(Сойфер умрет один, как собака, ни один друг не придет почтить его память, никто не положит на могилу венка, а родственники похоронят его на самом дешевом парижском кладбище. При жизни их связывала лютая ненависть, но он все-таки оставил семье тридцать миллионов наследства, до конца исполнив загадочное предназначение любого хорошего еврея на этой земле.)

Так они сходились каждый день, ровно в пять, сидели за простым деревянным столом — Гольдер, в лиловом халате, Сойфер в черной женской шали на плечах — и играли в карты. В пустой квартире кашель Гольдера звучал глухо и странно. Старый Сойфер жаловался раздраженно-плаксивым голосом.

Они пили горячий чай из больших стаканов в серебряных подстаканниках, которые Гольдер когда-то привез из России. Сойфер прерывал игру, клал карты на стол, непроизвольным жестом прикрывал их ладонью, отхлебывал из стакана и спрашивал:

— Вам известно, что сахар снова поднимется в цене?

Или:

— Слышали — Банк Лальмана собирается финансировать Франко-Алжирскую рудную компанию?

Гольдер вздергивал голову, и его взгляд становился живым и горящим, как огонь, тлеющий под пеплом, но отвечал он тихо и устало:

— Выгодное может получиться дело.

— Единственное выгодное дело, это взять деньги, обратить их в надежные ценности — если таковые найдутся! — сесть на них и высиживать, как старая наседка яйца… Ваш ход, Гольдер…

И они возвращались к игре.

— Вы, часом, не в курсе? — спросил вошедший Сойфер. — Не знаете, что еще они придумают?

— Кто?

Сойфер махнул кулаком в сторону окна — наверное, имел в виду весь Париж.

— Позавчера, — продолжил он высоким скрипучим голосом, — нас «осчастливили» подоходным налогом, завтра настанет черед учетных ставок. Неделю назад цена на газ поднялась до сорока трех франков. Потом моя жена купила новую шляпу. Семьдесят два франка!.. Больше всего эта шляпа похожа на перевернутый горшок!.. Я согласен платить за что-нибудь стоящее… а эта дрянь больше двух сезонов не выдержит!.. Покупать такие вещи в ее возрасте!.. Саван — вот что ей требуется! Вот на что я бы не пожалел денег!.. Семьдесят два франка!.. Когда я был молод, за эти деньги можно было купить медвежью шубу!.. Боже мой, Боже мой, если мой сын однажды женится, я удавлю его собственными руками, так будет лучше для бедного мальчика!.. иначе из него всю жизнь будут тянуть деньги — как из нас с вами!.. А сегодня к тому же выяснилось, что, если я не продлю документы, меня вышлют!.. Куда деваться несчастному больному старику, куда, скажите на милость?

— В Германию.

— Ну да, в Германию, чтоб ей ни дна ни покрышки!.. — проворчал Сойфер. — Сами знаете, у меня там были неприятности из-за военных поставок… Неужели не знали?.. Ладно, я должен быть там к четырем… Хотите скажу, во что мне обойдется это удовольствие?.. В триста франков, старина, в триста франков плюс дорога, попусту потерянное время и упущенная выгода: сегодня я не выиграю у вас свои двадцать франков, ведь у нас нет времени даже на одну партию!.. Господь Всемогущий и милосердный! Не составите мне компанию? Развеетесь, подышите воздухом — погода стоит прекрасная.

— Хотите, чтобы я оплатил такси? — Гольдер издал хриплый, похожий на приступ кашля, смешок.

— Видит Бог — я рассчитывал только на трамвай… ездить на такси — дурная привычка… Но сегодня мои старые ноги словно свинцом налиты… Так что, если вам нравится швыряться деньгами…

Они вышли вместе, каждый опирался на трость, Гольдер молча слушал рассказ Сойфера о «сахарном деле», закончившемся жульническим банкротством. Старик называл цифры и имена скомпрометированных акционеров, потирая от удовольствия дрожащие руки.

После визита в префектуру Гольдер захотел пройтись. На улице было еще светло, последние лучи красного зимнего солнца освещали Сену. Они прошли по мосту, поднялись вверх по улочке за Ратушей и оказались на улице Вьей-дю-Тампль.

Неожиданно Сойфер остановился:

— Знаете, где мы находимся?

— Нет, — равнодушно бросил Гольдер.

— Совсем рядом, на улице Розье, есть маленький еврейский ресторанчик — единственный в Париже, где умеют правильно готовить фаршированную щуку. Поужинайте со мной.

— Вы же не думаете, что я стану есть фаршированную щуку? — проворчал Гольдер. — Я уже полгода не притрагиваюсь ни к рыбе, ни к мясу.

— Никто не просит вас есть. Вы просто составите мне компанию и заплатите. Договорились?

— Идите к черту, — огрызнулся Гольдер, но последовал за Сойфером. Тот ковылял по улице, вдыхая исходившие от темных лавок и кособоких домишек запахи пыли, рыбы и гнилой соломы. Он обернулся и взял Гольдера под руку.

— Ну что за мерзкое еврейство… — растроганно улыбаясь, произнес он. — Вам это что-нибудь напоминает?

— Ничего хорошего, — мрачно ответил Гольдер.

Он остановился, поднял голову и несколько минут молча смотрел на дома с висящим на окнах бельем. Мимо с шумом и гвалтом неслись ребятишки. Он осторожно отстранил их концом своей трости и вздохнул. Лавочники торговали всяким старьем и рыбой — плававшей в бочках с рассолом золотистой селедкой. Сойфер кивнул на маленький ресторанчик с вывеской на иврите.

— Нам сюда. Идете, Гольдер? Угостите меня ужином, доставьте удовольствие бедному старику.

— Черт бы вас побрал, — повторил Гольдер, но снова пошел за Сойфером. — Сюда или?.. — Он чувствовал, что устал больше обычного.

Маленький ресторанчик выглядел довольно чистым. Столы были застелены цветными бумажными скатертями, в углу блестел медный чайник. В зале не было ни одного посетителя.

Сойфер заказал фаршированную щуку с хреном и, когда официант принес еду, осторожно схватил подогретую тарелку и поднес ее к носу.

— До чего вкусно пахнет!

— Во имя Господа, пощадите мои нервы! Ешьте и молчите, — тихо попросил Гольдер.

Он отвернулся, приподнял уголок холщовой в красно-белую клетку занавески. Двое мужчин остановились под окном, чтобы поговорить. Слов Гольдер разобрать не мог, но угадывал смысл по жестикуляции. Один из мужчин был поляк в огромной меховой шапке с наушниками, вытертой и порыжевшей, с курчавой седой бородой, которую он ни на мгновение не оставлял в покое. Его собеседник был совсем молод и буйно рыжеволос.

«Что они продают? — думал Гольдер. — Сено? Железный лом, как во времена моей молодости?..»

Он прикрыл глаза. В это мгновение, когда на город опускалась ночь, когда грохот и скрип тележки заглушали шум машин на улице Вьей-дю-Тампль, а верхние этажи домов прятались в тени, ему казалось, что он смотрит сон о родине.

«Так иногда снятся давно умершие люди…» — рассеянно подумал Гольдер.

— На что вы там смотрите? — спросил Сойфер, отодвигая тарелку с недоеденной рыбой и размятой в пюре картошкой. — Вот что значит постареть… В былые времена я бы съел три такие порции… Бедные мои зубы!.. Глотаю, не жуя… обжигаю десны… И вот здесь печет… — Он ткнул себя в грудь. — О чем задумались?

Сойфер замолчал, проследил взгляд Гольдера и покачал головой.

— Ой ты Боже мой!.. — неожиданно произнес он со своей неподражаемой ноюще-язвительной интонацией. — Ой-ёй-ёй… Или они счастливее нас?.. Грязные бедняки, но разве еврею много нужно?.. Нищета для еврея, что рассол для сельдей… Хотел бы я приходить сюда почаще. Не будь это место так далеко и, главное, так дорого — впрочем, теперь везде дерут втридорога! — я бы каждый вечер ужинал здесь в тишине и покое, вдали от своего семейства, чтоб им пусто было…

— Будем иногда здесь кормиться, — тихо согласился Гольдер.

Он протянул руки к стоявшей в углу красной печке, от которой исходил густой жар.

«Дома я бы от такого запаха просто задохнулся…» — с иронией подумал он.

Он чувствовал себя совсем неплохо. Животное тепло, которого он прежде никогда не ощущал, пронизывало старые кости.

На улице появился фонарщик с шестом, прикоснулся к газовому рожку на доме напротив ресторанчика, и они заметили узкое темное окно с бельем над пустыми цветочными горшками. Гольдер тут же вспомнил такое же слуховое окошко в доме напротив лавочки, где он родился… заснеженную улицу… и ветер… он часто видел их во сне.