зайти к Элен, чтобы спросить у нее точное название этих цветов.

Она приняла меня. Несмотря на жаркое солнце, она была без головного убора, а в руке держала садовые ножницы. Сколько раз я видел ее именно такой! До сих пор она сохранила красоту одинокого растения, вроде персикового дерева, — с нежной кожей, едва знакомой с косметикой, получившей свой золотистый оттенок от воздуха и солнца.

Она сказала мне, что ее муж болен. Болезнь, от которой он страдал еще два года, прежде чем сделать ее вдовой, находилась тогда в самой начальной стадии. Стесняясь своей молодой жены, он закрывал дверь своей спальни во время приступов: у него была старческая астма, и он мучился от удушья. Позднее, будучи прикованным к постели, он требовал ее постоянного присутствия. Но в то время, о котором я рассказываю, она была еще вольна, по крайней мере, пригласить меня в просторную гостиную с полузакрытыми ставнями, где стоял букет, рядом с которым жужжала пчела, и сообщить мне, как называется сорт роз. Помнится, уже тогда в доме стоял нежный аромат свежего воска, лаванды, варенья, булькающего в громадных тазах.

Я попросил разрешения вновь увидеться с ней. И мы встретились раз, два, десять. Я подстерегал ее у въезда в городок, у выхода из церкви по воскресеньям, на берегу реки, в лесу и в Мулен-Неф, где Колетт недавно… Элен об этом забыла, мельница тогда еще не была перестроена. Она была старой и мрачной, несмотря на свое название [31], и окружена бурлящей рекой; ее старые стены часто видели, как мы заходили в гости к мельничихе в Кудрэ. Через несколько дней после моего свидания с Элен ее мачеха умерла. Из-за своей неслыханной скупости она не захотела отказаться от лошади, которую ей уступили по низкой цене и которая была еще слишком молодой, чтобы ее запрягать. Она сама управляла бричкой, когда та по пути из церкви перевернулась и угодила в канаву. Лицо Сесиль было изувечено, а мачеха получила травму мозга и скончалась на месте. Сесиль достались в наследство имение Кудрэ и небольшая рента. Она всегда была дикой и робкой. Изуродовавшая Сесиль травма лишила ее последней уверенности в себе. Она не желала никого видеть, ей всегда казалось, что над ней насмехаются. За несколько месяцев она превратилась в причудливое существо, которое я знал в конце ее жизни: она была худой, прихрамывала, имела озабоченный вид и все время резко вертела головой по сторонам, как старая птица. Элен часто навещала ее в Кудрэ, и, зная об этом, я почти каждый день под каким-либо предлогом приходил к этой славной женщине, а затем провожал Элен до леса.

Однажды, когда я поглядывал на настенные часы, стараясь затянуть свой визит, Сесиль сказала мне:

— Элен сегодня уже не придет.

Я начал возражать, говоря, что прихожу вовсе не из-за Элен. Но… Она встала, прошлась по комнате, машинально проводя пальцем по резной спинке кресла и проверяя, не остается ли на нем след от пыли. Мать в свое время приучила ее тщательно наводить порядок, и Сесиль ни на минуту не забывала об уборке: она без устали с тревожным видом кружила по комнате, поправляя занавески, дыша на потемневшее зеркало, поднимая цветок, постоянно озираясь, как будто ожидала увидеть свою мать, подстерегавшую ее, притаившись в темном углу. Она взволнованно сказала мне:

— Господин Сильвестр, никогда еще ко мне не приходили ради меня… До того как мне исполнилось семнадцать лет, я об этом не задумывалась. Затем начали приглашать молодых людей. Некоторые приходили ради служанки, иные ради дочери садовника, которая была симпатичной блондинкой, ну а потом ради Элен, когда она повзрослела. Так и сейчас. Меня это не удивляет. Но я бы не хотела стать предметом насмешек. Просто скажите мне, что вам хочется увидеть Элен, и я сама вам сообщу, по каким дням и в котором часу я ее жду.

Она говорила с какой-то сдержанной страстью, от которой становилось не по себе.

— Вы любите вашу сестру? — спросил я.

— Она мне не сестра. Она чужой мне человек, но я ее знаю с детства, и я люблю ее, да, люблю. Впрочем, она немногим счастливее меня, — добавила она с оттенком угрюмого злорадства. — У каждого свои беды.

— Только не вообразите себе, что она в курсе… Я пришел бы в отчаяние, если бы вы решили, что между нами существует какая бы то ни было договоренность…

Она покачала головой:

— Элен — верная женщина.

— Неужели? Ее муж настолько стар, что трудно, в самом деле, ожидать верности, которая в данном случае была бы просто чудовищной, — с жаром проговорил я. — Ей двадцать лет, а ему за шестьдесят. Подобный союз можно заключить только от безысходности.

— Именно этим он и объясняется. Понимаете, так как Элен была дочерью от первого брака моего отчима…

— Знаю, знаю, но, по-вашему, в этих обстоятельствах можно говорить о супружеской верности?

Старая дева бросила на меня быстрый взгляд.

— Я не имела в виду, что она верна своему мужу.

— Вот как? Кому же тогда?

— Вы лучше у нее спросите.

И снова она начала, спотыкаясь, бродить по гостиной: она натыкалась на мебель, как ночная птица, запертая в комнате. Я вспоминаю выражение ее лица, и рассказ Брижит предстает в жутком, зловещем свете, как будто передо мной возникает призрак этой старой девы. Сесиль так никогда и не смогла простить Элен то, что ее любили больше. В связи с этим мне вспоминаются жуткие слова, произнесенные одной из моих родственниц, которая покровительствовала бедной крестьянке; она ей приносила продукты, башмаки, сласти, игрушки для ее детей, пока та женщина не сообщила ей, что собирается выйти замуж — ее первый муж погиб на фронте — за славного, симпатичного парня, столь же бедного, как и она сама. Ее покровительница сразу прекратила ее навещать. Когда через некоторое время женщина встретила ее и робко упрекнула («мадемуазель меня совсем забыла»), моя родственница сухо ответила:

— Милая моя Жанна, я же не знала, что вы счастливы.

Сесиль Кудрэ, спасшая честь Элен, а возможно, и жизнь, когда та думала, что находится в безвыходном положении, так и не смогла простить ей ее счастья. Такова человеческая натура.

В тревоге я умолял ее:

— Что вы хотите этим сказать?

Но эта старая сова удовлетворилась тем, что взмахнула передо мной своим темным крылом. Она еще носила траур по своей матери, и вокруг нее развевалась вуаль из крепа. Я покинул Кудрэ еще более влюбленным, чем до сих пор. И я окончательно перестал сдерживать перед Элен свои чувства; я начал за ней ухаживать… О, конечно, так, как это делалось в те времена, с невинной нежностью. Никаких откровенных признаний, как у современных молодых людей. Полагаю, у госпожи Онет такие ухаживания вызвали бы улыбку. Но, по сути, это всегда одно и то же, то же желание… Тот же гулкий и всепоглощающий поток.

Выслушав меня с серьезным и грустным видом, Элен ответила:

— Сесиль не обманула вас. Я люблю одного человека.

И тогда она рассказала мне о своей встрече с Франсуа: как он влюбился в нее, когда она была еще почти ребенком, о его отъезде, о своей несчастной семейной жизни и наконец об этом браке со стариком и о последующем возвращении Франсуа. Они не хотели обманывать старого мужа! И расстались.

— А сейчас вы дожидаетесь смерти вашего мужа? — спросил я.

Немного побледнев, она покачала головой.

— Он на сорок лет старше меня, — тихо сказала она. — Было бы нелепо притворяться, что я его люблю. Но я не желаю ему смерти. Я ухаживаю за ним как только могу. Для него я… — Она поколебалась. — Подруга, дочь, сиделка, все, что хотите. Но не жена. Не его жена. Однако я хочу сохранить ему верность несмотря ни на что, и не только телом, но и душой. Вот поэтому мы с Франсуа и расстались. Он устроился на работу за границей. И мы даже не переписываемся. Здесь я из последних сил выполняю свой долг. Если мой муж умрет, Франсуа подождет несколько месяцев, прежде чем вернуться. Все произойдет постепенно. Мы не хотим никакого скандала. Он вернется, и мы поженимся. Ну а если мой муж будет жить еще долгие годы, тем хуже для меня. Моя молодость пройдет, а с ней и все шансы стать счастливой, но зато на моей совести не будет никакой низости. Что касается вас…