Отчетливо помню число: 12 августа. Для меня это важно. Именно двенадцатого, примерно в половине седьмого, я стоял на остановке и поджидал трамвая № 3. Мне нужно было доехать до ТЮЗа, зайти во двор девятиэтажного дома, подняться на пятый этаж и постучаться в дверь налево. Да, попрошу отметить: я был трезвым и без пиджака.

Уже не день, но еще не вечер. Не так чтобы прохладно, но и не жарко. Не слишком много людей на остановке, но и не я один жду трамвая № 3… Подобная неотчетливость во всем, что меня окружало, действовала подобно снотворному. Она усыпляла, и я ей поддался. Присел на казенную лавочку и закрыл глаза.

«Похоже, этот уже готов. Семенов, вызывай машину!» — услышал я сквозь легкое забытье, и открыл глаза. Плакатного вида сержант, улыбаясь, глядел на меня, как на родного брата. Другой милиционер, пожиже званием, уже беспокоил рацию, пытаясь извлечь из нее начальственные голоса.

— А вот и ошибся, сержант! — я стал подниматься с места. Но тотчас же получил толчок в грудь и остался там, где сидел.

— Это кто там ошибся? Я, что ли? — сержант повернулся к напарнику. — Вызови патрульную машину! Паспорт есть? — это опять ко мне. — Я сказал, сидеть!..

Скверно, если у человека нет паспорта. Это хуже, чем оказаться без брюк в приличном обществе. Но там хотя бы могут списать твою рассеянность на легкий шок в связи с падением акций на бирже, а здесь ты сразу же попадаешь в разряд подозреваемых или бомжей.

— Паспорт есть, но он в пиджаке. А пиджак…

— Вызывай машину!

Затем меня обыскали. Ни оружием, ни наркотиками я сержанта не порадовал. Так, немного денег, сигареты, ключи… Потом подошла машина, и меня повезли на восток. А может, и на юго-запад.

Итак, меня, беспаспортного и беспиджачного, да еще в чем-то жутко подозреваемого, везли в дежурную часть. Не по трамвайному, замечу, маршруту. «Orient» пока был у меня на руке. Я посмотрел на часы: без пятнадцати семь. В начале восьмого в квартире на пятом этаже наверняка кто-то скажет: «Что-то Витька запаздывает. А обещал ведь…». И ему ответят: «Приедет! Может, пока без него начнем?»

И они начнут отмечать Сашкин день рождения. Вспоминать, веселиться, ёрничать. Передавать друг другу тарелки с закусками и дружно уходить курить на балкон…

Здесь я невольно закрыл глаза и провалился в грешную молодость. Всегда полезно заглянуть в свое прошлое, чтоб в настоящем не сойти с ума.

Однажды я это уже пережил — злое бессилие перед уходящей свободой. Я прощался с ней через решетчатое окошко «газика», и не было сил остановить ее… удержать!.. Это было в одном из приамурских городков, где я надолго задержался, случайно отстав от поезда. Ну, может, и не случайно, а по дури… Однако своего чемодана с тех пор я уже не встречал.

Мой чемодан уехал в Хабаровск, не попрощавшись. Я проводил поезд безнадежным взглядом и откупорил бутылку пива, только что с боем выдернутую из привокзальной очереди. И расправился с теплым «Жигулевским» в пятнадцать секунд. Я был в пиджаке и при документах. Это хорошая новость. Но была новость и плохая: в тот раз я был при деньгах.

Счастливое было время! Веселое, словно брага в бидоне. Початая пачка червонцев ворошилась в пиджачном кармане и просилась на волю. Я прихлопнул пачку ладонью, чтобы не скулила, и отправился покупать билет.

— Ближайший. До Хабаровска. Желательно скорый, — небрежно бросил я в билетное окошко.

— Ближайший — ночью, почтово-багажный. Медленный, — лениво выбросили из окна.

Пришлось брать, что дают. Возвращаться в пивную очередь не хотелось, и я подался в привокзальный ресторан. Заказал первое и второе, а к ним — ровно двести, в пузатом графинчике. Ну и пива, само собой. А на десерт пригласил официантку — скрасить мое денежное одиночество. Но она почему-то обиделась, принесла заказ — и ушла.

Зато появился ресторанный малый в несвежем халате. Не сразу, а как раз к последней рюмке.

— Говоришь, Ленку тебе? А вот этого не хочешь? — и потянулся ко мне ручищами потомственного мясника. Посыпалась на пол посуда, зазвенело стекло… Единственное, что я успел подхватить со стола, это пивную бутылку. Что было дальше — не интересно: разбитый череп и кровь ручьем. Закончилось же все очень скверно: появился наряд милиции — и слепил меня, тепленького. Вместе с деньгами, паспортом, билетом и пиджаком.

Быть может, когда-нибудь я вспомню продолжение той давней истории, вот только выпутаюсь из этой…

И здесь я вынырнул из прошлого. И открыл глаза.

— Выходи!

Я вышел. Прихваченная в машине пассажирка — вошь платяная (Pediculus humanus corporis) тихо радовалась свежему воздуху. Я смахнул пассажирку с левого рукава и посмотрел на правый.

— Сейчас ты башкой-то покрутишь! — меня подтолкнули к крыльцу. На нем стояли двое в форме и курили.

— Ну, ты, Семенов, даешь! Уже седьмой, что ли?

— Да нет, восьмой.

— Молодец! Еще парочку привезешь — и в отгулы…

Стоявшие на крыльце побросали окурки мне под ноги и удалились за вертушку, дважды проскрипев что-то вроде: «А вот хрен ему, а не отгул!»

Я поднялся на крыльцо и в свою очередь проскрипел нечто маловразумительное. За вертушкой по правую руку меня поджидал барьер, забранный толстым плексигласом, с маленьким полукруглым окошком, живо напомнивший оставшийся в прошлом вокзал.

— Вот этот, без документов. Спал на остановке, — сержант подтолкнул меня к барьеру. Очереди у окошка не было.

— Понятно, — дежурный кассир в погонах капитана мельком взглянул на меня сквозь мутный плексиглас.

— Хотя, постой… Вроде трезвый? — капитан пару секунд мучительно размышлял над очевидным, но все равно невероятным. — Давай его сюда.

Меня завели в дежурку. Телефоны, радиостанции… хозяйственная сумка у стены… узел с тряпьем… магнитофон со снятой крышкой… какие-то инструменты… Словом, как в любой дежурной части — средства связи вперемешку с вещественными доказательствами, этими невольными свидетелями преступлений, которые кем-то уже совершены.

Фуражка, лежавшая на столе, блеснула кокардой. Это капитан потревожил головной убор, выдернув из-под него чистый бланк протокола.

— Фамилия?

Я ответил.

Он переспросил, и я снова ответил, теперь уже с именем-отчеством. Но капитан опять чего-то не понял. Пришлось прибавить еще и год рождения.

И так — несколько раз.

Мне задавали вопросы, стараясь поймать и запутать. Меня переспрашивали и у меня же уточняли. Потом записали все это малопонятной милицейской вязью и сказали: «Ну-ну!». На всякий случай отняли все лишнее. А сигареты оставили (не «Мальборо»!). Пообещали долго не задерживать. И отвели в камеру со странным названием «обезьянник». А куда же еще?

Орангутанг за решетчатой дверью пил воду из полиэтиленовой бутылки. Ему бы дать половинку банана… Да нет у меня банана, нет!

— Ждать долго придется. Присаживайся. — Длиннорукий мужик лет сорока поставил бутылку на пол и подвинулся на скамейке. — По девяносто первой закрыли?

— Вообще-то я здесь случайно…

— А им по фиг! Случайно, не случайно… — он деловито потарахтел спичками. — Сигаретка есть?

Закурили на пару: я, в чем-то подозреваемый, но пока еще не «расколотый», и сосед, которого уже «раскололи». Или продолжают «колоть», тревожа по телефону самых разных людей.

— А я тебя где-то видел, — сказал длиннорукий, аккуратно притушил недокуренную сигарету и положил ее в карман. — Ты в Центральном районе живешь?

— Почему в Центральном?

— Я тебя там видел. Сегодня после обеда.

— Может, вчера?

— Ты это, в натуре, брось! Раз говорю — сегодня, значит, сегодня. Ты как раз по улице шел, а меня…

Взвизгнул замок, и обстоятельства нашей встречи потонули в голосе дежурного:

— Какой ты, на хрен, Миронов Виктор Павлович, шестьдесят третьего года рождения, когда тебя в базе данных нет?!

Я был беспаспортным, беспиджачным и подозреваемым, а вот теперь еще стал и безымянным. Пять тысяч русских фамилий вспыхнули в моем сознании — и разлетелись, подобно туче светлячков.